Урсула ЛЕ ГУИН


                     ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЯСЬ ДОМОЙ


  ONLINE БИБЛИОТЕКА


  http://www.bestlibrary.ru


  ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРВОЕ

  Люди, описанные в этой книге, возможно, будут жить через много-много
лет в Северной Калифорнии.
  Основа книги - их живые голоса; они рассказывают легенды и истории,
разыгрывают спектакли и поют песни. Если читатель постарается смириться с
некоторыми незнакомыми словами, то все они в итоге станут ему ясны. Будучи
автором романов, я, приступая к этой работе, решила, что лучше все
пояснения и примечания поместить отдельно, в последней части книги,
которая называется "Приложения"; тогда те, кого больше интересует сюжет,
смогут не обращать на примечания особого внимания, а те, кто любит
всяческие комментарии, получат их. Глоссарий также может оказаться для
кого-то весьма полезным, а для кого-то - просто любопытным.
  Существенными представляются проблемы перевода с языка, которого пока
еще нет в действительности, однако не следует их преувеличивать. В конце
концов, прошлое может быть не менее туманно, чем будущее. Древняя
китайская книга "Дао Дэ Цзин" десятки раз переводилась на другие языки, и,
конечно же, сами китайцы тоже бесконечное число раз переводили ее с более
старого китайского на более новый, но ни в одном из этих переводов нет
того, что мы могли бы прочесть у самого Лао Цзы (которого, возможно, и на
свете никогда не было). Мы имеем возможность читать только сегодняшнюю
"Дао Дэ Цзин". То же самое и с переводами литературы отдаленного будущего.
Тот факт, что эти произведения пока еще даже не написаны, то есть в
природе нет текста, который нужно перевести, вовсе не делает различие
между переводом литературы далекого прошлого и отдаленного будущего столь
значительным. То, что уже было, и то, что еще только будет объято
молчанием и подобно лицам не рожденных еще детей, которых мы увидеть не
можем. В действительности же нам доступно только одно: то, что существует
сегодня, сейчас.

  ПЕСНЬ ПЕРЕПЕЛКИ
ИЗ ТАНЦА ЛЕТА

  Тропою, берегом реки,
Из заливных лугов,
Из дальних полей,
Тропою, берегом реки
Спешат две перепелки.

  Спешат две перепелки,
Взлетают, поспешают.
  Бегут две перепелки,
Взлетают, поспешают
Из заливных лугов.

