Аллу  верят.  И  в
Мохаммеда-пророка. Хоть ложно верят, так хоть в Бога  истинного.  А  те,
что у нас, у тех вера черная, в демонов.  -  Машег  скривился  и  сделал
отвращающий жест. - Они своих демонов человечьей кровью кормят<Некоторые
данные свидетельствуют, что печенеги-язычники исповедовали не обычный  в
те времена анимистический культ, а некий вариант  "экспортированной"  из
Тибета черной религии "бон">.
   Понятко кивнул. Одобрительно  кивнул,  поскольку,  как  любой  варяг,
покровителем считал  Перуна,  а  Перун  кровушку  человечью  тоже  очень
одобряет.
   Хузарин скривился  еще  больше,  поглядел  на  Духарева,  словно  ища
поддержки, но Сергей о специфике печенежской веры понятия не  имел,  что
же касается жертвоприношений, то тех же  пленных  так  и  так  прирезать
пришлось бы. И если при этом кто-то хочет возглашать: "Тебе, Перун, воин
Небесный", то пусть возглашает. Хотя если Перун действительно воин, а не
мясник, то ему должны быть больше по вкусу битвы, а не казни.
   Не дождавшись поддержки, Машег махнул рукой, пихнул  коня  пятками  и
умчался.

Глава одиннадцатая, особая
В КОТОРОЙ ПОВЕСТВУЕТСЯ О ТОМ, КАК ДУХАРЕВ С YCTAXOM ПРОШЛОЙ ОСЕНЬЮ СЛАВНО ПОТРУДИЛИСЬ В КНЯЖЕСТВЕ ЧЕРНИГОВСКОМ, И ЕЩЕ КОЕ О ЧЕМ ВЕСЬМА ЗАМЕЧАТЕЛЬНОМ

   На дороге пустили коней рысью. По голой  земле  идти  легче,  чем  по
разнотравью. Сменили сторожевые разъезды. Духарев  верхом  на  заводной,
прихватив Пепла, сам поехал в дозор. Обогнав  отряд  шагов  на  семьсот,
оглянулся. Издали казалось -  варягов  много.  Над  дорогой  поднималось
густое желтое облако пыли. Такое заметно издалека - это минус.  Зато  за
пылью сразу не разглядишь, что лишь на десятке лошадей - наездники.
   Сергей потянулся к  фляжке,  промочил  горло.  Встряхнул,  определяя,
сколько осталось. Когда он выезжал из  Киева,  в  серебряной,  обернутой
толстым войлоком фляжке плескалось разбавленное  водой  белое  хузарское
вино. Убыль вина пополнялась из увесистого поначалу бурдюка, но с каждой
неделей воды во фляжке становилось все больше,  а  вина  -  все  меньше.
Из-под  копыт  порскнула  стайка   перепелов.   Лошадь   под   Духаревым
шарахнулась.
   - Тих-хо! - прикрикнул Сергей и движением  колен  вернул  лошадку  на
прежний маршрут.
   Он уже далеко обогнал своих. Ветер дул в лицо, относя за спину запахи
и звуки, оставляя только  стрекот  насекомых,  сдвоенный  стук  копыт  и
душный  аромат  зацветающей  степи.  По  белесому  небу  ползли   редкие
прозрачные облака. Дикая Степь.
   "А я ведь уже три года здесь", - подумал Сергей.
   Прошлое, вернее, будущее: двадцатый  век,  телевизоры,  компьютеры  и
"мерседесы" с "боингами" - где это все? Нет, Серега не жалел.  Наоборот,
теперь ему казалось, что  до  того,  как  попасть  сюда,  он  и  не  жил
по-настоящему, так, плыл в сонном  тумане,  жевал  безвкусные  котлетки,
потрахивал вялых и синеватых, как мороженые куры, потаскушек...
