что стали жертвами и
врагами Дайяо.
  Когда мы добрались наконец до Темной Реки, Арда сказал, что теперь мы
можем идти и днем, и я предложила:
  - В таком случае вам, Арда и Дорабадда, следует вернуться домой.
Ступайте и скажите Тертеру Абхао, что с его дочерью все в порядке и вы
расстались с ней уже на пути к дому.
  - Но он приказал нам доставить тебя в Долину, - возразил Арда.
  - Послушай, - сказала я, - вы стали мне добрыми друзьями, но если вы
останетесь со мной до конца, то причините мне только зло. В вашем
присутствии и я, и Эзирью, и Экверкве - люди Кондора. Без вас - мы всего
лишь две слабые женщины с маленьким ребенком, которые, разумеется, ни с
кем не воюют.
  Но эти воины, желая непременно выполнить данный им приказ,
возвращаться отказались. Я же решительно отказывалась продолжать путь с
ними вместе. Я не хотела, чтобы их из-за нас убили, как не хотела, чтобы
убили нас из-за того, что мы идем с людьми Кондора. Поскольку я не хотела
даже покидать лагерь, который мы разбили на берегу Темной Реки, пришлось
обсуждать все сначала, и мы проговорили несколько часов. Для этих мужчин
оказалось чрезвычайно трудно как не послушаться своего командира, то есть
моего отца, так и послушаться меня, женщины; однако они прекрасно
понимали, что я права: путешествовать с ними нам было куда опаснее, чем
без них. Наконец они решили, по предложению Дорабадды, следовать за нами
примерно на расстоянии часа ходьбы и делать вид, будто они за нами
гонятся. Это было хорошее разрешение нашего спора во всем, за исключением
одного: они по-прежнему подвергались серьезной опасности. Но они упорно
уверяли нас, что на это обращать внимание в данном случае не стоит; так
что мы обняли их и оставили в лагере у реки, и втроем - Эзирью, Экверкве и
я - пошли дальше на север по берегу Темной Реки к высоким холмам.
  Вскоре мы попали в страну, жители которой называют себя Феннен.
Теперь мы вели себя совершенно иначе, чем в начале пути: мы шли только
днем и по самым открытым местам, а если подходили близко к какому-нибудь
жилью, то нарочно шумели и громко разговаривали, чтобы люди непременно
услышали нас и увидели. Мы объяснялись в этой стране в основном с помощью
жестов и еще немножко на языке ТОК, которому я обучилась еще в Синшане;
Экверкве болтала куда лучше нас обеих, поскольку малыши всюду говорят
примерно на одном и том же языке и все их понимают. К концу четвертого дня
после того как мы расстались с Ардой и Дорабаддой, нас приютила на ночь
одна семья, жившая в деревянном доме близ Больших Ручьев. Вместе с ними мы
поужинали подслащенным молоком и кашей из желудевой муки, и нас уложили в
теплые и мягкие постели. Я спала крепко и сладко - впервые по-настоящему
спала с тех пор, как мы начали свое путешествие, однако, проснувшись
утром, услышала, как обитатели этого дома что-то обсуждают за окном, и по
их интонациям догадалась: случилось что-то дурное. Используя жесты и язык
ТОК, я выяснила, что произошло. Из засады им удалось убить одного из наших
друзей; заслышав, как те говорят на дайяо, они сразу стали стрелять. В
одного попали с первого выстрела, и он был мертв, а второму удалось
бежать. Не знаю, кого из них, Арду или Дорабадду, они убили, как не знаю и
того, добрался ли второй до Саи невредимым. С тех пор как я покинула
Столицу Великого Кондора, до меня оттуда не долетало ни словечка, ни
весточки.
  Я расплакалась от горя и чувства собственной вины, и Эзирью все
пыталась успокоить меня, опасаясь, что эти Феннен догадаются, откуда мы
сами. Эзирью ни на один час во время нашего путешествия не оставлял страх.
Но старшая женщина в том семействе, что приютило нас, увидев мои слезы,
тоже заплакала и объяснила мне с помощью всяких знаков и отдельных слов,
что слишком много кругом войны, слишком много убийств, что молодые мужчины
в ее доме сошли с ума и не расстаются с ружьями ни днем ни ночью.
  Мы продвигались вперед очень медленно, потому что ножки у моей
Экверкве были еще очень коротенькие. Хотя уже наступила осень, но мне
казалось, что день ото дня делается все светлее.