  ПО ПОВОДУ АРХЕОЛОГИИ БУДУЩЕГО

  Сколь велик восторг ученого, когда бесформенные кочки и канавы,
заросшие чертополохом и кустарником, начинают вдруг приобретать некие
конкретные формы: ура! здесь был внешний крепостной вал - вот ворота, а
вот и амбар для хранения зерна! Сперва мы будем копать здесь и здесь, а
потом я бы хотел еще взглянуть, что это там, под тем бугорком на склоне...
  Ах, как хорошо им ведом настоящий восторг, когда вдруг вместе с
просеиваемой землей проскользнет маленькая металлическая пластинка, а
потом - одно прикосновение большого пальца, и перед вами изящная чеканка
по бронзе: рогатый бог! Как я завидую им, их лопатам и ситам, их рулеткам
и прочим их инструментам, а также - их мудрым умелым рукам, которые могут
коснуться того, что находят! Но им недолго удается подержать свои находки
в ладонях; они, разумеется, отдают их в музеи; и все-таки какое-то время
они действительно держат в своих руках Прошлое...
  В конце концов и я отыскала тот город, который столько времени не
давал мне покоя. После целого года раскопок в нескольких неверно выбранных
местах и упорного следования разным дурацким идеям - например, той, что
город должен быть окружен стеной с единственными воротами, - меня, когда я
в очередной раз изучала его возможные очертания на карте Долины, вдруг
осенило, как если бы из-за туч внезапно ударило солнце, озарив землю
вокруг: этот город должен быть именно здесь, у слияния многочисленных
ручьев и речек, буквально у меня под ногами. И никакой стены вокруг него
нет и не может быть; да и зачем им какие-то стены?
  То, что я в воображении своем приняла за ворота, было просто мостом
над местом слияния ручьев. А храмы и специальная площадь для танцев
оказались вовсе не в центре города, ибо центром считается Священный
Стержень, а значительно дальше, и располагались они по одному из витков
двойной спирали - разумеется, по правому - прямо среди лугов, что
начинаются сразу за главным зернохранилищем города. Ну и так далее...
  Но у меня нет возможности, подобно археологам, начать здесь раскопки
и надеяться при этом найти осколок черепицы с крыши, переливчатое
стеклышко - ножку бокала для вина - или керамическое блюдце от солнечной
батареи, или маленькую золотую монетку из Калифорнии, точно такую же (ибо
золото не ржавеет), как была отчеканена где-нибудь в городке
золотоискателей и потрачена на шлюх или земельный участок в Сан-Франциско,
а потом, возможно, была переплавлена и какое-то время служила обручальным
кольцом, а потом спряталась где-то в глубоком подземелье, что, возможно,
даже глубже шахты, в которой некогда было добыто то золото, и никто,
никакая полиция не смогли его отыскать, а потом, побыв колечком, оно
превратилось в солнышко с золотыми кудряшками лучей и было подарено
искусному ремесленнику в честь его великого мастерства... Нет, ничего
подобного я там, увы, не найду! Его там просто еще нет. Нет там этого
маленького золотого солнышка - как они говорят, оно не живет в Домах
Земли. Оно - там, в воздушных высях, в неведомых просторах, что лежат за
пределами сегодняшних дней и ночей, в Домах Неба. Мое золотое украшение
прячется среди черепков разбитого кухонного горшка на том конце радуги.
Копайте там! Интересно, что вы обнаружите? Ну конечно, семена! Семена
дикого овса.
  Я могу пройти через поля, заросшие диким овсом и чертополохом, между
домами того маленького городка, который так долго искала и который
называется Синшан. Потом миную городскую площадь и Стержень и окажусь
прямо на площади для танцев. Вон там, к северо-востоку, где сейчас растет
этот могучий дуб, будет находиться хейимас Обсидиана, а совсем рядом -
хейимас Синей Глины, покопайте-ка там, на северо-западном склоне горы;
чуть ближе ко мне и ближе к Стержню расположена хейимас Змеевика; потом
обе хейимас Красного и Желтого Кирпича - на юго-восток и юго-запад у
тропы, ведущей к ручью. Им придется осушать это поле, если они захотят
построить там хейимас, что они, по-моему, и сделают: построят под землей
свои храмы, и только их пирамидальные крыши с окнами фонарем будут видны
отсюда да украшенные орнаментом входы на лестницы. Это я способна видеть
довольно ясно. Здесь мне позволено видеть внутренним взором все что
угодно. Я могу стоять посреди пастбища, где пока что нет еще ничего, кроме
солнца и дождя, дикого овса и чертополоха да диких зарослей
козлобородника; здесь не пасутся тучные стада, только мелькнет порой дикий
олень, но я могу стоять здесь и видеть, закрыв глаза: площадь для танцев,
ступенчатые крыши хейимас, луну, словно выкованную из меди, прямо над
хейимас Обсидиана. Ну а если я прислушаюсь, то неужели не смогу услышать
их голоса своим внутренним слухом? А вы, Шлиман, слышали голоса на улицах
Трои? Если да, то и вы тоже были сумасшедшим. Все троянцы давным-давно
умерли, три тысячи лет тому назад! Но кто из них дальше от нас, кто более
недостижим, кого труднее услышать - мертвых или еще не рожденных? Тех, чьи
кости истлели в зарослях чертополоха под землей, под надгробиями Прошлого?
Или тех, кто скользит невесомо в мире молекул и атомов, там, где столетия
пролетают как день, - прекрасных людей, живущих у подножия огромной,
похожей на колокол Горы Вероятного?
  До них не доберешься, сколько ни копай. У них еще нет костей.
Единственные человеческие кости, которые можно было бы найти на этом лугу,
- это кости первых здешних поселенцев, однако они никогда никого не
хоронили здесь и, к сожалению, не оставили ни гробниц, ни хотя бы черепицы
с крыши или осколка глиняного горшка; нет здесь ни старинных стен, ни
монет. Если у них когда-то и был здесь город, то он должен был быть
построен из того же, из чего сделаны леса и луга, и теперь совершенно
исчез, растворившись в них. Можно сколько угодно прислушиваться, но ничего
не услышишь: все слова их языка тоже исчезли, исчезли полностью. Они
обрабатывали обсидиан, и это осталось; там, в долине, на краю частного
аэропорта, принадлежащего одному богачу, была мастерская, и вы можете
отыскать там сколько угодно осколков, но за все эти годы ни разу не
попалось ни одного изделия целиком. Больше никаких следов не найти. Они
владели своей Долиной очень легко, едва прикасаясь к ее миру, растворяясь
в нем. Ступали по земле мягко. Так будут ступать и те, будущие, кого ищу я.
  Единственный способ найти их, на мой взгляд, таков: возьмите на руки
своего сынишку или внука, в крайнем случае "займите" у кого-нибудь из
друзей ребенка месяцев десяти, но не старше года, и прогуляйтесь с ним
среди дикого овса, которого много в поле за амбаром. Потом постойте под
дубом в низине, внимательно глядя на бегущий ручей. Стойте, почти не дыша:
вдруг ваш малыш увидит что-нибудь, или услышит чей-нибудь голос, или даже
заговорит с кем-нибудь, явившимся из его далекого Дома.