   Серега  посмотрел  на  свои  загорелые  руки,  исчерченные   светлыми
полосками шрамов, потрепал лошадь по жесткой гриве. Взревновавший  Пепел
тут же пихнулся мордой: а меня? Духарев приласкал  и  его,  поглядел  на
ладони. Да, эти ладони мало годились для ласки. Оружие и  -  особенно  -
тяжелое весло накатали на них такие бугры мозолей, что ими гвозди  можно
забивать вместо молотка. Настоящие рабочие руки, хм... работника ножа  и
топора. Вернее, меча и рогатины,  поскольку  топору  Духарев  безусловно
предпочитал прямой клинок, а нож... Ну, нож - это не оружие, по  местным
понятиям, так, сало стругать.
   Пепел, не отставая, опять  сунулся  мягкими  губами,  уложил  тяжелую
башку на шею Серегиной лошади. Та тихонько заржала. Решила,  видно,  что
жеребец к ней подбивает клинья.
   Серега вспомнил, как  он  горевал,  потеряв  коня  в  давней  сече  у
Хортицы. И как чудом отыскал его той же осенью.  А  еще  говорят  всякие
придурки, что Бога нет!

***

   Той осенью Серега с Устахом заехали в Чернигов. Собственно,  путь  их
лежал мимо Чернигова в Любеч. В Любече друзей ждала торговая лодья. С ее
хозяином, добрым приятелем Духарева, купцом Гораздом, было еще по  весне
сговорено, что возьмет он обоих варягов на обратном пути. А  чего  ж  не
взять? Заморский товар - легкий: шелка - не мука. А две  пары  варяжских
рук будут очень кстати и на воде, и на волоках.
   От Переяславля до Любеча -  рукой  подать.  Даже  осенью  верхами  за
несколько дней дойти можно. Но Духарев с Устахом не  торопились.  Был  у
них, перед отъездом, доверительный разговор с самим Свенельдом. И тайное
поручение.
   "Я, - сказал Свенельд, - даю это дело  вам,  а  не  своим  дружинным,
потому как родичей у вас в наших краях нет и  своих  интересов  тоже.  А
люди вы опытные. Хочу я, чтоб ехали вы в Любеч  непременно  через  город
Чернигов, а в Чернигове погостили бы денек-другой да  и  пригляделись  к
делам тамошним. Может, увидите что... занятное.
   Тут воевода сделал многозначительную паузу.  Не  любивший  недомолвок
Устах тут же спросил напрямик:
   "И что ж нам в Чернигове искать, княже?"
   "А не знаю!" - ответил Свенельд с той же подкупающей прямотой.
   Слывший на киевской Горе опытным и изворотливым политиком воевода  со
своими гриднями не хитрил никогда. За то и любила его дружина. И еще  за
ум, щедрость и личную храбрость. Ну, и за удачливость, конечно.
   - С Рунольтом черниговским мы не в дружбе и не в ссоре,  -  продолжал
победитель уличей. - И господин его не я, а великий князь киевский...
   Тут воевода слегка  склонил  голову,  как  бы  признавая  старшинство
Игоря.  Слишком  многие  открыто  ставили  на  воеводу  -  против  князя
киевского. Особенно после того,  как  Свенельд,  отговорившись  местными
проблемами, отказался идти с Игорем на Царьград. И Игорь в отместку даже
не включил его имя в договор, заключенный с императором ромеев. Ближники
Игоря открыто подзуживали князя. И богатая Гора тоже исподволь  пыталась
натравить великого князя  на  удачливого  воеводу,  получившего  в  удел
древлянские и примученные уличские земли. Но открыто порицать  Свенельда
Гора не осмеливалась. Кое-кто из больших киевских  бояр  был  в  крепкой
дружбе с воеводой. И еще сторону Свенельда держала сама великая княгиня.
А Ольгу на Горе уважали. Поэтому до открытой вражды  дело  не  дошло,  а
Свенельд постоянно подчеркивал, что не ставит  себя  вровень  с  великим
князем и остается по-прежнему воеводой киевским. Правда, данью  уличской
и древлянской делиться  не  собирался  и  не  скрывал,  что  намерен  по
возможности расширять собственный удел. Ведь именно  на  таких  условиях
варяжский воевода принял службу у великого князя.
