ни, в течение всего этого
безвременья и своего несуществования. Они ощущали лишь тоску и
беспокойство. Однако двигались, в беспокойстве своем они двигались,
шевелились, эти песчинки, пылинки, крошки душ, порошинки пепла. И,
двигаясь все сильнее, они начали тереться друг о друга, понемножку,
полегоньку, то падая, то танцуя, то шумя, но очень, очень тихонько, тише,
чем когда трешь большим пальцем указательный, даже еще тише, но, услышав
эти слабые шорохи, они научились слышать и сделали шорохи, которые
издавали, громче. Это было первое - этот шум, - что они создали сами. Они
создали первичную музыку, эти частички душ смертных, а потом - волны звука
и промежутки меж ними, то есть паузы; и возникли ритм, такт, размер.
Возникло пение песка, пение пыли, пение пепла, так началась наша музыка.
Такова она изначально. Это как раз то, что мир поет до сих пор, если
понимаешь, как надо слушать, если знаешь, как эту музыку услышать. Итак,
наша музыка началась с пения пылинок; наши музыканты, начиная играть,
сперва берут эту ноту и заканчивают ею же; именно эту ноту ты слышишь еще
до того, как прикоснешься к барабану...
  Но все равно беспокойство и желание действовать оставались. Так что
первичная музыка становилась все громче и постоянно менялась; менялись
тона, возникали мелодии и аккорды, такт менялся сам по себе, и вещи тоже
начали возникать как бы сами по себе, вырастая из этой музыки - сперва
кристаллы и капли, а потом и другие формы. Вещи начали распадаться и
втягиваться вовнутрь; появились их края и границы; появились внутренние и
внешние стороны; появились стержни, на которых держалось все остальное, и
ответвления от этих стержней. Теперь существовали вещи и промежутки между
вещами, и море с волнами и волнорезами, и облака, движущиеся в воздухе по
ветру, и горы, и долины, и различной формы скалы, и различные виды почвы -
все это возникло, чтобы потом исчезнуть. Но все еще души смертных,
заключенные в песке и пыли, были беспокойны, страдали и тосковали, и
некоторые больше, чем другие. Душа койота была в одной из этих песчинок
или пылинок. Душа койота жаждала какой-то иной музыки, более сложных
аккордов, дисгармонии, безумных ритмов, больше движения и событий. Душа
койота начала беспокойно метаться. Она не мешала пыли и песку лежать себе
спокойно, но сама стала вылезать наружу из каждой песчинки и пылинки, где
жила прежде, и превращаться в единое целое. Делая это, то есть соединяя
свои разрозненные части, душа койота оставляла прорехи и дыры в ткани
мирозданья, оставляла там пустые места: звезды, Солнце, Луна и все планеты
- вот что возникло на месте этих дыр. И от них родился свет, чтобы потом
исчезнуть. А в некоторых местах над пустотами, созданными душой койота,
возникли радуги - как мосты. По этим мостам начали приходить Люди из
Четырех Домов. Они, светясь, входили в земной мир, и там уже была
Койотиха, которая стояла, опустив хвост и голову, дрожала и озиралась.
