ающий печенег  свалился.  Его  конь  тут  же  остановился,  готовясь
защищать хозяина, но стрелок (это был Машег) отложил обдирание трупа  на
потом и галопом пустился  на  зов.  Понятие  дисциплины  было  не  чуждо
благородным хузарам, хотя иногда трактовалось ими весьма вольно.
   Съехались.
   - Рагух, что за холмами? - первым делом спросил Духарев.
   - Других не видал. - Хузарин правильно понял вопрос.
   Убегающие печенеги превратились в черные точки. Вряд ли они вернутся.
Не было случая на Серегиной памяти, чтобы разбойничья  шайка  вернулась,
получив по чавке. Разве что с подмогой.
   Сергей спрыгнул на  траву,  приласкал  Пепла.  Огляделся,  пересчитал
своих и помрачнел.
   Подъехал Устах, тоже спешился.
   - Цел?
   - Как видишь.
   - Надо бы наверх подняться, глянуть, как оно там.
   - Я поднимусь, - кивнул Духарев, свистом подозвал заводную, взобрался
в седло. Тело уже  расслабилось,  но  сердце  колотилось  быстро-быстро.
Обычное дело после боя.
   Уцелевшие варяги съезжались к командирам.
   - Устах, раненые - на тебе. Машег, Гололоб - со мной!  -  скомандовал
Сергей. И направил лошадь к ближнему холму.

Глава пятая
НЕОЖИДАННАЯ "НАХОДКА"

   На вершине холма стоял обгрызенный ветрами  каменный  истукан.  Рагух
сплюнул метко, попав  истукану  в  выпуклый  пористый  глаз.  Удостоился
неодобрительного взгляда со стороны Гололоба. Ухмыльнулся.
   По ту сторону холмов лежали еще холмы. Трава - как шелковистая шерсть
на спинах исполинских зверей.
   Гололоба прозвали Гололобом потому, что надо лбом у  него  не  волосы
росли, а бугрился широкий шрам от ожога. В дальнем  походе  плеснули  со
стены кипящим маслом. Повезло, что в глаза не попало.  Если  не  считать
этого малого дефекта, Гололоб был муж хоть куда. Силач,  красавец,  воин
отменный. Но с хузарами постоянно пикировался. Не то  чтобы  Гололоб  их
недолюбливал, скорее - дух соревнования.
   - Ты руку перевяжи, кровь  капает.  -  Рагух  показал  на  Гололобово
предплечье.
   - Ах ты, песий бог! - Гололоб поддернул рукав. - Не заметил!
   И полез здоровой рукой в седельную суму за льном.
   - А ну покажи! - забеспокоился Духарев.
   Нет, пустяки. Стрелой царапнуло. Гололоб плеснул  из  фляги  на  рану
(антисептика, блин!) и одной рукой умело намотал льняной лоскут.
   Истукан взирал на людей с  мрачным  терпением:  дескать,  когда  ваши
косточки истлеют, я все еще буду тут стоять.
   "Да, - подумал Серега, - место хорошее. Все видно и отовсюду  видно".
Такие места обычно выбирали для погребальных курганов.  Очень  возможно,
что в ногах идола покоится прах древнего вождя. Тем не менее идола никто
не трогал. И старых курганов, кстати, никто  из  нынешних  степняков  не
потрошил. Даже самые отмороженные воздерживались от грабежа чужих могил.
Это потом, лет через тысячу, прикатят сюда  "цивилизованные"  археологи,
ученые, мать их так, срежут  макушку  бульдозером,  выпотрошат  могилку,
разложат косточки по коробочкам с надписями, свезут на музейный склад. А
то и  пепельницу  сварганит  какой-нибудь  весельчак  из  бурого  черепа
древнего вождя. И будут многоученые кореша археолога, за партией в преф,
пихать в череп окурки да скрученные шкурки от воблы. И обзывать дикарями
тех же печенегов, которые, дескать, кумыс пили из вражеских черепов.  Ну
да, пили. И детей поили. Но при  этом,  надо  отметить,  врагов  убивали
собственноручно и чаши из черепов делали не для их посмертного унижения,
а совсем наоборот. Чтобы доблесть вражескую наследовать.  Дикари,  ясное
дело! У них, наверное, и граненых стаканов не было. Вот и пили  из  чего
ни попадя. А вот плевательницу из черепушки сделать - слабо?
   - Глянь, Серегей, там вроде рощица?  -  отвлек  Духарева  от  мрачных
размышлений Гололоб.
   - Река там, - уточнил Машег.
   - Откуда знаешь?
   - А ты на зелень погляди!
