рение ведет к процветанию". Хотя любое
дарение в чем-то несправедливо; возможно, для него требуется более
дисциплинированный разум. Люди из Союза Дуба, обладающие этим свойством,
историки, ученые, писатели, рассказчики, часто приходят сюда, они
постоянно присутствуют здесь, вон вроде тех четверых, что бродят среди
книг, что-то копируют, пишут какие-то рефераты. Книги, которые не читает
никто, уходят быстро; книги, которые люди читают, тоже уходят, но только
позже. Однако все они уходят обязательно. Книги смертны. Они тоже умирают.
Книга - это деяние; она занимает место во времени, а не только в
пространстве. Это не просто информация, но связь времен, зависимость.
  ПАНДОРА:
  Разговоры на эту тему вечно ведутся в Утопии. Мне удалось
растормошить тебя, и теперь ты отвечаешь интересно, красноречиво и почти
убедительно. Но можно бы и лучше!
  АРХИВИСТКА:
  Ах, тетушка, я право не знаю. А что, если бы вопросы зада-. вала я?
Что, если бы я спросила тебя, как ты относишься к моему несколько
странному употреблению слова "безопаснее"? И насколько опасным тебе
представляется бесконечное приумножение и хранение информации, как это
делается в вашем обществе?
  ПАНДОРА:
  Ну, я...
  АРХИВИСТКА:
  Кстати, кто у вас контролирует хранение информации и ее выдачу? До
какой степени материалы, хранящиеся в памяти, доступны каждому, желающему
их получить, и до какой степени эта информация доступна тем, кто точно
знает, что "она там есть", обладает необходимым уровнем образования, чтобы
ею воспользоваться, и возможностями для получения такого образования? Как
велико число грамотных людей в вашем обществе? Сколькие из них разбираются
в компьютерах? Сколькие достаточно компетентны, чтобы пользоваться
электронными библиотеками и банками памяти? Как велик тот объем
информации, который доступен обычным людям, не принадлежащим ни к
правительственным, ник военным, ни к ученым кругам, и даже не слишком
богатым? Что значит "информация классифицирована"? Что именно в этой
области покупается за деньги? В государстве, даже демократическом, при
любой иерархии власти не станет ли хранение информации еще одним,
дополнительным источником могущества для тех, кто и так уже облечен
властью, еще одним поршнем в гигантской государственной машине?
  ПАНДОРА:
  Племянница, да ты, черт побери, настоящая луддитка!
  АРХИВИСТКА:
  Нет, ничего подобного. Машины мне очень нравятся. Стиральная машина -
мой старый друг. Печатный станок, что стоит здесь, - пожалуй, даже больше
чем друг. Знаешь, когда в прошлом году умер Источник, я напечатала на этом
станке его поэму, целых тридцать копий, чтобы люди взяли домой или
подарили хейимас. Это вот последняя копия.
  ПАНДОРА:
  Это хорошо. Но ты сплутовала! Твой вопрос был скорее риторическим.
  АРХИВИСТКА:
  Видишь ли, если культура того или иного общества имеет как устную,
так и письменную литературную традицию, то люди в нем обычно хорошо
владеют риторикой. Но мой вопрос отнюдь не был простой уловкой. Как же вы
все-таки добиваетесь того, что информация не превращается в собственность
и оружие властей предержащих?
  ПАНДОРА:
  Благодаря отсутствию цензуры. Благодаря наличию публичных библиотек.
Обучая людей читать. И пользоваться компьютерами, и копаться в банках
памяти. И еще у нас есть пресса, радио, телевидение, которые не полностью
зависят от правительства или рекламы. Не знаю, что еще. Если честно,
становится все труднее.
  АРХИВИСТКА:
  Я вовсе не хотела огорчить тебя, тетушка!
  ПАНДОРА:
  Я никогда не была такой, как эти чересчур разумные и самоуверенные
жители Утопии. Они всегда и здоровее, и разумнее, и логичнее, и
правильнее, и добрее, и упорнее, и мудрее, чем я, моя семья и все мои
друзья. Люди, у которых на все есть ответ, чрезвычайно скучны, племянница!
Скучны, скучны,скучны.
  АРХИВИСТКА:
  Но у меня вовсе нет ответов на все вопросы, и это совсем не
Утопия,тетя!
  ПАНДОРА:
  Черта с два, именно она и есть!