Теперь в земном мире было много музыки - повсюду и очень громкой, слишком
громкой, все сотрясалось, и дрожало, и шаталось, начались землетрясения
там, где Койотиха нечаянно оставила пустоты и темные пропасти. "Эй,
Койотиха!" - окликнули ее люди из Четырех Домов, стоя на радугах и глядя
на нее сверху вниз. Но Койотиха не знала, как им ответить. Она не умела
говорить. В земном мире никто еще не говорил. Там еще не было речи, только
музыка. Койотиха подняла голову вверх, к тем людям, и завыла. Люди на
радугах засмеялись и сказали: "Ну хорошо, Койотиха, мы научим тебя
говорить". И действительно попытались сделать это. Один из них говорил
слово, и это слово вылетало у него изо рта в образе, например, совы;
следующее слово оказывалось голубой сойкой, еще одно - перепелкой, а
другое - ястребом. Кто-то из небесных людей произнес слово "пума", кто-то
- слово "олень". А одно слово, выбравшись наружу, помчалось длинными
скачками: это был крупный заяц; и следующее слово тоже вышло вприпрыжку -
это оказался кролик. Кто-то из небесных людей сказал слово "дуб", а кто-то
- "ольха", "земляничное дерево", "сосна", "дикий овес", "виноградная
лоза"... Они говорили, и их слова становились живыми земными существами,
медведями или зелеными водорослями на поверхности пруда, кондорами и
вшами, травой и стрекозами. Койотиха тоже пыталась научиться говорить как
они, но не смогла, а только подвывала. Как бы она ни кривила свою пасть,
ничего оттуда не выходило, кроме воя и шакальих песен. Небесные народы
смеялись над нею и земные тоже. Койотихе стало стыдно. Она опустила голову
и убежала в горы. У нас считается, что она убежала на гору Ама Кулкун, но
ты ведь понимаешь, что она могла с тем же успехом убежать и на гору Кулкун
Эраиан, или же на такую гору, которая и вовсе нам не известна, или же на
гору, которая существует только в Четырех Домах. Итак, Койотиха убежала на
одну из гор Восьмого Дома, в дикие края. Разгневанная и опозоренная, она
вошла в гору, внутрь ее, и гора стала ее хейимас, священным домом дикого
края. И там, внутри, в темноте, Койотиха поглотила свой гнев и испила свой
стыд, съела огонь, исходивший из земли, напилась из кипящих сернистых
источников. И там, внутри, она по собственной воле вошла сама в себя
глубоко-глубоко, и в темноте, в собственном чреве сотворила койота-самца.
  И во чреве горы она его родила. И пока он рождался на свет, то
кричал: "Койот говорит! Койот произносит это слово!" Родив койота-самца,
Койотиха покормила его своим молоком, а когда он подрос, они вышли из
чрева горы и на склоне ее, в зарослях карликового дуба совокупились.
Другие народы следили за ними и видели это, и все они тоже начали
совокупляться друг с другом. И этот день стал большим праздником. То был
самый первый Танец Луны, и все народы по всей земле танцевали его. Но там,
в чреве горы, в хейимас дикого края, где Койотиха, кормя новорожденного,
выела внутренность горы, образовалась пустота, большая темная пещера; и
эта пустота постепенно заполнилась народом, людьми, сплющенными друг о
друга в ужасной давке. Откуда же они взялись? Может быть, из последа
Койо-тихи? А может, из ее экскрементов? А может, это она пробовала
говорить там, внутри горы, и слова ее вдруг превратились в этих людей?
Никто этого не знает. Но люди были там, стиснутые в темноте и ужасной
тесноте, и от этого гора сама заговорила. Она сказала свои первые слова -
"огонь", "лава", "пар", "газ", "пепел" - и взорвалась. И вместе с клубами
пепла и разлетавшимися во все стороны кусками пемзы наружу вылетели люди,
изрыгаемые горой и дождем падавшие вниз, на леса, на холмы, на долины
этого мира. Сперва извержение вызвало множество пожаров, но потом камни и
люди остыли и стали жить там, где приземлились, строя дома и хейимас,
соседствуя с другими народами. Мы говорим, что приземлились ближе всех к
Горе-Прародительнице, мы не отлетели слишком далеко, а потому и не
ударились так сильно, как другие, а потому и оказались умнее прочих, тех,
что живут в других местах. У них-то от удара сперва всякий разум отшибло.
Так или иначе, но мы с тех пор живем здесь, дети Койотихи и Горы, их
экскременты и произнесенные ими слова. Так у нас говорят, и считается, что
именно с этого все и началось.
  Хейя, хей, хейя, хейя, хейя.

  Отправься мы в другой город или в другую хейимас, или к другому
сказителю, то, без сомнения, смогли бы услышать и другой космогонический
миф, но пока что давайте лучше поблагодарим Красное Перо (которая
улыбается украдкой) и отправимся в верхнюю часть Долины, миль за
восемнадцать отсюда, в Вакваху, святой город на Горе-Прародительнице,
туда, где находится центральный Пункт Обмена Информацией.
  "Циклы" в пятьдесят лет и "круги" в четыреста пятьдесят лет, которые
упоминаются в некоторых документах и используются архивистами как система
хронологических координат, видимо, в повседневной жизни значения не имеют.