   Но на черниговские земли уличский покоритель никогда не  претендовал.
Так в чем же дело?
   Воевода объяснил, в чем.
   - Больно много этим летом через мои земли из Чернигова полона прошло,
братья-варяги, - сказал он.
   Устах с  Серегой  удивленно  переглянулись.  Эка  невидаль  -  полон!
Нормальный предмет экспорта. В здешнем мире,  где  постоянно  кто-то  на
кого-то нападает. Обычное дело при таком великом князе. А где война, там
и пленники. Рабы на продажу. В иные "урожайные" на брань  годы  за  раба
три ногаты дают. Как за овцу.
   - Ну-ну, - угадал их мысли воевода. - Все не так просто. Кабы то весь
была, чудь да всех понемножку -  тогда  я  б  не  удивился.  А  то  ведь
древляне, да поляне, да сиверяне,  да  радимичи.  Да  половина  -  девки
молодые и не военная добыча, а челядинки.
   - Ну и что? - пожал плечами  Устах.  -  Ну  продают  смерды  дочерей.
Обычное дело.
   - Обычное, - согласился Свенельд. - В плохие лета. А  нынче  неурожая
не было. Зато жаловались  мне  недавно:  набежали,  мол,  на  село  люди
оружные. Скотину не тронули, а вот девок шестерых увели.
   - Степняки?
   - То-то и оно, что нет. Бронь, говорят, почти как у моих гридней.
   - Гридни? - Устах презрительно скрявил  губы.  -  Из-за  шести  девок
мараться даже нурманы не станут.
   - Из-за шести, может, и нет, - воевода  прищурился.  -  А  из-за  ста
шестидесяти? Мои люди  купцов,  что  полон  последний  везли,  аккуратно
поспрошали: откуда челядь? Оказалось, почти всех брали  в  Чернигове  на
торгу. А сами купцы - киевские. Мои люди  вызнали:  возят  они  полон  в
Степь, да недалеко возят. За лето раз шесть обернулись.  Вот  и  занятно
мне: почему это  киевские  купцы,  что  ране  вели  торг  с  ромеями  да
булгарами и вместе  с  Игорем  в  Царьград  гостями  хаживали,  ныне  из
Чернигова сиверскими землями в Степь ходят? И откуда та челядь, что  они
в Чернигове покупают?
   - А сами девки  что  говорят?  -  ляпнул  Духарев.  Устах  и  воевода
изумленно  поглядели  на  него,  и  Серега  прикусил  язык.   Забыл   он
особенности местного менталитета. Кого интересуют слова рабыни?
   Между тем Серега не раз имел возможность убедиться,  что  именно  эти
самые челядинки, особенно  из  тех,  что  приближены  к  власть  имущим,
являются хранителями ценнейшей информации. В первую очередь потому,  что
относятся к ним - как к мебели. Но переубеждать варягов Духарев не стал.
Бесполезно.
   - Не может быть, - продолжал между тем Свенельд, -  чтобы  без  войны
столько челяди на восход уходило. Зато, слыхал я, в черниговских  землях
разбойнички озоруют. Только что ж это за разбойнички,  что  на  открытом
торгу, у дружины на виду, в княжьем городе хищеным торгуют? А?
   До Устаха еще не дошло, а Серега уже все понял. Поскольку  в  прежней
жизни, где вроде бы рабства не существовало, с  подобным  бизнесом  имел
несчастье столкнуться.
   - Мафия, что ли?  -  поинтересовался  он.  Конечно,  его  не  поняли.
Пришлось пояснить, что он имеет в виду преступный сговор разбойников как
таковых и разбойников из числа представителей власти.
   Свенельд поглядел на Серегу с явным одобрением.
   - Похоже, - согласился он. - Вот и проведайте, что да как.
   Духарев открыл рот, чтобы согласиться, но его перебил Устах.