  В лощине, у слияния Темной Реки и великой Болотной Реки, среди холмов
под местным названием Локлатсо (так они и помечены на наших картах,
хранящихся в хейимас), мы встретили несколько человек, которые шли на
северо-восток. Увидев одного из них еще издали на склоне холма, я решила,
что он мне снится или же это призрак, существо из Четырех Небесных Домов:
я узнала его лицо. Это был отчим моих троюродных брата и сестры из
Мадидину по имени Вечный Меняльщик, который позже взял себе имя Червь,
вступив в Общество Воителей. Этого человека я знала с детства. Спутники
его были мне незнакомы, хотя, судя по их сложению и одежде, они тоже
пришли из Долины - невысокие, довольно полные, с короткими руками и
ногами; и лица у них были круглыми, как у всех жителей Долины, и волосы
были заплетены, как принято в Обществе Воителей, в косы. Вдруг один из них
обратился к своим спутникам на моем родном языке, на том самом кеш, на
котором в течение семи лет я разговаривала лишь во сне с собственной душой.
  - Вон там какие-то женщины идут! - сказал он. И тогда я пошла им
навстречу и тоже крикнула:
  - Вечный Меняльщик! Так, значит, это все-таки ты, муж моей родной
тетки! Как дела у вас в Мадидину? - Мне уже было все равно, духи они или
настоящие люди, члены Общества Воителей или друзья - они были из Долины,
из моего дома, и я бросилась к ним и обняла того, кто носил теперь имя
Червь. Он был так изумлен, что, хоть и был Воителем, позволил мне,
женщине, обнимать его, а потом, вглядываясь мне в лицо, изумленно спросил:
  - Северная Сова? Неужели это ты?
  - О нет! - воскликнула я. - Нет, теперь уже нет - я Женщина,
Возвращающаяся Домой!
  Вот оно и пришло ко мне само - мое среднее имя, имя взрослых лет моей
жизни.

  В ту ночь мы разбили лагерь вместе с мужчинами из Долины в ивовой
роще на холмах Локлатсо и проговорили до поздней ночи. Я просила их
рассказать мне все, что они могут вспомнить о Синшане и о Долине, а они
спрашивали меня обо всем, что мне было известно насчет людей Кондора, ибо
сами они направлялись в Саи. Рабская часть моей души, к которой я уже
успела привыкнуть, еще оказывала на меня большое влияние, и мысли у меня
были как у рабыни, так что уже через несколько минут я начала врать им. Я
боялась, что они могут заставить нас пойти с ними в качестве проводников и
переводчиков. Они уже один раз попросили меня об этом, еще в самом начале,
и я отказалась, и это было совершенно нормально, но потом они снова
попросили меня, и еще раз, и тогда уж я постаралась их запугать как
следует - я никогда прежде не огорчала и не пугала так никого из мужчин
Долины. Сперва я просто рассказала им то, что знала: пути, ведущие к
Столице Кондора, стали куда более опасными и будут становиться все опаснее
для каждого чужака, а сам народ Дайяо переживает сейчас времена великой
смуты, насилия и голода.
  Червь слушал меня с отрешенным лицом настоящего Воителя, с тем самым
выражением, которое всегда озадачивало меня: он как бы обладал неким
высшим знанием, которое мне было недоступно. Потом он сказал:
  - У людей Кондора есть страшное оружие. Летающие машины и
зажигательные бомбы. У них в руках великая сила, они самые могущественные
в этой части света.
  - Это верно, - подтвердила я. - Но они, между прочим, еще и убивают
друг друга и голодают!
  Когда же они спросили, кто такая Эзирью, я снова солгала не моргнув
глазом. Эзирью все время по мере возможности старалась не попадаться им на
глаза; она была просто в ужасе от присутствия этих незнакомых мужчин. Я
сказала:
  - Она ушла от своего мужа и вынуждена была убежать из дому. Как и я.
  - А потом прибавила:
  - Вы ведь знаете, люди Кондора беглых жен убивают. А если обнаружат
их в обществе мужчин, то и этих мужчин убивают тоже.
  Это была моя самая лучшая выдумка, потому что так дела обстояли и
вправду. Это-то все и решило. Наутро Воители из Долины двинулись своей
дорогой к Столице Кондора, предоставив нам продолжать путь на юго-запад.