Большая часть людей может, правда, сказать вам, какой сейчас год цикла, и
эти данные безусловно полезны для того, например, чтобы узнать, насколько
выдержанным является вино, когда у человека день рождения, каков возраст
того или иного здания или сада, и тому подобное - в точности как и у нас;
однако эти цифры не имеют своих собственных исторических характеристик,
подобно некоторым нашим датам: 1984, двадцатые годы, тринадцатый век и
тому подобное, как не празднуется здесь и первый день Нового года. На
самом деле существует даже некоторая путаница насчет этого дня. Формально
первым днем Нового года считается сороковой день после зимнего
солнцестояния (сорок первый в високосный год, то есть в каждый пятый);
однако в Обществе Сажальщиков о Новом годе говорят в дни весеннего
солнцеворота; а согласно народным верованиям и фольклору год начинается
тогда, когда прорастает молодая трава и холмы становятся зелеными, то есть
в ноябре или декабре. Люди редко знают, какой сейчас день года (дни
считаются подряд, начиная с первого до триста шестьдесят пятого), если
только им не поручено совершение какого-нибудь ритуального действа,
которое должно начинаться в строго определенный день и продолжаться строго
определенное количество суток; но и тогда они чаще всего считают по лунным
месяцам - от одного полнолуния до другого. Начало Великих Танцев
определено как солнечным календарем, так и лунным; вся остальная
общественная деятельность - заседания советов Обществ, Цехов и тому
подобное - обычно определяется по договоренности: встретимся снова,
скажем, через четыре дня, или через пять, или через девять, или после
следующего полнолуния. Иногда же кто-то специально просит о таком
собрании. И все-таки год, цикл лет и цикл циклов существуют, и благодаря
им, как системе отсчета, мы, конечно, можем попробовать разместить Долину
в историческом континууме - разумеется, с помощью Обмена Информацией.
  Единственный человек, которого мы находим в ПОИ в данный момент, -
это Сборщик; ему лет шестьдесят, и он всю жизнь посвятил
одной-единственной страсти - извлекать из компьютера данные относительно
деятельности человека в Долине Реки На. Наконец-то мы встретились с тем,
кто мыслит историческими категориями! Теперь-то уж точно до чего-нибудь
докопаемся! Однако тут же возникают новые проблемы. Сборщик с радостью
демонстрирует нам программы, которые составил для получения данных -
ошеломляющего их количества, - и даже помогает раздобыть бумагу, чтобы мы
могли все это распечатать и взять с собой; но материал он воспринимает
отнюдь не "исторически". Полученную информацию он располагает даже и не по
хронологическому принципу. Для него, по всей видимости, хронология - это
изначально искусственное, даже произвольное расположение событий, нечто
вроде алфавита по сравнению с предложением.
  Но ведь информация в банках Памяти хранится безусловно в
хронологическом порядке?
  Да, это одна из систем классификации данных; но ведь существует так
много иных систем, все они перекрестно-индексированы, и если вы не знаете,
как похитрее обозначить свою собственную программу, запрос тех или иных
сведений в хронологическом порядке по поводу даже самого незначительного
культурного явления, например, по поводу этимологии слова ганаис,
"источники", или по поводу переработки желудей, предшествующей их
употреблению в пищу, может окончиться получением с принтера нескольких
сотен страниц текста, почти полностью состоящего из статистических данных.
Но где же среди этих данных нужная нам информация? Сборщик потратил всю
свою жизнь только на то, чтобы выяснить, как ее там искать.
  Его хобби - архитектура жилища. Он член Цеха Дерева. Похоже, что он
не слишком много сам занимался строительством и интерес у него чисто
интеллектуальный, почти абстрактный; он восхищается формальной значимостью
и повторяемостью тех или иных архитектурных элементов и пропорций. Именно
это он выискивает в тысячелетиями накапливающемся море данных, в биллионах
триллионов битов информации, заключенной в Памяти.