  АРХИВИСТКА:
  Это просто мечта, явившаяся людям в плохие времена, заветная мечта
тех людей, что ездят на снеговых санях, создают ядерное оружие, а
директорами тюрем сажают пожилых домашних хозяек. Это критика той
цивилизации, которая возможна только для людей, этой цивилизацией
созданных; утверждение, претендующее на то, чтобы служить отрицанием;
стакан молока для души, изъязвленной кислотным дождем; пацифистские
призывы Жакерии и каннибальский танец дикарей в забытых Богом кущах
Дальнего Запада.
  ПАНДОРА:
  Как ты можешь так говорить!
  АРХИВИСТКА:
  Но это правда.
  ПАНДОРА:
  Давай-ка лучше спой хейю, как и подобает настоящему дикарю.
  АРХИВИСТКА:
  Хорошо, если и ты споешь со мною вместе.
  ПАНДОРА:
  Я не умею петь ваши хейи.
  АРХИВИСТКА:
  Я с радостью научу тебя, тетушка.
  ПАНДОРА:
  Что ж, племянница, учи.
  ПАНДОРА И АРХИВИСТКА ПОЮТ:

  Хейя, хейя, хей,
Хейя, хейя.
  Хейя, хей, хейя,
Хейя, хейя.
  Хей, хейя, хейя,
Хейя, хейя.
  Хейя, хейя, хей,
Хейя, хейя.

  (Эта хейя поется четыре раза. Ее можно повторять четыре раза, или
пять, или девять - или столько раз, сколько вам захочется. А можно и не
петь вообще.)

  ОПАСНЫЕ ЛЮДИ

  ПО ПОВОДУ ДАННОГО РОМАНА

  В Долине был наиболее распространен роман бытовой, а не героический и
не любовный; такие произведения повествовали о повседневной жизни обычных
людей в реально существовавших селениях, которые порой находились совсем
рядом с тем местом, где проживали сами читатели. Те элементы романов,
которые мы можем охарактеризовать как фантастические или
сверхъестественные, вовсе не казались таковыми ни авторам, ни читателям;
по правде сказать, наиболее часто высказываемой в адрес подобных романов
претензией была их чрезмерная реалистичность, правдоподобность, недостаток
воображения - короче говоря, "они никогда не выходили за пределы Пяти
Земных Домов".
  Такой роман обычно содержал некие вполне конкретные фактические
данные, основанные на реальных и хорошо известных событиях прошлого, или
же по крайней мере использовал подлинные имена реальных людей, живших
несколько поколений назад. Как почти во всей художественной литературе и
драме кеш, действие романов разворачивалось в реально существующем (или
существовавшем) городе и доме. Изобретение, например, некоего десятого
города Долины, никогда не существовавшего дома или чего-то подобного
воспринималось как неумелое использование художественного воображения, как
нечто, прямо противоречащее реальной действительности, а не расширяющее ее
границы.
  Довольно большой по объему роман "Опасные люди", написанный
Словоплетом из Телины, был, разумеется, особенно популярен именно в этом
городе, где, собственно, и происходит действие, однако он также был широко
известен по всей Долине и распространялся в рукописном виде, причем
количество копий достигало ста и более. Оценки благодарных читателей, а
также критиков всегда были неизменно высоки. Это прекрасный образец
романного творчества. Для своей книги я выбрала и перевела его вторую
главу, которая, в некотором отношении, является примером принципа, по
которому построен и весь роман: речь идет о встрече двух людей, об их
взаимозависимости, или об их разрыве друг с другом; а затем судьба одного
из них прослеживается до его встречи с другим персонажем, и так далее
(подобно тому как повторяется рисунок хейийя-иф). Однако в столь
изощренном и мудром произведении, как "Опасные люди", подобная структура
воспроизводится отнюдь не механически, хотя ее присутствие и ощущается
постоянно. Самым необычным элементом книги является использование
Словоплетом различных двусмысленностей, намеков, экивоков и
лжесвидетельств - для создания и поддержания ореола таинственности вокруг
того, куда же "в действительности" исчезла жена Камедана, с кем и почему.
  Обычно я даю имена собственные в переводе; мне кажется это
правильным, ибо имена у жителей Долины всегда были значимыми и их значения
находили и находят самый живой отклик в восприятии людей. Перевод, однако,
может порой придать повествованию фальшивый налет фамильярности, а с
другой стороны - вызвать ощущение совершенно ненужной отстраненности.