   Гололоб спорить не стал: Машег лучше знает, он в степи родился.
   - Поедем глянем?
   - А что на нее глядеть? - удивился хузарин. - Вода есть -  и  хорошо.
Там и заночуем. Так, Серегей?
   Духарев кивнул.
   - Поехали обратно, - сказал он. - Вроде все чисто.
   -  Ну-ка,  постой!   -   неожиданно   проговорил   Машег.   -   Вроде
пачинаки<Печенеги>?
   Сергей  прищурился,  ага,  точно!  Два  всадника!  Правда,  на  таком
расстоянии определить их племенную принадлежность Духареву  было  не  по
силам. Зато он углядел что-то светлое (мешок, что ли?),  волочащееся  по
траве...
   - Да пес с ними, с копчеными! - проворчал Гололоб. - Нехай бегут!
   - А что это за ними тащится? - спросил Сергей.
   Машег тоже прищурился.
   - Полоняника волокут! - заявил он уверенно.
   - А ну-ка...
   Духарев пихнул каблуками лошадь и поскакал вниз по склону. Машег  тут
же его обогнал, полетел впереди, все более  увеличивая  разрыв.  Конь  у
него был лучше Серегиного, да и наездником хузарин тоже был  лучше,  чем
Духарев, лишь несколько лет назад впервые севший в седло.
   Гололоб поравнялся с командиром,  но  гнать  сломя  голову  не  стал.
Скорее шакал волка загрызет, чем Машег не управится с двумя печенегами.
   Степняки заметили погоню. Тот, который волочил пленника,  моментально
перерезал веревку, и  оба  печенега  припустили  галопом.  Хузарин  тоже
наддал.
   - Машег! - взревел Духарев. - Брось их!  Хузарин  услышал,  придержал
коня. Но скорее всего, не от дисциплинированности, а просто потому,  что
решил поберечь силы.
   Пленник печенегов лежал, неловко подобрав под себя связанные  руки  и
уткнувшись лицом в землю. Смуглая  спина  изодрана  и  посечена  травой,
длинные черные с проседью волосы спутаны и подпалены.
   Варяги спешились.
   Гололоб неделикатно, носком сапога, поддел лежащего и  перевернул  на
бок. Тот застонал,  попытался  открыть  глаза,  но  не  смог.  Лицо  его
выглядело так, словно над ним минут десять работал боксер-профессионал.
   - На булгарина похож, - авторитетно заявил Гололоб.
   Духарев хмыкнул. Больше всего бедолага был похож на сырую отбивную.
   - Парс! - возразил Машег, разогнул пальцы связанного и показал у него
на ладони красное пятно: то ли краску, то ли татуировку.
   - Добить, командир? - деловито осведомился Гололоб.
   - Уверен, что мы для этого его у  печенегов  отбивали?  -  иронически
осведомился Духарев. Гололоб пожал плечами.
   - Дак он же не из наших! - сказал он с полной уверенностью,  что  это
достаточный довод, чтобы прикончить пленника. -  Да  и  не  отбивали  мы
его...
   Пленник зашевелился.
   Серега молча отстегнул фляжку и поднес к губам связанного.
   Тот  присосался  к  горлышку,  как  теленок  к  вымени.  Разом  выдул
половину. Вздохнул, снова попытался разлепить веки, не смог.
   - Благодарю тебя, добрый человек, - прошептал он по-славянски.
   - Мы - варяги, - сказал ему Духарев. - Мы тебя не бросим, не бойся!
   Гололоб хмыкнул.  Машег  пробормотал  что-то  по  поводу  мягкосердых
почитателей Христа.
   Поступок командира оба не одобрили. Их гуманизм в  отношении  чужаков
не распространялся  дальше  "прибить,  чтоб  не  мучился".  И  это  было
правильно. По местным традициям. А Сереге вдруг очень захотелось  помочь
незнакомому бедолаге. Может, потому, что он еще не изжил до конца старую
мораль, может, потому, что Духареву просто надоело убивать.  Захотелось,
наоборот, подарить кому-то жизнь.  Не  из  христианского  человеколюбия.
Просто так.
   Кривой  засапожный  нож  легко  перерезал  ремни,  Духарев  подхватил
незнакомца на руки и уложил поперек седла. Бедняга скрипнул  зубами,  но
удержался, не застонал.
   В стычке с печенегами варяги потеряли двоих. И еще трое были серьезно
ранены. Легко раненных, вроде Гололоба, было с полдюжины, но легкие раны
значения не имели.
   Двое  из  Устахова  десятка  уже  копали  яму  под  костерок.  Устах,
признанный в ватажке костоправ, раскладывал инструменты.
