сток прямо у меня над головой. Крылья ее, каждое
из которых было длиной со взрослого человека, казалось, совершенно не
двигались; чуть шевелились только маховые перья на концах крыльев,
направляя полет по ветру. Когда эта птица пролетала над Холмом Рыжей
Коровы, я бегом бросилась в город. Повсюду на балконах было полно народу,
а на городской площади несколько человек из Дома Обсидиана били в
барабаны, чтобы придать людям мужества. Я пошла прямо в наш дом Высокое
Крыльцо и спряталась в дальней комнате, в самом темном углу за свернутыми
постелями. Я была уверена: этот кондор высматривал именно меня.
  Вскоре пришли моя мать и бабушка и, не подозревая о моем присутствии,
продолжали сердито спорить.
  - Я же говорила тебе, что он вернется! - сказала моя мать. - Он
непременно придет и найдет нас здесь! - Она говорила одновременно и
сердито, и радостно; я никогда прежде не слышала, чтобы она разговаривала
таким тоном.
  - Лучше б этого не было никогда! - сказала моя бабушка тоже сердито,
но совсем не радостно.
  И тут я вылезла из своего темного угла и бросилась к бабушке со
слезами:
  - Не позволяй ему приходить сюда! Пусть он нас никогда не найдет!
  Но мать сурово сказала:
  - Подойди сейчас же ко мне, дочь Кондора.
  Я сделала шаг, остановилась и осталась стоять меж ними, повторяя:
  - Это не мое имя! Меня совсем не так зовут!
  Мать, несколько опешив, умолкла, но потом тихонько проговорила:
  - Не бойся. Ты сама увидишь. - И как ни в чем не бывало принялась
готовить ужин. Бабушка взяла свой праздничный барабан и удалилась в нашу
хейимас. В тот вечер изо всех хейимас доносился барабанный бой.
  Стояли последние жаркие дни лета, и все высыпали на балконы и
веранды, надеясь на прохладу, что приходила вместе с сумерками. Я слышала
разговоры людей об огромном кондоре. Агат, библиотекарь из Общества
Земляничного Дерева, начал декламировать отрывок из старинных записей,
хранившихся в библиотеке под названием "Полет Великого", который он сам
перевел на язык кеш. Там говорилось о Внутреннем Море и Горах Света, об
Оморнском Море и Райских Горах, о солончаковых пустошах и о прериях,
заросших травами, о Северной Горе и о Южной - обо всем, что видит во время
своего полета кондор. Голос у Агата был очень красивый, и когда он читал
что-то или рассказывал, невозможно было не подпасть под его очарование.
Вот было б здорово, подумала я, притихнув, как и все остальные, если б он
рассказывал всю ночь! Когда же повествование Агата было закончено, сначала
вокруг царила полная тишина; лишь спустя некоторое время люди начали снова
тихонько переговариваться. Среди них я не нашла ни бабушки, ни матери.
Люди меня не замечали и свободно говорили о народе Кондора, чего никогда
не стали бы делать в присутствии членов моей семьи.
  Я увидела Ракушку, которая ждала, когда моя бабушка поднимется наверх
из хейимас.
  - Если эти люди действительно возвращаются, то на этот раз мы ни в
коем случае не должны позволить им долго оставаться в Долине, - сказала
она.
  - Они уже в Долине, - возразил ей Гончий Пес. - И скоро отсюда не
уйдут. Они явились, чтобы воевать.
  - Ерунда, - сказала Ракушка. - Ты старик, а рассуждаешь, как
мальчишка!
  Гончий Пес, как и Агат, был человеком образованным, он часто бывал в
Кастохе и Ваквахе, читал там разные умные книги и беседовал с учеными
людьми. Он сказал Ракушке:
  - Слушай, женщина Синей Глины, я говорю так потому, что уже беседовал
с людьми из Общества Воителей из Верхней Долины, а кто такие, по-твоему,
воители, как не люди, которые воюют? А ведь это люди из нашего племени, из
Долины Великой Реки На, из Пяти Земных Домов. Но в тех городах они уже лет
десять как принимают советы народа Кондора и делятся с ним своей мудростью.
  Женщина по имени Старая Пещера (это имя она получила, когда совсем
ослепла) проговорила:
  - Неужели, Гончий Пес, ты хочешь сказать, что люди этого Кондора
больны? Что у них с головами не все в порядке?