Например, имя Камедан значит "заходить в камыши" или "он заходит в заросли
камыша или тростника" - это слишком длинно и чересчур необычно для нашего
уха; если уж его переводить, то просто необходимо было бы сократить его до
"Камыша" или "Тростника". Итак, при переводе этого единственного отрывка я
оставила все имена собственные в их исходной форме, что, быть может,
позволит читателю взглянуть по-новому на тех людей и предметы, которые эти
имена носили. Между прочим, имя Словоплет на языке кеш звучит как Арравна.

  IПАСНЫЕ ЛЮДИ


                                  Глава вторая

  Сухой сезон был в самом разгаре, стояла жара, и смолка цвела вовсю,
готовая через месяц созреть. Однажды ночью, незадолго до полнолуния, малыш
из дома Шамши вдруг заговорил в темноте и попросил:
  - Мама, убери этот свет! Пожалуйста, мамочка, убери этот свет!
  Камедан, не вставая, на четвереньках перебрался через комнату и
прижал мальчика к груди, приговаривая:
  - Твоя мама скоро вернется, Анютины Глазки. А сейчас спи, пожалуйста.
  Он спел ребенку колыбельную, но уснуть тот не мог;
Он все смотрел на луну за окном, а потом расплакался и закрыл лицо
ладонями. Камедан еще крепче прижал его к себе и почувствовал, как он
дрожит. Когда рассвело, мальчик метался в жару, очень ослабел и соображал
плохо.
  Камедан тогда сказал Шамше:
  - По-моему, надо отнести его к Целителям.
  - А зачем? - откликнулась Шамша. - Не суетись без толку. Вот он
выспится как следует, мой внучок, и лихорадку у него как рукой снимет.
  Камедан никогда не умел спорить с ней и, оставив сынишку спящим,
отправился в ткацкие мастерские. В то утро они возились с мощным ткацким
станком, натягивая десятифутовую основу для парусины, и он работал
увлеченно, на какое-то время совсем забыв о ребенке;
Но как только с основой было покончено, сразу бросился домой.
  У городского Стержня он встретил Модону с луком за плечами, который
направлялся на охотничью сторону горы стрелять оленей, и поздоровался:
  - А вот и ты, человек из Общества Охотников, здравствуй!
  - А вот и ты, Мельник, - ответил ему Модона и продолжал свой пугь, но
Камедан сказал ему:
  - Послушай, моя жена, Уэтт, вроде бы тоже где-то там, на дикой
стороне горы. Я все думаю, может, она заблудилась? Пожалуйста, стреляй
поосторожней! - Он знал, что по слухам Модона попадает в упавший с дерева
листок на лету. - И еще одно: не мог бы ты громко окликать ее по имени в
тех местах, где не будешь выслеживать оленя? Мне все время кажется, что
она там разбилась или поранилась и не в состоянии сама добраться домой.
  - А я слышал, один человек, что в Унмалин ходил, рассказывал, будто
Уэтт там видели, - сказал охотник. - Да они, конечно же, ошиблись.
  - Я тоже думаю, что они, наверно, ошиблись, - сказал Камедан. -
Может, они просто видели кого-то похожего на Уэтт.
  - А есть ли такие женщины, что похожи на Уэтт? - спросил охотник.
  Камедан растерялся. Потом сказал:
  - Я должен идти домой, сынок у меня заболел.
  И поспешил дальше, а Модона тоже пошел своим путем, пряча улыбку.
  Малыш лежал в жару, и Камедан очень расстроился. И хотя Шамша сказала
ему, что тревожиться не стоит, да и другие обитатели дома говорили то же
самое, Камедан все время оставался возле больного. Ближе к ночи
температура у мальчика упала, он начал разговаривать, улыбаться и даже
немного поел, а потом спокойно уснул. Ночью же-а это как раз была ночь,
предшествующая полнолунию, - когда луна заглянула в северо-западное
окошко, малыш громко воскликнул:
  - Ах, мамочка! Иди ко мне, иди скорей!
  Камедан, спавший с ним рядом, проснулся и коснулся его лба рукой.
Мальчик был горячий, как головешка. Камедан намочил в воде несколько
лоскутов и обернул ими голову и грудь малыша, а также его запястья, а
потом осторожно напоил его холодной водой, в которой была растворена
вытяжка из ивовой коры. Жар несколько спал, и к рассвету ребенок наконец
смог уснуть. Утром, когда все встали, он крепко спал, и Шамша сказала:
  - Прошлой ночью, конечно же, был кризис. Теперь ему нужен только
покой. Ты ступай себе, ты здесь не нужен.