Когда мы расставались, я сказала им:
  - Идите осторожно и будьте очень внимательны, люди Долины! - А юноше
из моего Дома я сказала:
  - Братец, когда будешь в пустыне, вспомни о бегущих ручьях. И в
темном доме вспомни о священном сосуде из синей глины. - Эти слова,
которые когда-то сказала мне Старая Пещера, были единственным, что я могла
ему дать. Может, они и пригодились ему когда-нибудь, как уже пригодились
мне.
  Я не знаю, что стало с этими людьми после того, как мы с ними
расстались на холмах Локлатсо.
  После Локлатсо мы шли уже по таким местам, которые не слишком
подверглись вредному влиянию Столицы Кондора. Когда, много лет назад, я
проезжала здесь с отцом и его солдатами, мы вынуждены были держаться
подальше от человеческого жилья и скрывались, как койоты. На этот раз я
путешествовала, как человек. В каждом городе и в каждой деревушке, куда бы
мы ни приходили, с нами непременно затевали беседу. Я все-таки очень плохо
знала ТОК, а многие здешние жители знали только свой собственный язык,
однако мы научились с помощью знаков и жестов объяснять все самое
необходимое, ну а гостеприимство ведь само в Реке плавает, как у нас
говорится. Не все из этих людей были так уж щедры душой, однако ни один из
них не прогнал нас голодными. Детишки в деревнях радовались встрече с
новой подружкой, только поначалу были чересчур застенчивы и прятались. Но
Экверкве, которой каждый день приходилось встречаться с незнакомыми людьми
и которая охотно играла с любыми детьми, стала у нас очень умной и храброй
и тут же отправлялась их разыскивать. Дети что-то кричали на самых
различных языках, и она тоже кричала в ответ - на дайяо, на кеш, на
феннен, на клатвиш - и они учили песенки друг друга, слов которых не
понимали. Как сильно отличалось путешествие в ее обществе от путешествия
на север в обществе моего отца! Только Эзирью находила его трудным. Она
ведь уходила все дальше и дальше от родного дома, а не приближалась к
нему, и она боялась мужчин: не остерегалась, разумом признавая различия,
но просто боялась, как боится заблудившаяся собака, которая ждет, что ее
ударят. Женщине Дайяо вне стен дома ее отца или мужа все мужчины
представляются опасными, потому что для мужчин Дайяо все женщины, не
находящиеся под защитой других мужчин, - потенциальные жертвы; они и
называют их не "женщины" и не "люди", а "подстилки". Эзирью и о себе
думала именно так и была уверена, что насилия ей не избежать; она просто
не способна была доверять всем тем незнакомцам, у которых мы
останавливались. Она всегда держалась рядом со мной, за моей спиной, и я
прозвала ее Женщина-Тень. Часто я думала о том, что идти ей со мной не
следовало и что я поступила неправильно, приведя ее с собой в Долину;
однако она бы просто не отпустила меня тогда; в тот вечер, когда мы так
спешно покидали Дом Тертеров, она сказала мне, что скорее умрет, чем
останется жить в Саи без меня и Экверкве. И ее дружба была для меня
большим утешением и подмогой во время нашего путешествия. Хотя ее страх
порой заражал и меня и сильно действовал мне на нервы, но он же и придавал
мне храбрости, когда я, например, должна была успокаивать ее и говорить:
"Видишь, бояться нечего, эти люди никакого зла нам не причинят!" - и
первой шла им навстречу.
  Для маленьких ножек нашей перепелочки десять миль в день были очень
большим переходом. Мы добрались до перевоза близ Икула, где лодки
перетягивали на тот берег с помощью каната, и перебрались через Болотную
Реку вместе с несколькими жителями побережья Амарант, которые везли
домой золото из высокогорных рудников. Потом мы втроем отправились на
запад через болота, потом свернули южнее, вдоль череды холмов, добрались
до места под названием Утуд, где начинается дорога в Чирьян, и пошли по
этой дороге через холмы. То были дикие края. На этой дороге мы не
встретили ни одной живой души. Всю ночь, правда, нам на склонах высоких
холмов пели койоты - песни Безумной Старухи и песни Высокой Луны; в траве
было полно мышей; олени и горные козы в кустарнике бросались при виде нас
врассыпную или же весь день наблюдали за нами, скрываясь в зарослях.