  Он вызывает для нас на экран монитора прекрасный, разработанный
компьютером план жилого дома: отчетливые тонкие черные линии на
матово-белом фоне - отлично напечатанный чертеж размером примерно в
квадратный ярд; если имеется цветной дисплей, то изображение будет в
цвете. Изображение меняется до тех пор, пока Сборщик не устанавливает его
под таким углом, который его устраивает. Так, чтобы и мы увидели все в
определенных пропорциях, прочли математическую формулу конкретного
строения, которое представляется ему идеалом. Нам потребуется немало
постараться, чтобы увидеть то, что он хочет, однако же мы и так видим, что
жилище это прекрасно, и очень радуем Сборщика, когда подтверждаем это
единогласно и выражаем свое полное согласие с ним в том, что этот дом
совершенно отличен ото всего, что мы до сих пор видели в Долине. Через
некоторое время мы, естественно, спрашиваем:
  - А когда же был построен этот замечательный дом?
  - О, очень давно!
  - Лет пятьсот назад?
  - О нет, гораздо раньше, по-моему... но дат я не записывал... - Он
начинает волноваться, чувствуя наше разочарование и воспринимая его как
неодобрение. Видимо, он боится, что мы сочтем его "самым обыкновенным
человеком". - Я должен был бы тогда все перепрограммировать... Конечно,
это не так уж и сложно, просто понадобится некоторое время... я просто
не... - Он просто не думал, что дата постройки может представлять какой-то
интерес. Мы уверяем его изо всех сил, что это действительно не так уж и
важно. - Ну вот, - говорит он, - по-моему, на эту информацию я вышел с
чисто хронологических позиций. - И, полный уверенности, что заслужил наше
одобрение, выводит на экран еще несколько планов и эскизов жилищ; потом -
очаровательный небольшой замок. - Наземная хейимас, - поясняет он. - Это -
дайте-ка взглянуть - вот здесь, ага, да!.. - И на экране мелькают наборы
каких-то геометрических фигур и цифр, и куда быстрее, чем нетренированный
глаз может успеть воспринять. - Вот! - провозглашает он. - Две тысячи
шестьсот два года назад построена в Реквите! Ну, то есть там, где теперь
Реквит, я хочу сказать.
  - Но ведь Реквит находится не в Долине.
  - Нет. Он где-то там, на том берегу Внутреннего Моря. - География его
тоже совершенно не интересует. - А теперь вот еще нечто очень похожее. -
Еще один небольшой замок или старинный особняк. - А это построено в одном
месте под названием Баб - на каком-то старинном континенте, на юге,
дайте-ка вспомнить? - ну, что-то сотни четыре лет тому назад; то есть
более чем на две тысячи лет позднее, чем тот, в Реквите. Видите,
совершенно те же пропорции! - Он уже снова переключает программы, и нам
ничего не остается, как позволить ему вновь оседлать любимого конька. То,
с каким облегчением и гордостью он "выдает" нам информацию, "которой мы
добивались", поистине заразительно, и мы временно отступаем.
  Но тут уже я пытаюсь сесть на своего любимого конька и осторожно
спрашиваю:
  - А каким образом могут быть получены данные относительно жизни
примитивных народов здесь, в Долине?
  Сборщик скребет подбородок:
  - Но во времена примитивных форм жизни Долина Реки На вообще не
существовала, по-моему? Да и сам этот континент находился не здесь...
  Ну вот и снова мы налетаем на непреодолимую скалу в мышлении жителей
Долины, на их мифологическое "знание", на их уверенность в
правдоподобности определенных событий, которая, возможно, и является
основой их мифологии, не подлежащей сомнениям, неразумной верой (но, с
другой стороны, способной вызывать вопросы, а стало быть, вполне
разумной?), традиционной мудростью; сюда включаются и общие очертания
того, что мы назвали бы исторической геологией, в том числе - сведения о
сдвигах геологических пластов, теория эволюции, знания по астрономии (при
полном отсутствии телескопов, способных показать другие планеты), и
определенный набор элементов нашей "классической" физики в совокупности с
элементами физики, нам, сегодняшним, не знакомой.