  - Да, именно это я и хочу сказать, - ответил он.
  Кто-то с дальнего конца веранды спросил:
  - А что, правду говорят, что у них в племени одни только мужчины?
  Гончий Пес ответил:
  - Сюда приходят только мужчины. Вооруженные мужчины.
  - Но послушайте! - воскликнула Ракушка. - Не могут же они все время
только слоняться без дела да курить табак, и так год за годом! Это же
полная чепуха! Ну а если кто-то из жителей больших городов Верхней Долины
хочет вести себя как пятнадцатилетний мальчишка, бегать и играть в войну,
нам-то что за дело? Мы-то ведь здесь живем, не там. Нам только и нужно
сказать этим чужеземцам: ступайте себе мимо.
  Танцующая Мышь, спикер нашей хейимас, возразил ей:
  - Они не могут причинить нам зла. Мы ходим по одним и тем же кругам
спирали.
  - А они наш круг раскручивают! - заявил Гончий Пес.
  - И все равно держитесь своего круга спирали, - сказал Танцующая Мышь.
  Это был добрый сильный человек. Мне хотелось слушать его, а не
Гончего Пса. Я сидела, привалившись спиной к стене дома, и боялась
выползти из-под крыши, потому что открытое небо пугало меня. Вдруг я
заметила что-то у самых своих ног на полу; в лунном свете это было похоже
на щепку или обрывок ленты. Я подняла его с пола. Это было оно. Темное,
твердое, тонкое и длинное. Я все поняла: это было то самое слово, которое
я должна была научиться выговаривать.
  Я встала и отнесла его Старой Пещере, сунув ей в руку со словами:
  - Возьми, пожалуйста, это для тебя.
  Мне хотелось поскорей от него избавиться, но Старая Пещера, хоть и
была очень дряхлая и слабая, отличалась удивительной мудростью.
  Она ощупала перо, а потом протянула его мне и сказала:
  - Ты храни его. Северная Сова. Это слово сказано для тебя. - Ее глаза
в лунном свете смотрели прямо сквозь меня; для нее я была словно
внутренностью той, видимой ей одной "пещеры". Пришлось взять перо обратно.
  Тогда она сказала уже добрее:
  - Не бойся. Твои руки - руки ребенка, они гонят воду сквозь круги
спирали и ничего не задерживают, все выпускают. Они очищают. - Потом
Старая Пещера начала раскачиваться всем телом, закрыла свои слепые глаза и
лишь спустя некоторое время проговорила:
  - Ах, дочь Кондора, когда-нибудь в пустыне вспомни о бегущих ручьях!
Ах, дочь Кондора, в темном доме вспомни о священном сосуде из синей глины.
  - Я не дочь Кондора! - возмутилась я. Но старуха лишь открыла глаза,
засмеялась и сказала:
  - А сам Кондор, похоже, утверждает обратное. Я повернулась и хотела
убежать, расстроенная и пристыженная, но Старая Пещера остановила меня:
  - Сохрани это перо, детка, пока не сможешь вернуть его владельцу.
  Я пошла домой и сунула черное перо в корзинку с крышкой, которую
сплела для меня мать, чтобы я хранила там всякие свои драгоценности и
"секреты". Рассмотрев перо при свете лампы - черное как смерть, длиннее,
чем у орла, - я вдруг почувствовала некоторую гордость оттого, что перо
попало именно в мои руки. Если так уж обязательно быть не такой, как все
остальные, то пусть отличие это будет исполнено благородства, подумала я.
  Моя мать ушла в Общество Крови, бабушка до сих пор была в хейимас. За
юго-западными окнами слышался дробный, словно падающий с небес дождь,
перестук барабанов. За окнами, выходившими на северо-восток, где-то на
дубах гукала маленькая сова: у-угу-угу. Я так и уснула в одиночестве,
думая о кондоре и слушая сову.

  В первый же день праздника Вина в Синшан пришли жители Мадидину и
сообщили, что много людей Кондора спускается в Долину со стороны Чистого
Озера. Перед Танцем Вина мой побочный дед Девять Целых отправился на сбор
винограда, и я пошла вместе с его семьей. Когда мы собирали виноград, к
нам все время подходили люди и рассказывали, что люди Кондора движутся
сюда по Старой Прямой Дороге, и мы пошли посмотреть, как они идут. Я еще
помнила, насколько впечатляюще они выглядят, однако то, что предстало
перед моими глазами в тот раз, было похоже на фреску, выполненную яркими
красками и чрезвычайно насыщенную персонажами: рядами - черно-красные
головы Кондоров, подковы огромных лошадей, ружья, колеса повозок. Причем
на той "фреске", что до сих пор сохранилась в моей памяти, колеса не
вращались.