  ГОВОРЯЩИЙ КАМЕНЬ
ЧАСТЬ 1

  Говорящий Камень - это мое последнее имя. Я его получила по
собственному выбору, потому что мне непременно нужно было рассказать о
том, где я побывала в молодости; теперь-то я нигде не бываю, а просто
сижу, неподвижная как камень, у нашего дома, в Долине. Я уже добралась до
своей конечной цели.
  Я из Дома Синей Глины, а живу вместе со всей семьей в Синшане, в доме
под названием Высокое Крыльцо.
  Мою мать в детстве звали Зяблик, потом - Ива, а потом она получила
имя Пепел. Имя моего отца было Абхао, что на языке жителей Долины значит
"убийца".
  В Синшане детям часто дают имена по названиям птиц, ибо птицы
считаются вестниками. За месяц до моего рождения на дуб, что рос под окном
нашего дома Высокое Крыльцо, каждую ночь прилетала сова. Дубы, растущие с
северной стороны нашего дома, называются Гаирга. И вот на один из них
постоянно прилетала сова и пела там свою совиную песню; так что первым
моим именем стало Северная Сова.
  Высокое Крыльцо - дом очень старый, с крепкими стенами и просторными
комнатами; потолочные балки и рамы там сделаны из секвойи, древесина
которой имеет красноватый оттенок, а стены - из кирпича и оштукатурены;
половицы дубовые; в окнах - прозрачные стекла в тесных переплетах. Веранды
и балконы в доме широкие и красивые. Первой хозяйкой здесь была еще
прабабка моей бабушки. Она жила в наших теперешних комнатах на втором
этаже. Когда семья большая, ей обычно нужен целый этаж, но в нашей семье
из старшего поколения была лишь моя бабушка, и мы втроем занимали только
две западные комнаты. Мы немногое могли дать в общий котел. У нас был
десяток диких олив и еще несколько плодовых деревьев на склонах холмов;
нам принадлежал также небольшой питомник садовых деревьев на восточном
склоне горы, ну и, конечно, мы сажали картошку, кукурузу и овощи на
огороде у ручья, но урожай собирали небольшой и чаще брали кукурузу и бобы
из общего хранилища, чем сами клали туда. Моя бабушка по имени Бесстрашная
была ткачихой. Я помню, что, когда я была маленькой, мы никаких овец не
держали и бабушке приходилось отдавать большую часть уже готовой ткани в
обмен на овечью шерсть, из которой она снова ткала ткань, и так без конца.
Первые мои детские воспоминания - это руки бабушки, которые мелькают
туда-сюда над основой, натянутой на раму станка, и серебряный полумесяц
браслета, что поблескивает у нее на запястье чуть ниже красного рукава
рубахи.
  Еще вспоминается, как я ходила в горы к роднику туманным зимним
утром. Я тогда впервые отправилась за водой для празднования новой луны
как дочь Дома Синей Глины. Я так замерзла, что даже заплакала. Другие дети
стали надо мной смеяться и кричать, что я испортила священную воду, потому
что накапала в нее слезами, но моя бабушка, которая руководила всей
церемонией, сказала, что ничего я не портила, и разрешила именно мне весь
обратный путь нести лунный кувшин; но я все равно без конца ныла и хлюпала
носом: я замерзла, мне было стыдно, да и кувшин с родниковой водой
оказался ужасно тяжелым. Даже и сейчас, став старухой, я хорошо помню и
тяжесть кувшина, и промозглый холод зимнего утра, и плеск воды, и голые
черные ветки дикой вишни, манзаниты в тумане; слышу голоса детей, что идут
впереди и позади меня по крутой тропинке вдоль ручья, болтают и смеются.