  Камедан отправился в мастерские, но никак не мог сосредоточиться, и
все валилось у него из рук.
  В тот день ему помогал Сахелм. Обычно он внимательно наблюдал за
действиями Камедана и старался во всем подражать ему, учась его
мастерству; но в этот день он видел, что Камедан сам без конца ошибается,
а один раз даже вынужден был вмешаться и сказать: "По-моему, это не совсем
правильно", чтобы Камедан не сломал станок и не запутал нитки на бобине.
Камедан выключил электричество, сел на пол и, свесив голову до полу,
закрыл лицо руками.
  Сахелм тоже сел на пол с ним рядом скрестив ноги.
  Солнце было в зените. Луна находилась как раз на противоположном
конце небесной оси.
  В мастерской было душно и жарко, а пыль, которая вечно плясала в
воздухе, когда работали ткацкие станки, сейчас висела неподвижно.
  - Пять дней назад, - проговорил вдруг Камедан, - моя жена Уэтт
покинула хейимас Обсидиана. В хейимас мне сказали, что, по ее словам, она
собиралась подняться на Ключ-Гору. В Обществе Крови женщины подтвердили,
что она собиралась встретиться с какими-то танцовщиками на поляне, на
самой вершине Ключ-Горы, однако туда не пришла. Ее мать утверждает, что
Уэтт отправилась в Кастоху и собиралась несколько дней провести там в доме
своей тетки, жены тещиного брата. Сестра Уэтт говорит, что та, возможно,
пошла в Нижнюю Долину, как часто бывало до ее замужества; она тогда
пешком, одна, доходила до морского побережья и обратно. Модона говорит,
что люди видели ее в Унмалине.
  Сахелм молча слушал.
  - Наш малыш, - продолжал Камедан, - просыпается весь в жару, когда в
окошко заглядывает луна, и зовет мать, а его бабка говорит, что ничего тут
особенного нет. Я же просто не знаю, что делать. Не знаю, где искать Уэтт.
И не хочу оставлять мальчика. Но я должен что-то сделать - и ничего
сделать не могу! Спасибо, что хоть ты выслушал меня, Сахелм.
  Камедан встал и снова включил ткацкий станок. Сахелм тоже встал, и
они стали работать вместе. Нитка все время рвалась, бобина цеплялась, и
Сахелм сказал:
  - Плохой, видно, сегодня день для нас, ткачей. Но Камедан продолжал
работать, пока станок окончательно не вышел из строя. Только тогда он
остановил его и сказал Сахелму:
  - Оставь меня одного; я попытаюсь распутать попавшие в станок нитки.
Может, у меня хоть это получится.
  - Позволь лучше мне сделать это, - предложил Сахелм. - А твой малыш,
должно быть, очень рад будет поскорей увидеть тебя.
  Но Камедан ни за что не хотел уходить, и Сахелм решил, что лучше к
нему не приставать. Он вышел из мастерской и направился к Лунному Ручью,
на поле, где выращивались съедобные и лекарственные травы. Он еще утром
видел там Дьюи, и она была по-прежнему там - сидела под дубом Нехага и ела
свежие листья салата. Остановившись в тени огромного дуба, Сахелм сказал:
  - А вот и ты, доктор! Здравствуй.
  - А это, значит, ты, человек из Четвертого Дома? Ну здравствуй,
присаживайся, - откликнулась она.
  Он сел с нею рядом. Она выжала сок лимона на листья салата и подала
ему. Когда они покончили с салатом, Дьюи сорвала в саду апельсин, и они
вместе его съели. Потом они спустились к Лунному Ручью, вымыли руки и
вернулись в тень большого дуба Нехаги. Весь день до того Дьюи поливала,
полола, подрезала пасынки и собирала созревшие растения, и воздух
наполнялся ароматами трав там, где она проходила, и там, где стояли
корзины, полные срезанных пасынков и стеблей, прикрытые сеткой, и там, где
она разложила на льняной скатерке розмарин, кошачью мяту, лимонник и руту,
чтобы высушить их на солнце. Коты все крутились поблизости, мечтая
добраться до кошачьей мяты, особенно когда, нагретая солнцем, она начала
благоухать совершенно нестерпимо для кошачьего обоняния. Дьюи дала каждому
коту по одному стебельку, но если кто-то из них потом приходил и просил
еще, она швыряла в него камешками, отгоняя подальше. Одна старая серая
кошка возвращалась особенно упорно; она была такая толстая, что ударов
мелкими камешками даже не замечала, и такая жадная, что ничто ее не пугало.