  Когда мы вернулись в Синшан, праздник уже начался, и к вечерней заре
пили уже все и вовсю. Люди из Дома Желтого Кирпича смеялись и танцевали на
площади и уже начали выбивать в пыли кнутами изображение хейийя-иф, а люди
из других Домов тоже пили, стремясь поскорее нагнать их. Кое-кто из детей
присоединился было к танцующим, однако Танец вскоре стал похож на большую
свару, так что детей, еще не сменивших свои первые имена, отправили по
домам, и все мы устроились на балконах и верандах - любоваться тем, как
взрослые утрачивают разум. Полоумный Дада из Старого Красного дома, хоть и
считался уже взрослым, но тоже пошел вместе с нами. Раньше я никогда так
долго не смотрела, как празднуют Танец Вина: мне всегда было страшно и
противно. Теперь же, когда мне исполнилось девять, я вполне могла смотреть
на все это. И я увидела настоящее Превращение. Все, кого я хорошо знала
раньше, превратились в совершенно неведомые мне существа. Городская
площадь была залита белым лунным светом и светом костров и прожекторов и
битком забита танцующими и кривляющимися взрослыми людьми. Многие взрослые
играли в "достань палочку" и лазили вверх и вниз по приставным лестницам
на крыши домов и балконы, даже залезали на деревья; их тени мелькали в
темноте, они громко смеялись и кого-то звали. Целитель из Дома Обсидиана
по имени Пик, застенчивый мрачноватый человек, сходил в свою хейимас,
принес оттуда один из тех больших пенисов, которыми Кровавые Клоуны
пользуются во время Танца Луны, нацепил на себя и бегал так повсюду, с
самым непристойным видом набрасываясь сзади на каждую встречную женщину.
Когда он сунулся было к Кукурузной Метелке, то она, зажав ужасный предмет
между ногами, резко прыгнула вперед, и веревка, которой он был привязан,
оборвалась. Пик с размаху упал лицом в грязь, а она убежала, держа его
игрушку в руке и вопя в полном восторге:
  - А я докторское лекарство заполучила! Я видела орущего что-то Агата
и всегда такую важную и достойную Ракушку, теперь совершенно
перепачканную, явно после падения на землю, и свою бабушку Бесстрашную я
тоже видела - танцующей с бутылкой вина.
  Потом из хейимас Желтого Кирпича появился первый из Доумиаду Охве,
который пересек центральную площадь, все раскручиваясь и раскручиваясь,
пока его крылатая голова не закачалась где-то над прожекторами и кострами
на высоте в три человеческих роста. Все застыли, когда Доумиаду Охве начал
плести свой сложный танец, а потом разом заговорили барабаны, запели люди,
следуя за Доумиаду Охве, который, извиваясь, тянулся между домами по
тропам, от одного жилища к другому. В тот вечер я выпила намного больше
вина, чем когда-либо прежде, и понимала, что мне следует крепче держаться
за перила балкона, если я не хочу потерять равновесие и свалиться.
Доумиаду Охве, свиваясь в кольца, спустился между деревьями от
Дома-На-Холме, все ближе подбираясь к нашему дому Высокое Крыльцо. Его
желтая голова немного повисела в воздухе у нашего балкона, глаза поглядели
на каждого из нас поочередно, и внутри каждого огромного его глаза словно
горел в глубине еще один, яркий и маленький. Потом Доумиаду Охве
проследовал дальше, весь извиваясь, раскачиваясь в такт барабанному бою.
Дада скрючился на полу, спрятав лицо. Маленький мальчик из нашего дома по
имени Утренний Жаворонок расплакался от страха, и пока я его успокаивала,
другой малыш сказал:
  - Посмотри, а это еще кто такие?
  Какие-то люди перешли по мосту через ручей и стояли в дубовой роще на
холме. Одетые, в черное, высокие и неподвижные, они были похожи на
стервятников, глядящих вниз с ветвей дерева.