   Впрочем, один из  "серьезных",  раненный  в  шею  Мисюрок,  ухитрился
"помочь себе сам". Вырвал стрелу, продырявившую мышцу,  и,  вместо  того
чтобы заняться раной, снова полез в драку. В результате потерял  столько
крови, что еле на ногах стоял.
   - Ты что, нурман? Берсерк? - отругал его Духарев. - Горячка  начнется
- что с тобой делать? Герой! Без тебя не управились бы, да?
   Мисюрок  криво  ухмылялся.  Полагал  он  себя  именно  героем,  а  не
недоумком. Еще бы! В гуслярских сказах  настоящие  герои  именно  так  и
поступают. Сольют пару литров крови - и дальше скачут. А потом такие вот
сопляки, даже не перевязав раны, снова кидаются в бой...  и  через  пять
минут валятся под копыта коней.
   - И кто тебя только учил, дурня! - ворчал Сергей, накладывая повязку.
   - Десятник черниговский Дутка! - не без гордости  ответил  парень.  -
Знаешь такого?
   - Встречал, - буркнул Духарев.
   В Чернигове они с Устахом гостевали в  прошлом  году  и  составили  о
тамошней  дружине  не  слишком  высокое  мнение.  Сомнительно,   что   в
приличного бойца Мисюрок вырос в Чернигове. Скорее уж - когда в  отроках
у Свенельда ходил.
   Устах обрабатывал бок второго раненого.
   - Подержи-ка его, - попросил он Духарева, но раненый, его звали  Вур,
даже обиделся.
   - Ты давай режь, старшой! - закричал он сердито. - Что я тебе, девка?
Вытерплю!
   - Как знаешь. - Устах зажег масло,  прокалил  в  огне  нож  и  хитрое
приспособление для вытягивания стрел, похожее на кривую ложку.
   Разрез Вур перенес бестрепетно, но когда Устах полез ложкой  в  рану,
дернулся в сторону. Духарев вмиг придавил его руки к земле...
   - Я сам! - прохрипел раненый. - Не держи меня!
   И точно, больше  не  дрогнул,  только  скрежетал  зубами  да  поминал
нехорошими словами печенегов, степь и своего лекаря-мучителя.
   Устах на ругань не реагировал, аккуратно вытянул наконечник,  оглядел
- не отравлен ли? -  отложил  в  сторону.  Наклонившись  над  раной,  из
которой обильно струилась кровь, принюхался, обмакнул палец, лизнул...
   - Вроде требуху не порвало,  -  пробормотал  он  и  принялся  пучками
запихивать в рану покрытый плесенью мох. Мох выглядел отвратительно,  но
собран и "приготовлен" был по рецепту Серегиной  жены  и  пользовался  у
варягов заслуженным доверием.
   У второго раненого печенежская стрела  продырявила  плечо,  перешибла
кость и вышла с другой стороны, упершись в кольчужный рукав. Вытащить ее
было просто.  Устах  отломил  наконечник,  смазал  древко  маслом  да  и
выдернул. Сложнее оказалось "составить"  кость.  Бедного  парня  держали
вчетвером, а он бился и кричал, позабыв, что он  -  варяг,  которому  не
пристало даже жаловаться на боль.
   Управились. Закрепили руку в лубке.
   - Другой раз я его не возьму, - сказал Устах,  вытирая  окровавленные
руки. Парень был из его десятка.
   Духарев кивнул, соглашаясь. Жаль, конечно, бился бедолага неплохо.
   Мимоходом подумал: "А сам я? Вытерпел бы или тоже орал и вырывался?"
   Года два назад, точно,  орал  бы.  А  теперь?  Теперь  бы,  наверное,
терпел. Во-первых, положение, как говорится, обязывает. Во-вторых -  еще
и рёреховская выучка имеется. Старый варяг сам боли вообще не замечал  и
ученика своего  великовозрастного  тоже  кое-каким  упражнениям  научил.
Правда, упражнения - всего  лишь  упражнения.  Проверить,  как  это  все
сработает, когда у тебя в кишках начнут пальцами рыться, случая пока  не
выпало. Надо признать, Серега по этому поводу не особо печалился.
   Последним  осмотрели   найденыша.   Оказалось,   не   такой   уж   он
покалеченный. Так, "повреждения мягких  тканей",  как  любил  выражаться
спортивный врач в Серегиной "той" жизни, обследуя,  скажем,  раздувшуюся
после доброго пинка мошонку.
   После обработки чужеземец даже ухитрился разлепить один  глаз.  Но  -
помалкивал. Его, впрочем, и не допрашивали. Успеется.