  После некоторых взаимных вопросов, объяснений и взрывов смеха мы
устанавливаем, что я имела в виду так называемую жизнь доисторического
человека. Но эта комбинация слов ровным счетом ничего не значит ни для
Сборщика, ни для компьютера. Когда компьютер просят о выдаче информации
относительно жизни доисторических людей в Долине На, он, после
непродолжительного совещания с самим собой, отвечает, что подобной
информацией не располагает.
  - Запроси информацию относительно любых форм жизни примитивного
человека в любом другом месте.
  Получив такое задание, Сборщик и компьютер начинают задавать друг
другу вопросы, получать какие-то результаты, и вскоре (дисплей у него
включен на графику, поскольку мы недостаточно понимаем ТОК) эти результаты
начинают появляться на экране: маленькие сломанные человеческие зубы,
кости, карта Африки с отмеченными точками регионами, карта Азии с
какими-то схемами... Но все это Древний Мир. А как же этот? О, дивный
новый мир, в котором и людей-то нет!
  - Они пришли по суше, по некоему мосту, - упрямо говорю я, - с
другого континента...
  - С запада, - говорит Сборщик, согласно кивая. Но разве он имеет в
виду тех же людей, что и я?
  Тех, которых встретила самка Койота?
  Эта мифология, это не подлежащее сомнениям племенное Знание,
включающее и информацию о тектонических сдвигах или бактериологических
войнах, должно включать и сведения о том, что я такое в будущем.
  - Каковы были истоки вашего здешнего образа жизни, ваших девяти
городов? Когда была основана Вакваха - как давно? И какие народы жили
здесь до этого?
  - Все народы! - отвечает Сборщик, снова смущенный. Он не очень уверен
в себе, этот человек, проживший нелегкую жизнь; ему ничего не стоит пойти
на попятный; большую часть времени он провел здесь в одиночестве, общаясь
только с компьютером, но, в общем-то, не имея к нему отношения.
  - Я имею в виду людей. - Мне очень трудно все время помнить, что
слово "народ" в этом языке включает животных, растения, сны, мечты, скалы
и так далее. - Какие племена людей жили здесь до вас?
  - Да такие же люди... как ты...
  - Но только у них был другой образ жизни, они ведь были чужеземцами -
как и я. - Я не знаю, как перевести слово "культура" на его язык по
возможности точно и слово "цивилизация" тоже.
  - Ну что ж, способы существования людей все время меняются. Люди
никогда не остаются прежними, даже если очень хороши - как тот дом,
который ты видела. Теперь уже больше так не строят, а, впрочем, может, еще
кто-нибудь и строит - вне нашего мира и нашего времени...
  Это безнадежно. Для него время не имеет векторного характера, не
говоря уж о прогрессе; он воспринимает его, как некий ландшафт, по
которому можно двигаться в любом направлении или вообще никуда. Он как бы
превращает время в пространство; это не летящая стрела, не текущая река, а
дом - тот дом, в котором он сейчас живет. Можно ходить из комнаты в
комнату, можно вернуться обратно, можно выйти наружу, только и нужно, что
дверь открыть.
  Мы благодарим Сборщика и спускаемся по крутым ступеням улиц Ваквахи
мимо ее Стержня прямо на площадь для танцев. Крыши пяти хейимас здесь
имеют в высоту от тридцати до сорока футов; все они - ступенчатые,
украшенные орнаментом четырехскатные пирамиды, покоящиеся на пятиугольнике
подземного помещения. Дальше, за площадью для танцев, среди изумительно
красивых юных земляничных деревьев стоит длинное, приземистое кирпичное и
оштукатуренное здание с черепичной крышей - Библиотека Ваквахи,
принадлежащая Обществу Земляничного Дерева. Главная Архивистка
приветствует нас.
  - Если у вас нет своей истории, - говорю я ей, - то какую же историю
о вас могу рассказать я?
  - Разве можно с помощью приставной лестницы залезть на гору? -
откликается она. Я обиженно умолкаю.
  - Послушай, - говорит мне Архивистка - эти люди всегда говорят очень
мягко, не приказывая, а приглашая, - послушай: ты непременно найдешь или
сделаешь, что тебе нужно, если тебе это действительно нужно. Но помни:
будь всегда очень осторожна; будь разумна. А кстати, что такое История?
  - О