  Люди смотрели на них и продолжали веселиться. Доумиаду Охве уже
возвращался назад, к площади для танцев, и флейтисты возглавляли толпу
танцующих, исполнявших особый танец с притопываниями. Какая-то женщина из
Дома Желтого Кирпича поднялась к тем людям в черном и о чем-то заговорила
с ними, размахивая руками, а потом увлекла их вниз, на городскую площадь,
где на козлах были установлены бочки с вином. Четверо из них остались на
площади и стали пить вино, а пятый вернулся, прошагав через всю площадь,
мимо пылающих костров, сквозь толпу танцующих, к дому Высокое Крыльцо.
Глядя вниз с балкона, я вдруг увидела свою мать Ивушку: она шла прямо
навстречу этому человеку через центральную площадь, и у нижней ступеньки
нашего крыльца они встретились.
  Я бросилась в дальнюю комнату. Вскоре я услышала на лестнице шаги, и
они вошли в гостиную, где у нас был камин. Мать окликнула меня. Пришлось
выходить. Он стоял посреди комнаты. Его черные крылья свисали до полу, а
красная голова с клювом касалась потолка.
  Мать сказала:
  - Северная Сова, твой отец голоден. У нас в доме найдется
какая-нибудь пристойная еда?
  Так всегда говорили у нас в Синшане, когда в дом приходили гости, а
гостю в этом случае полагалось отвечать: "Лишь сердце мое изголодалось от
желания видеть вас!", ну а потом накрывали на стол, садились и ели все
вместе. Но мой отец не знал, что нужно ответить. Он молча стоял и смотрел
на меня сверху вниз. Мать быстро шепнула, чтобы я разогрела кукурузу и
фасоль, что стояли на плите. Занимаясь ужином, я все время украдкой
поглядывала на нашего гостя и в конце концов поняла, что лицо-то у него
человеческое. Я ведь тогда еще не совсем была уверена, действительно ли у
него голова кондора или это такой особый головной убор. Оказалось, что это
шлем, и когда он его снял, я снова осторожно посмотрела на него. Он
оказался очень красивым мужчиной, с длинным носом, высокими скулами и
удлиненными глазами. Он все время смотрел на мою мать Иву. Она зажгла
масляную лампу, которую мы обычно ставили на стол во время трапезы, и
вдруг стала такой красивой, что я даже не сразу поверила, что вижу перед
собой именно ее, а не какую-то прекрасную незнакомку из Четырех Небесных
Домов, что несет в своих руках свет. Они немного поговорили, насколько это
было возможно, ибо отец мой знал только отдельные слова и выражения нашего
языка. Не так уж много чужестранцев приходило в Синшан за мою недолгую
жизнь, однако я слышала речь торговцев с северного побережья и людей из
народа Амарант с берегов Внутреннего Моря, и все они говорили примерно так
же, как мой отец - пытаясь носить воду решетом, как говорится в пословице.
То, как он ощупью пробирался сквозь дебри нашего языка, теряя при этом
смысл сказанного, было довольно смешно, и я увидела, что он обыкновенный
человек, каким бы необычным ни было его обличье.
  Мать налила нам троим вина, и мы вместе сели за стол. Мой отец
оказался таким огромным и длинноногим, что наш стол рядом с ним
представлялся игрушечным.
  Он съел всю кукурузу и всю фасоль, которые я разогрела, и похвалил
меня:
  - Очень хорошо! Хорошо готовишь!
  - Северная Сова у нас и хорошо готовит, и хорошо пасет овец, а еще
она умеет читать и уже совершила одно восхождение на Гору, - сказала моя
мать. Поскольку хвалила она меня редко, голова у меня от гордости
закружилась так, словно я в одиночку осушила целый кувшин вина. А она
между тем продолжала:
  - Если ты вполне насытился, муж мой, то выходи из-за стола и выпей
еще вина. Мы все сегодня пьем вино и танцуем. Сегодня праздник Вина, и я
хочу, чтобы все в нашем городе тебя видели! - Она говорила и смеялась. Он
посмотрел на нее, похоже, не совсем понимая, что она говорит, однако с
такой любовью и восхищением, что у меня на сердце потеплело и я стала
смотреть на него ласковее. Мать ответила на его взгляд улыбкой и сказала:
  - Пока тебя здесь не было, многие твердили мне, что ты ушел навсегда.
А теперь, когда ты здесь, я хочу показать им всем, что ты вернулся!
  - Да, я вернулся, - сказал он.
  - Ну так пошли, - сказала она. - И ты тоже. Северная Сова.