   Обоих убитых завернули в попоны и погрузили  на  лошадей.  Печенегами
пусть зверье подкормится, а своих полагалось предать огню. Но  -  степь.
Дым на сотню верст просматривается. Однако у Сереги  появилась  полезная
мыслишка. Если речка окажется достаточно глубокая...

Глава шестая
НОЧЬ У НЕВЕДОМОЙ РЕКИ

   До реки добрались уже  на  закате.  Речушка  оказалась  не  такая  уж
мелкая, чистая, с каменистым дном и купами лохматых  верб  вдоль  низких
берегов. Раненым в тени поставили шатер, прикрыли вход шелковым пологом,
чтоб насекомые не досаждали. Для погибших связали квадратный плот,  тела
обложили ветками.  Вместо  медвежьей  лапы,  что  клали  по  славянскому
обычаю, дали покойным луки со стрелами  да  по  длинному  ножу.  В  ноги
погибшим бросили двух связанных печенегов, взятых живыми и не добитых на
месте именно для этой  цели.  По  варяжскому  обычаю,  они  должны  были
"сопровождать" уходящих за Кромку, чтобы видели духи: истинные  воины  в
Ирий идут. Печенегам перевязали раны  и  дали  воды:  чтоб  дотянули  до
рассвета.
   Пока остальные готовили в смертный путь погибших братьев,  Духарев  и
хузары, которым языческие церемонии отправлять было не положено по вере,
занимались делами менее возвышенными - стряпали.
   После ужина, по заведенному Сергеем обычаю, сели  в  кружок,  провели
"разбор полетов". Сошлись на том, что ошибок не  было.  А  что  потеряли
троих против четырнадцати побитых печенегов, так это очень даже  хороший
результат. Особенно если вспомнить, к  примеру,  какой  была  их  первая
стычка с печенегами у хортицких порогов. Вот когда была мясорубка!
   Из восьми варягов (один - в дозоре, один - на страже у  павших,  трое
раненых - в шатре), сидевших сейчас на песочке у  костерка,  ту  схватку
помнили все, кроме хузар, которые пришли в ватажку позже. Все восемь там
были, все выжили, и все потом долго еще удивлялись, что выжили.
   Серега тоже помнил ту стычку очень хорошо.
   И слава Богу, что мог помнить, а не лег там, у хортицких порогов...

***

   Месяца не прошло, как они пришли из  Полоцка.  Три  больших  десятка,
сорок человек, считая сотника.
   Пришли они по слову князя Роговолта, но вызвались  все  сами.  Серега
тоже был добровольцем. Заскучал он в Полоцке. Для выходца из мира  ТВ  и
компьютеров жизнь провинциального гридня скучновата.  Тем  более  что  и
политиком, и воином Роговолт был умелым, с соседями  жил  если  и  не  в
большой дружбе, то уж уважением пользовался. Так  что  никто  на  Полоцк
хищного клюва не разевал. А при таком  раскладе  жизнь  гридня  довольно
однообразна. Тренировки, охота, пиры. Для женатых  -  еще  и  хозяйство.
Двор, дом, челядь и прочее. Хозяйством, впрочем, ведала Сладислава, чему
Серега был откровенно рад.
   К списку  развлечений  дружины  относились  также  недальные  походы:
посещение  соседей,  полюдье.   Сбор   налогов   и   демонстрация   силы
одновременно. И суд, конечно. Князь,  тиуны,  старшие  бояре  занимались
решением  социальных  проблем,  а  дружина  осуществляла,  так  сказать,
силовую поддержку.
   Выглядело это следующим образом.
   На рыночной площади какого-нибудь городка  выбиралось  местечко,  где
навозу поменьше. На нем устанавливался деревянный княжий  трон,  который
возили  с  собой  специально  для  этой  цели.  Пониже,  на  скамеечках,
рассаживались ближние бояре, а дружина, в полном  боевом,  выстраивалась
вокруг. И начинался княжий суд.
   Звучало круто, но на деле... На деле это обычно выглядело куда  более
прозаично.
   Допустим,  голова  вольной  охотничьей  ватажки   Шкуродер   взял   у
огнищанина  Пупырки-Жадюги  снасть  и  припас  в  размере...  (долгое  и
подробное перечисление) под треть будущей добычи,  которая  составила...
(подробное перечисление). И вот, по заявлению  кредитора,  вышеуказанный
Шкуродер,  нехороший  человек,  сволочь   поганая,   представил   только
четверть.
   "Сам ты сволочь поганая, нехороший человек и жаба мелкая, болотная! -
степенно отвечает Шкуродер. - Всё мы  тебе,  пасти  ненасытной,  пиявке,
опарышу трупному, отдали! А тебе все мало! - (Князю.) - Хочет  он,  чтоб
мы по миру пошли, чтоб дети наши."