  Иду туда, иду туда,
Иду туда, куда путь мой,
И плачу над водой.
  И он туда, и он туда,
Следом за мной
Туман над водой.

  Впрочем, я вовсе не была плаксой; скорее даже наоборот. Мой дедушка
со стороны матери говорил: "Сперва посмейся, потом поплачь; или сперва
поплачь, а потом обязательно посмейся". Он был из Дома Змеевика и родом из
города Чумо. И уже немолодым снова вернулся в этот город и стал жить в
доме своей матери. Бабушка моя к этому отнеслась спокойно. Она как-то
сказала:
  "С моим мужем жить - все равно что желуди несоленые жевать". Однако
время от времени она все-таки навещала его, да и он тоже приходил к нам
летом, когда Чумо в жаркой низине пекся, как пирог в духовке, и жил с нами
в летней хижине в горах. Его сестра по имени Зеленый Барабан была
знаменитой танцовщицей, особенно славились ее Летние танцы, но семья их
всегда отличалась скупостью. Дед говорил, что они бедные, потому что в
свое время его мать и бабка отдали все, что имели, устраивая Танец Лета в
Чумо. А моя бабушка говорила, что бедные они потому, что никогда не любили
работать. Возможно, правы были оба.

  Все остальные наши родственники жили в Мадидину. Сестра бабушки
поселилась там уже давно, и ее сын женился на тамошней женщине из Дома
Красного Кирпича. Мы часто бывали у них в гостях, и я играла со своим
троюродным братом Хмелем и его сестрой по имени Пеликан.
  Когда я была маленькой, непосредственно нашей семье принадлежали
химпи, домашняя птица и кошка. Кошка у нас была совершенно черная, без
единого белого волоска, очень красивая и воспитанная. К тому же отличная
охотница. Мы обменивали ее котят на химпи, так что для химпи вскоре
пришлось построить отдельную клетку. Я присматривала за химпи, за курами и
старательно отгоняла котят подальше от загонов и клеток, размещенных под
окружавшей дом верандой. Когда мне поручили заботу о домашней живности, я
была еще так мала, что страшно боялась петуха с зеленым хвостом. Он это
прекрасно понимал и вечно налетал на меня, тряся гребнем и бормоча
какие-то свои угрозы, и тогда я кубарем перекатывалась через заборчик,
отделявший загон для кур от загона для химпи, чтобы спастись. Химпи тут же
вылезали из своих клеток и, посвистывая, рассаживались вокруг меня. С ними
было даже лучше играть, чем с котятами. Я быстро поняла, что не стоит
давать химпи имена и выменивать их на продукты или отдавать на убой
живыми, а научилась сама одним ударом убивать их - ведь некоторые люди
убивают животных небрежно и неумело, пугая их и заставляя страдать от
боли. В ту ночь когда одна из пастушьих собак вдруг взбесилась, забралась
в загон и перерезала всех наших химпи, кроме нескольких малышей, я столько
плакала, что даже мой дедушка остался доволен. После случившегося я
несколько месяцев видеть не могла эту собаку. Однако само несчастье
обернулось для нашей семьи неожиданной удачей: люди, которым принадлежала
собака, дали нам в уплату за убитых химпи молодую ярочку. Овечка выросла и
вскоре принесла двоих ягнят; так, через некоторое время моя мать стала
пасти своих собственных овец, а бабушка ткала теперь ткани из их шерсти.
  Я не помню, когда начала учиться читать и танцевать; бабушка
говорила, что еще до того, как стала ходить и говорить. С пяти лет я по
утрам ходила вместе с другими детьми из Дома Синей Глины в нашу хейимас, а
когда подросла, занималась там с учителями; еще я посещала занятия в
Обществе Крови, в Союзе Дуба и в Союзе Крота; там я узнала, например, про
Путешествие за Солью; еще я немного занималась с поэтессой по имени Ярость
и довольно часто бывала в гончарной мастерской у Глиняного Солнышка. Я
быстро все схватывала, но мне и в голову не приходило отправиться учиться
в один из больших городов, хотя некоторые из детей у нас в Синшане так