  - Ты чего это забрел сюда и откуда? Устал ведь небось? - спросила
Дьюи у Сахелма.
  - Я прямо из ткацкой мастерской пришел, мы там с Камеданом весь день
работали, - ответил юноша.
  - Это ведь муж Уэтт? - спросила Дьюи. - Так она еще не вернулась?
  - А откуда она должна вернуться?
  - Кто-то говорил, что она отправилась к Источникам Реки.
  - Интересно, она сама сказала этим людям, что идет туда?
  - Этого они мне не говорили.
  - Ну а кто-нибудь из них видел, как она туда направлялась?
  - Да и об этом они мне как-то не докладывали, - ответила Дьюи и
рассмеялась.
  - Ну так вот, - сказал Сахелм. - На самом деле получается, что она
отправилась одновременно в пять совершенно различных мест! Люди говорили
Камедану, что она, во-первых, пошла на Ключ-Гору к Источникам, во-вторых -
на встречу с танцорами, в-третьих - в Кастоху, в-четвертых - в Унмалин и,
наконец, - на берег Океана. Он все пытается понять, где она. Похоже, ему
она вообще ничего не сказала о том, что куда-то собирается уходить, а
просто исчезла.
  Дьюи бросила в толстую кошку желудем - та теперь подбиралась к
кошачьей мяте с юго-восточной стороны. Кошка отошла метров на десять, села
к ним спиной и принялась вылизывать задние лапы. Дьюи наблюдала за кошкой.
Потом сказала:
  - Очень какая-то странная эта твоя история! А может, все эти люди
просто врут?
  - Не знаю. Камедан говорит, что его маленький сынишка просыпается и
плачет по ночам, а бабушка ребенка утверждает, что беспокоиться тут не о
чем.
  - Что ж, очень возможно, она и права, - сказала Дьюи, чьи мысли были
заняты мятой и кошкой, горячим солнцем и тенью дуба, Сахелмом и ею самой,
Дьюи, среди всего этого.
  К этому времени Дьюи уже около сорока лет прожила в Третьем Доме. Она
была маленького роста, полногрудая, с тяжелыми бедрами и гладкими изящными
руками и ступнями; она обладала, быть может, несколько излишне
медлительными и спокойными манерами, весьма скрытным характером и при этом
проницательным, отлично тренированным умом. Когда она вступала в Общество,
то назвала себя Ходящей Во Сне. Дьюи была матерью теперь уже совсем
взрослой дочери, однако замуж за отца этой девушки, мужчину из Дома
Обсидиана, так и не вышла. Как и ни за кого другого. Они с дочкой жили в
доме сестры Дьюи, который назывался Сохранившийся при Землетрясении, но
гораздо чаще ее можно было найти где-нибудь на свежем воздухе или же в
Обществе Целителей.
  - У тебя дар, Сахелм, - сказала она.
  - У меня тяжкое бремя, - возразил он.
  - Так отнеси его Докторам, а не Мельникам, - сказала она.
  Сахелм показал пальцем: теперь старая толстая кошка медленно
подбиралась к кошачьей мяте с юго-западной стороны. Дьюи бросила в нее
куском коры, но та все равно успела ухватить несколько стебельков. Дьюи
встала, отогнала кошку к самому ручью, вернулась, вся запыхавшаяся, и
снова села рядом с Сахелмом в тени дуба.
  - Как может один человек отправиться сразу в пять мест? - спросил он.
  - Один человек может отправиться только в одно место, а четверо при
этом могут соврать.
  - А зачем им врать?
  - Может, просто из вредности.
  - А что, Камедан сделал что-нибудь такое, чтобы ему вредить?
  - Никогда он ничего такого не делал, насколько я знаю. Но, кажется,
ты упоминал Модону? Так он действительно знает, куда именно пошла Уэтт?
  - По-моему, Камедан упоминал его.
  - Учти, кроме вредности, еще существует лень - куда проще объяснить,
чем поинтересоваться. А помимо вредности и лени, есть еще тщеславие - люди
не могут допустить, что не знают, куда она пошла, вот и говорят с
уверенностью: она отправилась на Ключ-Гору, она ушла в Вакваху, она
улетела на Луну! Ох, не знаю я, куда она пошла, зато знаю