   "Ах  ты,  блоха  собачья,  червяк  навозный,  помет  сорочий!   -   с
достоинством перебивает кредитор. - Как же это всё отдали, если..."
   Засим следует еще длинное перечисление, что именно отдали ватажники с
указанными    расценками,    дефектами    поставленной    продукции    и
уничижительными эпитетами в адрес поставщиков.
   На что незамедлительно следует ответная  речь  Шкуродера,  в  которой
подробно  перечисляется  отданное  Пупырке,  но   оценивается   отданное
существенно  выше,  дефектов  значительно  меньше,   а   вот   эпитетов,
сопровождающих   имя   почтенного   кредитора,    существенно    больше.
Вспоминаются и недопоставки продуктов и снаряжения со стороны Пупырки, а
также дефекты этого снаряжения, по мнению  ватажного  головы,  вызвавшие
уменьшение добычи и  напрямую  связанные  с  происхождением  Пупырки  от
дохлой щучки, совокупившейся со свиным пометом, изрыгнутым в чистую реку
вышеупомянутым Пупыркой.
   Когда стороны созревают до того, чтобы от словесных действий  перейти
к рукоприкладству, следует грозная реплика князя,  и  тяжущиеся  стороны
моментально перестают  осыпать  друг  друга  бранью,  а  их  сторонники,
соответственно, перестают засучивать рукава. А  если  не  перестают,  то
пара-тройка княжьих отроков,  выполняющих  функции  судебных  приставов,
быстренько  навешивает  буянам  тренделей,  оттаскивает   их   за   ноги
куда-нибудь в тенек - и суд продолжается.
   Начинается опрос видаков. То бишь свидетелей.  И  опрос  этот  вполне
может затянуться часов на десять, поскольку считается, что чем больше  у
судящегося свидетелей, тем лучше, а диспут по поводу какого-нибудь мотка
гнилой пеньковой веревки  ценой  меньше  мелкого  резана  может  длиться
бесконечно.
   Поначалу  Духарев  удивлялся  терпению  князя,  молча  выслушивающему
диспут о том, как сказывается удар палкой, полученный забредшей в  чужой
огород (по другой версии - просто прогуливавшейся по улице) свиньей,  на
стоимости и вкусовых качествах окорока, изготовленного  из  этой  свиньи
двумя месяцами позже. Но потом Серега сообразил, что  князь  не  столько
слушает доводы, сколько изучает тяжущихся и общественную реакцию  на  их
слова.  А   заодно   определяет   обеспеченность   местных   жителей   и
психологическую обстановку  в  городке.  И  слушает  очень  внимательно,
поскольку в горячке дискуссии выбалтывается информация, которую  в  ином
случае диспутанты держали бы при себе.
   Решались же сами споры, как правило, не по показаниям  свидетелей,  а
на основании личного знакомства князя с характерами сутяжников.
   - Ты, Пупырка, три лета тому у ватажников  тож  лишнего  требовал,  -
строго напоминал князь. - Довольно тебе.
   И вопрос был решен. Так сказать, по прецеденту.
   Если же судья с биографиями спорщиков был знаком слабо,  а  доводы  с
обеих сторон  были  примерно  одинаковыми  по  громоздкости,  призывался
местный тиун или староста. За кого поручится - тот и прав.
   У Роговолта было чему поучиться.  Если  бы  Духарев  метил  в  княжьи
тиуны, он, несомненно, внимал бы княжьему суду с жадным вниманием.
   Но Серега, который даже ведение собственного хозяйства  переложил  на
хрупкие плечи жены, от подобных споров впадал в ступор, как лягушка - от
мороза.
   Были, конечно, и другие судебные дела. Попроще.  Например,  убийства.
Тут  расклад  был  четкий.  Труп,   свидетели,   преступник,   признание
преступника.  Если  все   присутствовало,   князь   определял   головное
(родственникам  пострадавшего)  и   виру   (себе).   Если   не   хватало
какой-нибудь детали, допустим, преступника, то виру  выплачивала  община
или  конец,  на  территории  которого  произошло  убийство.  При   таком
раскладе,  то  есть  когда  простые  граждане  были  кровно,  кошельком,
заинтересованы в поимке убивца, у того было совсем мало шансов  сбежать.
А если он все-таки  сбегал,  то  ловили  его  всем  миром  и  с  большим
энтузиазмом. Дружина в этом участвовала, только если  убийца  оказывался
слишком крут для непрофессионалов.  Например,  заезжий  руба