   - А нам-то что за дело до  черниговских,  княже?  -  заявил  синеусый
варяг. - Пусть Рунольт черниговский сам и разбирается.
   - А если он всем этим и заправляет? - предположил Духарев.
   Устах пожал плечами.
   - Он - в своем праве, - твердо сказал варяг. - Кому  из  черниговских
не по нраву, как Рунольт судит, - пускай великому князю  челом  бьет.  А
ежели говорят на его гридней, что на чужих землях озоруют, так  надо  их
сперва уличить. Мало ли что смерды болтают! Пусть выйдут  да  и  объявят
обиду,  как  по  Правде  положено!  А  без  того  выходит  не  Слово,  а
пустословие. Смерду соврать - что псу лапу задрать! Это что ж, мне из-за
каких-то сиверянских девок, смердок, - с черниговским князем ссориться?
   - Но надо же что-то делать! - возразил другу Духарев. - Ну и  что  ж,
что смерды. Это же наш народ...
   - Кто, сиверяне, что ли? Нам, варягам? - ухмыльнулся Устах.
   Духарев осекся. Опять он в чужой монастырь - со своим уставом...
   Но  Свенельд  иронию  Устаха  не  поддержал,  напротив,  поглядел  на
Духарева с еще большим вниманием и сказал:
   - Ты, Устах, как и я, - природный варяг. А Серегей?  А  сколько  тех,
кто Перуном клянется, усы синит? То-то! Мы эти  земли  под  себя  взяли.
Всё, что по эту сторону от степи, - наше.  Хоть  полянские  земли,  хоть
сиверские, хоть уличские. Наши! И земли. И смерды.
   - Не потому ль ты, княже, за уличей  три  года  с  уграми  воевал?  -
усмехнулся Устах.
   - Потому, - без улыбки ответил Свенельд. - Есть мы -  и  есть  Степь.
Что под нас не пойдет - под Степь ляжет. И своих  Степи  отдавать  никак
нельзя.
   - Это девок-то? - не унимался Устах. - Да кто их считает?
   - Я, - сказал Свенельд. - Девки, варяг, мужчин рожают. И  смердов,  и
воинов. Таких, как ты.

***

   Князь  черниговский  Рунольт  оказался  природным  варягом.   Старый,
постарше Свенельда. Еще с Игорем в первый ромейский поход  ходил,  когда
их на море  ромеи  огнем  пожгли.  Видно,  был  Рунольт  некогда  воином
знатным. Теперь же самым выдающимся у князя было брюхо. С хороший пивной
бочонок.
   Звался Рунольт князем, но  по  сути  был  не  князем,  а  посадником.
Большую часть с полюдья не в свою казну клал, а отправлял в Киев, Игорю.
   Приезжих варягов черниговский князь принял ласково. Узнав,  что  идут
они в Любеч, тут же  предупредил:  на  дороге  неспокойно.  Завелась  на
проезжем тракте шаечка. Вроде бы  из  сиверян.  Грабят  проезжих,  девок
воруют по селам, продают волжским булгарам.
   Выходит, князь в курсе? И непохоже, чтоб сам замешан. Иначе  вряд  ли
стал гостям подобную информацию с ходу сливать. Или стал бы? Специально,
чтоб проверить?
   Серега с  показным  безразличием  поинтересовался:  откуда  сведения?
Оказалось - из первых рук. Был, как  выяснилось,  к  Рунольту  от  татей
перебежчик;  обещался  вывести  к  ватажной  схоронке,  да   не   успел.
Зарезался. Прямо в Детинце.
   По тону чувствовалось, что в версию самоубийства Рунольт не  очень-то
верит. Разумней предполагать, что перебежчика просто прикончили.  Должно
быть, был в ватажке у убийцы родич или близкий друг. А  то  и  побратим.
Может, тоже из чьих-то гридней. Такое случалось. Уйдет  ледащий  гридень
из одной дружины, а к другой не прибьется. Или  не  возьмут  по  дурному
характеру. Вот и  объявляются  в  окрестностях  разбойнички.  Да  не  из
смердов непутевых, а знающие  воинское  дело  и  хитрости.  И  причиняют
местной власти изрядную головную боль.