Неумолчно ворковали горлинки, а по вечерам в воздухе становилось темно от
гигантских стай голубей и других птиц; в полдень мы всегда видели над
собой выписывающего круги краснокрылого ястреба. По пути я собирала разные
перья и сохранила их; то были перья девяти разных птиц. Пока мы шли по
этим местам, выпал первый дождь. Я шла и пела песнь, подаренную мне дождем
и найденными мною перьями. Слова лились сами собой:
  Мир нельзя познать до конца, можно только идти вперед, вперед и
вперед, без конца, по спирали хейийя - вперед, И вот уже ты высока: пред
тобою склоняются травы.
  Когда я вернулась в родную Долину, я принесла с собой эту песню и
перья девяти разных птиц из дикого края, где пролегает путь койота; а из
тех семи лет, которые я прожила в Столице Человека, я принесла то, что у
меня осталось: мою женскую сущность и мою дочь Экверкве; а еще я привела
свою подругу Тень.
  Мы сперва спустились вдоль Ручья Буда в Глубокую долину, потом вдоль
Ручья Ханаиф к Реке На, напевая все время священные песни. Мы были очень
голодны, поскольку питались только семенами трав и тем немногим, что
находили на этих холмах; а мне не хотелось терять время на собирательство,
это слишком кропотливая и медленная работа, даже если того, что ты
собираешь, вокруг тебя много; я все время торопила своих спутниц. Мы
прошли вдоль излучины Реки, мимо Большого Гейзера и Купален и оказались в
Кастохе.
  Там мы сразу отправились в хейимас Синей Глины. И я сказала тамошним
людям:
  - Меня зовут Женщина, Возвращающаяся Домой. Я из Синшана, из Дома
Синей Глины. Это моя дочь Экверкве; она родилась в Столице Великого
Кондора; она тоже из этого Дома. Это моя подруга Эзирью из Столицы
Великого Кондора; она не принадлежит ни одному Дому, но она самый близкий
нам человек.
  И люди в хейимас приветливо приняли нас.
  Пока мы оставались там, я рассказала о тех людях, которых мы
встретили в Локлатсо, и мне сообщили, что некоторое время назад состоялось
собрание всех жителей Долины, где решался вопрос об Обществе Воителей, и с
тех пор это Общество перестало существовать. А ведь Червь и его спутники
ничего мне тогда об этом не сказали!
  Ученые люди из хейимас Синей Глины в Кастохе очень советовали мне
непременно подняться в Вакваху и передать в Библиотеку и на Пункт Обмена
Информацией все, что я знаю о деяниях и намерениях народа Дайяо. Я
сказала, что обязательно сделаю это в самое ближайшее время, но сперва мне
хотелось бы сходить в мой родной город.
  И вот мы пошли вдоль юго-западного берега Реки по Старой Прямой
Дороге в прекрасную Телину. Там мы переночевали в хейимас и на рассвете
двинулись дальше. Шел сильный частый дождь, хороший дождь. Мы с трудом
могли разглядеть далекие холмы на той стороне Долины, тонувшие в серой
пелене, а справа от нас высились уже совсем знакомые отроги Ключ-Горы,
Горы Свиньи и Горы Синшан, сквозь туман и потоки дождя казавшейся огромной.
  Иду туда, иду туда, Иду туда, куда путь мой, Там и умру - в Долине. И
они туда, и они туда, Следом за мной и за рекой Дождевые тучи - в Долину.
  Мы свернули на тропу Амиу, ведущую через поля Синшана, прошли мимо
Голубой Скалы и дальних поскотин, перебрались через Ручей Хечу по
бревенчатому мостику для скота. Под дождем ручей весело журчал. Я видела
скалы, тропинки, деревья, поля, амбары, ограды, калитки, ступеньки для
того, чтобы перелезать через изгородь, рощи - знакомые моему сердцу места!
Я говорила им приветственные слова и называла их имена Экверкве и Тени. Мы
подошли к мосту через Ручей Синшан и остановились под большой ольхой близ
дубовой рощи на склоне холма. Я сказала Экверкве:
  - Вон там, видишь, на тропе у калитки загона? Там теперь всегда для
нас будет стоять твой дедушка и мой отец, Тертер Абхао. Туда он пришел
однажды ко мне пешком. Туда он потом приехал за мной на своем огромном
коне и привел кобылку для меня. Проходя здесь, мы всегда будем с тобой
вспоминать его, сколько бы дней ни пришло на смену сегодняшнему.