делали. Мне нравились уроки в хейимас, нравилось принимать участие в
чем-то большом, общем, куда более интересном, чем все то, что я знала до
сих пор, и в этом я находила спасение от одолевавших меня страхов и еще -
от странных вспышек гнева, которых сама я без чьей-либо помощи не могла ни
понять, ни преодолеть. И все-таки училась я, конечно же, мало, можно было
бы получить куда больше знаний, а я вечно упрямилась, чего-то опасалась,
твердила: "Нет, этого я не сумею!"
Некоторые из детей, по злобе или по недомыслию, звали меня викмас,
"бездомная", "полукровка". А еще я слышала о себе такое: "Она человек
только наполовину". Понимала я это по-своему и, разумеется, неправильно,
поскольку дома мне ничего не объясняли. У меня никогда не хватало
храбрости задать этот вопрос в хейимас или сходить куда-нибудь еще, где я
могла бы узнать, что происходит за пределами нашего маленького городка, и
начать воспринимать Долину как часть чего-то гораздо большего, чем она
сама, и в то же время как нечто целостное, включающее в себя и Синшан, и
множество других городов. Поскольку ни мать моя, ни бабушка о моем отце
совсем не говорили, то в детстве я знала о нем только, что сам он родом не
из Долины, был здесь недолго и снова уехал. Для меня это значило только
то, например, что у меня нет бабушки по отцу, нет отцовского Дома, -
потому я и считаюсь человеком только наполовину. В детстве я даже не
слышала о народе Кондора. Я прожила на свете целых восемь лет, и только
когда мы отправились на горячие источники близ города Кастоха, чтобы
бабушка могла полечиться от мучившего ее ревматизма, то там, на
центральной площади Кастохи, я увидела наконец людей из племени Кондора.
  Я расскажу об этом небольшом путешествии, совершенном много лет тому
назад. Это было путешествие в Дом Безветрия.
  В тот день, примерно через месяц после Танца Вселенной, мы поднялись
рано, еще в сумерках. Я несколько дней откладывала свою порцию мяса и
перед уходом скормила его нашей черной кошке Сиди, которая уже заметно
постарела. Я опасалась, что она непременно будет голодать, оставшись одна,
и мысль об этом не давала мне покоя несколько дней. Мать, заметив мои
припасы, сказала: "Съешь-ка это лучше сама. А кошка отлично сумеет
прокормиться, охотиться будет!" Мать у меня была женщина суровая и
разумная. Но бабушка возразила: "Девочка старается насытить свою душу, а
не кошку накормить. Оставь ее в покое".
  Мы погасили огонь в очаге и ненадолго открыли двери настежь, чтобы в
дом могли войти кошка и ветер. А потом спустились со своего высокого
крыльца под последними, еще светившими на небе звездами; дома в сумерках
были похожи на темные холмы. На открытых местах, например на городской
площади, было значительно светлее. Мы миновали Стержень и двинулись к
хейимас Синей Глины. Там нас уже поджидала Ракушка; она была из Общества
Целителей и всегда лечила мою бабушку; к тому же они были старинными
подругами. Они наполнили водой бассейн возле хейимас и вместе спели песню
Возвращения. Когда мы добрались до площади для танцев, уже совсем
рассвело. Ракушка вместе с нами прошла через центр города до самых его
окраин, а перейдя по мосту Ручей Синшан, мы все дружно присели на корточки
и со словами: "Счастливого пути! Счастливо оставаться!", помочились, а
потом дружно рассмеялись. Раньше у жителей Нижней Долины существовал такой
обычай, когда они отправлялись путешествовать; теперь-то о нем помнят
разве что старики. Потом Ракушка пошла назад, а мы двинулись дальше мимо
амбаров, между многочисленными ручьями, через поля Синшана. Небо над
холмами по ту сторону Долины начало желтеть, потом по нему разлился
красный свет; когда мы почти миновали рощу, холмы впереди стали совершенно
зелеными; зато у нас за спиной Гора Синшан казалась то синей, то черной.
Так мы и