   Только  непохоже,  чтоб  у  князя  черниговского  из-за   разбойников
особенно болела голова. А что до убийцы, то ежику понятно, что это свой,
из дружины. Чужого в Детинец не пустили  бы.  Ну  а  свой,  ясное  дело,
дороже, чем какой-то тать-перебежчик. Да  еще  за  убийство  виру  князю
киевскому платить. А самоубийство и  налогом  не  облагается,  и  розыск
учинять не надо.
   Ситуация, знакомая Духареву еще по  прежнему  миру.  "Покончил  жизнь
самоубийством, дважды выстрелив себе в затылок". Не анекдот, выдержка из
протокола.
   Своей заинтересованности в теме Устах и Духарев ничем  не  выдали.  А
вдруг посадник простодушен только с виду?
   - Мы - не девки селянские, чтоб разбойников шугаться!  -  высокомерно
заявил Устах.
   - Эт-точно! - поддержал Духарев. - Пусть рискнут здоровьем! Наедут  -
хоть разомнемся.
   - Хорошо бы! - с надеждой вздохнул посадник. - А то у меня  никак  до
них руки не дотянутся.
   Глядя на князя черниговского, в это легко верилось. Через такой живот
не то что до разбойников - до мужских принадлежностей не дотянешься.
   Пока посадник неторопливо  беседовал  с  гостями,  дело  близилось  к
вечеру. К ужину то есть. Не пригласить  к  трапезе  полоцких  варягов  -
обидеть и их, и славного князя Роговолта. Впрочем, и  без  этого  гостей
позвали бы к столу. По обычаю.
   Осень - время богатое. Урожай собран, всего  в  избытке.  И  дичи,  и
хлебов мягких, и меда сладкого да пива  горького,  хмельного  -  это  уж
исключительно для Духарева, который  так  и  не  сумел  полюбить  слабую
сладковатую медовуху.
   Старших дружинников у посадника было девятеро. Причем  пятеро  -  под
стать своему  батьке,  заплыли  жиром.  Но  остальные  выглядели  вполне
воинственно. Два свея,  нурман  и  угр.  Верховодил  нурман.  Его  звали
Бьярни-Беспалый. Один мизинец у нурмана отсутствовал. Пустяк. Сеча -  не
игра на рояле. Вполне можно обойтись  и  без  мизинца.  Духареву  Бьярни
сразу не понравился. Взаимно. Но задираться нурман не стал. Только метал
грозные взгляды. Пускай. Устах уже успел обронить, просто так, к  слову,
что его друг и есть тот самый варяг Серегей, что зарубил  на  смоленском
рынке сотника Хайнара. От Чернигова до Смоленска - не близко,  но  молва
летит далеко. И редкий рассказчик удержится от того,  чтобы  приукрасить
историю. И выходило  в  итоге,  что  герой  не  просто  ловок  на  мечах
рубиться, а голыми руками головы волколюдам отвинчивает.  Ни  Устах,  ни
Серега от драки не бегали, но славы драчунов не искали. В отличие от тех
же  нурманов.  А   опыт   показывал:   пара-тройка   слов   об   "убийце
ульфхеднаров"<Ульфхеднар - волк-оборотень>  в  сочетании  с  богатырским
обликом Духарева - и боевой дух задир волшебным образом улетучивается.
   Несмотря  на  малое  содержание  алкоголя  в   напитках,   накушались
прилично. И, конечно, потянуло  дружинную  братву  на  веселье.  Тотчас,
словно  по  волшебству,  появился  дедок-гусляр,  а  отроков-виночерпиев
сменили  молодые  игривые  девки.  Дедка,  впрочем,  выгнали,  едва   он
загундосил о славе покойного князя  Олега.  Нет,  против  Олега  дружина
черниговская ничего не имела, наоборот. Но уж больно  у  дедка  оказался
голосок противный.