  - Вон он там! - сказала, внимательно глядя вперед, Экверкве. Моя дочь
видела то, что видела я в своих воспоминаниях. Тень не видела ничего.
  Мы прошли по мосту и оказались в городе. Он ведь всего четыре шага в
длину, этот мост.
  Когда мы повернули направо вдоль Ручья Каменного Ущелья, мимо прошли
какие-то дети: я их не знала. Это было странно! Я вся похолодела с ног до
головы. Но Экверкве, которая приучилась здороваться со всеми незнакомыми
людьми, выпустила мою руку, посмотрела на детей и поздоровалась с ними
своим тоненьким голоском и на их родном языке. Она сказала:
  - А вот и вы, дети Долины! Здравствуйте!
  Двое тут же убежали и спрятались за кузню. Двое оказались смелее и
остались, рассматривая нас, незнакомок. Одна из девочек начала было - еще
более тоненьким голоском, чем у Экверкве:
  - А вот и вы... - но не знала, как назвать нас.
  - Из какого же вы дома, дети Долины? - спросила я, и мальчик лет
восьми или девяти мотнул головой в сторону дома Чимбам. И тут я поняла,
что это, должно быть, сын Рыжей, родившийся за год до того, как я покинула
Синшан, и я сказала:
  - Возможно, ты один из моих братьев по Дому. А не из семейства ли ты
Рыжей? - Он кивнул в знак согласия. Я спросила:
  - А скажи-ка мне, пожалуйста, братец, живет ли еще кто-нибудь из
семейства Синей Глины в доме Высокое Крыльцо?
  Он снова утвердительно кивнул, но все еще слишком стеснялся, чтобы
ответить вслух. Так что мы пошли дальше, и во мне вдруг заговорил новый
страх. Как же это я не подумала раньше, что и в Синшане тоже прошло целых
семь лет?
  Я ведь так и не спросила тогда ни Червя, ни людей в хейимас в Кастохе
и Телине ничего о своей семье, потому что мне и в голову не приходило, что
в ней могли произойти какие-то перемены.
  Мы остановились у нижней ступеньки северо-восточной лестницы, что
вела сразу на балкон второго этажа нашего дома. Я посмотрела на своих
спутниц: на маленькую, насквозь промокшую перепелку в лохмотьях, но с
сияющим личиком, и на худую, ясноглазую Тень, которая стояла, кутаясь, как
и я, в черный плащ. Мой отец дал нам эти плащи в ночь нашего бегства; они
были точно такие же, как у людей Кондора. Цвета застывшей лавы, цвета
Кондора, цвета той ночи, когда мы покидали Его Столицу. Я сняла свой плащ,
свернула его и перекинула через руку, прежде чем ступить на первую ступень
лестницы, ведущей в мой дом. Ноги сами вспоминали расстояния между
ступеньками. Руки узнавали мокрые от дождя перила. Всей душой впитывала я
этот знакомый запах промокшего от дождя дерева. Глаза мои узнали дверную
раму и дверь из дуба, как всегда чуть приоткрытую, чтобы дать залететь
внутрь пропитанному дождем ветру. Медведь ушел передо мной. Койот пришел
со мной вместе. Я сказала:
  - В этом доме я родилась и теперь вернулась сюда. Можно ли мне войти?
  Довольно долго я слышала лишь свое собственное дыхание. Потом моя
мать. Зяблик, подошла к двери и широко распахнула ее, глядя на нас
испуганными глазами. Она стала еще меньше ростом и выглядела как-то
странно. Одежда у нее была, прямо скажем, грязноватой.
  - Ну вот и ты, моя мать! - сказала я ей. - Здравствуй! Смотри, а это
Экверкве, которая сделала меня своей матерью, а тебя - своей бабушкой!
  - Бесстрашная умерла, - сказала мать. - Она умерла. Теперь уже много
лет с тех пор миновало.
  В дом она нас впустила, но меня не касалась и отшатнулась, когда я
хотела до нее дотронуться. Какое-то время, по-моему, она никак не могла
разобраться, кто же такая Экверкве, не могла понять, что теперь она сама
бабушка, потому что, когда я еще раз произнесла это слово, она снова
заговорила о Бесстрашной. Она не смотрела на Тень и ничего не спрашивала о
ней, как если бы вообще ее не видела.
  Моя бабушка умерла через два года после того, как я покинула Синшан.
После ее смерти дед возв