  - Как ты называешь ребенка? - спросил мой отец. Мать повторила мое
имя.
  - Я не ребенок, - сказала я.
  - Девочка, - сказала моя мать.
  - Девочка, - повторил он, и все мы рассмеялись.
  - А что такое "сова"? - спросил он. Я объяснила, что это такая птица
и что маленькая сова кричит так: у-угу-угу!
  - Ага! - сказал он. - Сова. Ну пошли, Сова. - И он протянул мне свою
руку. Я никогда даже не видела такой огромной руки. Но взяла его за руку,
и мы - мать впереди, а мы следом за ней - пошли вниз и присоединились к
танцующим.
  В ту ночь моя мать Ива была просто воплощение красоты и очарования.
Она была горда, она была великолепна! Она пила вино, однако не вино делало
ее такой великолепной, такой величественной: просто наружу вырвалась та
сила, что в течение девяти лет была заперта в ней.

  Она танцует, танцует, танцует,
Пришла - и танцует,
Улыбается людям,
И смех ее вспыхивает и гаснет,
Как свет костров на речных берегах.

  Бабушка в ту ночь напилась пьяной и выглядела очень неопрятно. Она
провела ночь где-то в амбаре, играя в азартные игры. Когда я устала и
решила лечь спать, то вытащила свою постель на балкон, чтобы мать и отец
могли остаться в комнатах одни. Мне приятно было думать об этом, засыпая,
и шум, царивший во всем городе, совершенно мне не мешал. Дети в других
семьях всегда спали на балконе или в соседском доме, когда их родители
хотели остаться наедине, и вот теперь я тоже была как все. Подобно тому
как котенок подражает остальным котятам, ребенок тоже стремится поступать,
как все дети, причем желание это столь же сильно, сколь и неосознанно.
Поскольку нам, людям, всему в жизни нужно учиться, мы должны начинать
именно с подражания, однако настоящий разум пробуждается в человеке только
тогда, когда исчезает это детское желание - быть как все.
  Примерно за год до того, как я начала писать эту историю - люди из
Общества Земляничного Дерева попросили меня об этом, - я пошла к Щедрой,
дочери Ярости, которая пишет всякие истории, и спросила, не может ли она
научить меня, как их писать, потому что я понятия не имела, как за это
взяться. Помимо всяких разных вещей, которые Щедрая мне посоветовала, она
сказала, что когда я буду писать свою историю, то надо постараться
представить себя такой, какой я была в те времена, о которых пишу. Это
оказалось гораздо легче, чем я думала, пока я не дошла до этого вот места
- вот до этого самого, когда мой отец появился в нашем доме.
  Трудно уже вспомнить, как мало я тогда понимала. И все-таки совет
Щедрой был очень хорош; ибо теперь, когда мне известно, кто был мой отец,
почему он оказался в нашем городе и зачем пришел туда, кто такие люди
Кондора и чем они занимаются, теперь, когда я обладаю всем этим знанием,
именно мое детское невежество, само по себе никакой особой цены не
имеющее, представляется бесценным, полезным и даже могущественным. Мы
должны учиться всему, что можем узнать, но должны все время помнить, что
наши знания не замыкают круг, а лишь прикрывают бездонную пропасть
незнания, так что мы забываем о том, что неведомое безгранично, не имеет
ни пределов, ни дна, а то, что мы знаем сейчас, вполне возможно, будет
опровергнуто теми новыми знаниями, которые мы получим. То, что видишь
одним лишь глазом, должной глубины не имеет.
  Печальнее всего в жизни моих родителей то, что они всегда могли
видеть только одним глазом.
  Меня же печалило вот что: я была как бы наполовину одно существо, а
наполовину другое, но в целом ни то ни другое. Это больше всего угнетало
меня в детстве, однако, когда я стала взрослой, именно это неожиданно
пробудило во мне неведомые новые силы.
  Одним глазом я видела Ивушку, дочь Бесстрашной из Дома Синей Глины,
живущую в Синшане и ставшую женой "человека, не имеющего Дома", у которой
была дочь и восемь овец, несколько плодовых деревьев и небольшой питомник
саженцев. Если бы у нее в семье был мужчина, работник, можно было бы
посадить большой сад и собрать куда больший урожай, и, разумеется, куда
больше давать, чем брать из общего хранилища, ибо давать - само по себе
уже огромное удов