   Угр,  под  боком  у  которого  опрометчиво  разместился  дедок,  взял
гнусавого "барда" за шкирку и на вытянутой руке, как нашкодившего щенка,
вынес за порог. Дедок не противился, висел покорно, а отпущенный, тут же
встряхнулся и засеменил на кухню, подкормиться.
   Под столом разодрались собаки. Их пинками выгнали наружу и с  большим
удовольствием  наблюдали  грызню.  Победитель  получил  кусок   оленины.
Проигравший - свиную рульку.
   Время от времени Духарев ловил на  себе  пристальный  взгляд  Бьярни.
Решил: плевать.
   Один из свеев, бычара, весь в веснушках, пристал к Духареву;  покажи,
мол, на мне, как это голыми руками волколюдов убивают?
   - А виру за тебя кто платить будет? - осведомился Серега.
   - Так я  ж  не  ульфхеднар!  -  совершенно  серьезно  возразил  свей.
Придурок!
   - Ты скорее берсерк<Берсерк  -  оборотень-медведь>,  -  сыронизировал
Духарев.
   Свей надулся от гордости и некоторое время  молчал.  Но  потом  опять
начал донимать. Дурак, но упорный.
   Наконец Духарев плюнул, вылез из-за стола.
   Дружинники  сразу  оживились.  Это  вам   не   собачья   драка,   это
поинтереснее.
   - Ну, давай, - сказал Духарев, и свей тут же полез на него  грабками.
Чисто медвежьи манеры. Устраивать шоу Серега не стал.  Влепил  пяткой  с
разворота в веснушчатый свойский нос.
   Свей сел на  задницу.  Потрогал  носяру.  (Во  крепок  мужик!  Другой
воспарил бы птичкой и минуты три лежал в отключке!)  Потрогал,  поглядел
на ладонь; красная. И закрытый перелом  со  смещением,  что  тоже  легко
определяется визуально.
   - Га! - сказал швед. - Кровь! Встал, вытянул тесак и полез по  новой.
Духарев покосился на князя. Рунольт  пьяно  лыбился...  А  Бьярни,  жопа
нурманская, лыбился совсем не пьяно. Зуб  можно  дать:  свей  пристал  к
Сереге с его подначки. Серегин меч  лежал  близко,  на  лавке.  С  мечом
Духарев вмиг вышиб бы ножик у пьяного свея. Однако меч - оружие  боевое,
в честной драке не разрешенное. Нож - другое  дело.  И  нож  у  Духарева
имелся. Даже два. Но резать дурака не  хотелось.  И  чтоб  самому  шкуру
попортили - тоже не хотелось. Лавкой, что ли, его треснуть? Надо  что-то
резкое сделать. Такое, чтоб у  остальных  черниговских  братков  желание
подраться на кулачках напрочь отшибло. Значит, никакого джентльменства!
   Духарев ухватил со стола  корчагу,  замахнулся...  Простодушный  свей
вскинул руку - перехватить и получил такого пинка по висюлькам, что  его
синие глаза стали белыми и выпучились не хуже лягушачьих. Нет, правильно
говорят, что главное отличие боевого самбо от спортивного в том,  что  в
боевом проведение любого приема начинается с  удара  по  яйцам.  Духарев
поставил корчагу  на  стол,  без  малейших  усилий  вынул  нож  из  руки
противника (не забыл при этом  легонько  порезаться),  и  очень  бережно
Духарев усадил свея на лавку. Кликнул  ближайшую  девицу.  Дал  задание.
Нет,  не  ублажить  свея  традиционным  образом.   В   ближайшее   время
сексуальные игры бедняге  противопоказаны.  А  показано  ему  сидеть  на
кадушке и купать пострадавший  орган  в  холодной  водичке.  Серега  его
"утешил": через пару дней легче будет. А через месяц, глядишь, уже и  на
бабу можно, если осторожненько.  Сам  же  Духарев  демонстративно  вытер
кровь с поцарапанной ладони и поймал одобрительный взгляд У