.  Гвардия
умирает всегда. Ведь она  подобна  Ланну,  гневно  восклицающему:  "Гусар,
который не убит в тридцать лет, - не гусар, а дрянь!"
     Поле  Аустерлица  было  снежным  от  белых  колетов  павших   русских
кавалергардов. Они должны были спасти отступающую армию и  выполнили  свой
долг. Волна прекрасных в своем бесстрашии всадников ринулась прямо на дула
вражеских пушек и шеренги каре. Их было восемьсот. Почти все они  пали  на
поле битвы. "Учитесь умирать!" - воскликнул Наполеон, оборачиваясь к своим
генералам. А император понимал в этом толк. Он и сам  семь  и  десять  лет
спустя будет бросать своих великолепных кирасиров  на  верную  смерть.  На
смерть ради победы. Меднобронные гиганты без  колебаний  пошли  на  нее  и
умерли:  одни  на  Курганной  высоте  [Курганная  высота,  иначе   батарея
Раевского: при атаке  на  это  укрепление  погибло  множество  французских
кирасир во главе со своим командиром генералом Коленкуром],  другие  -  на
плато Мон-Сен-Жан.
     Но истинный, сверхчеловеческий дух гвардии  проявляется,  когда  речь
идет о чести. И тогда триста спартиатов отказываются покинуть Фермопилы, а
каре Камброна шагает прямо на дула неприятельских орудий.
     - Merde!
     Гвардия дала ответ врагам и дальше была смерть.
     "В ответ на слово Камброна голос  англичанина  скомандовал:  "Огонь!"
Сверкнули батареи, дрогнул холм, все эти медные пасти изрыгнули  последний
залп губительной картечи;  заклубился  густой  дым,  слегка  посеребренный
восходящей луной, и когда он  рассеялся,  все  исчезло.  Остатки  грозного
воинства были уничтожены,  гвардия  умерла.  Четыре  стены  живого  редута
лежали неподвижно, лишь кое-где среди трупов можно было заметить последнюю
судорогу. Так погибли французские легионы, еще более великие, чем  римские
легионы. Они пали на плато Мон-Сен-Жан, на мокрой от дождя и крови  земле,
среди почерневших колосьев, на том месте, где ныне, в  четыре  часа  утра,
посвистывая и весело  погоняя  лошадь,  проезжает  Жозеф,  кучер  почтовой
кареты, направляющейся в Нивель".
     Придите  к  Букингемскому  дворцу  полюбоваться  на  печатающих   шаг
красавцев в высоких медвежьих шапках. Они великолепны.  В  них  величие  и
гонор трехсотлетней империи. Но это  не  гвардия,  это  лишь  раскрашенные
манекены. Гвардия умерла. Но не сдалась.
     И вновь Гюго. Что делать! Никто не мог описать  апокалипсис  Бородина
лучше Толстого, никто не смог дать более  впечатляющую  картину  Ватерлоо,
чем Гюго.
     "Весь день небо было пасмурно. Вдруг, в тот самый момент,  -  а  было
восемь часов вечера, - тучи на горизонте разорвались и  пропустили  сквозь
ветви вязов, росших вдоль нивельской  дороги,  зловещий  багровый  отблеск
заходящего солнца. Под Аустерлицем оно всходило".
     Было восемь часов вечера. Призраки умершего мира шли  в  свой  вечный
бой...



                         1. ПОСЛЕДНИЙ МЕСЯЦ ЛЕТА

     Листва на деревьях пожелтела, а плоды налились соком.  День  еще  был
огненно-жарок, но ночи уже  стали  прохладны.  Шел  месяц  метагитнион  [у
эллинов месяц, соответствующий августу-сентябрю],  последний  месяц  лета.
Посланники эллинских городов, решивших  стать  с  мечом  против  восточных
варваров, встретились на Истме. Здесь были спартиаты, афиняне,  коринфяне,
тегейцы, сикионцы, трезенцы, аркадцы,  эпидаврийцы,  флиунтцы,  эритрейцы,
халкидяне, левкадцы, эгинцы, микенцы, тиринфяне,  ампракисты,  гермионяне,
палейцы, мегарцы,  феспийцы,  потидейцы,  анактории,  платейцы,  стирейцы.
Собравшиеся были едины в своей решимости драться,  споры  велись  лишь  по
поводу того, где быть решающей битве. Дорийцы,  которых  волновала  судьба
родных городов,  настаивали  на  том,  чтобы  встретить  врага  на  Истме,
достаточно  хорошо  укрепленном  для  оборонительного   сражения.   Против
подобного плана выступали афиняне, эгинцы, халкидяне и эритрейцы,  резонно
указывавшие, что в  этом  случае  подвергнутся  разорению  их  земли.  Они
требовали дать битву в Фокиде или Локриде, не  допуская  врага  в  среднюю
Элладу. Из пелопоннеских посланцев это требование поддерживали лишь Леонид
и Гилипп. Прочие во главе с Леотихидом яростно возражали. Полемарх Евенет,
ярый сторонник сражения на Истме, не скрывал своего настроения.
     - Перешеек - вот единственная гарантия того,  что  нам  не  ударят  в
спину! - горячась, кричал он. - Допустим,  мы  согласимся  с  афинянами  и
пошлем войско в Фокиду, но кто поручится, что  беотийцы,  которые  спят  и
видят себя слугами мидийского царя, не ударят нам  в  спину!  -  При  этих
словах платейцы и феспийцы бурно запротестовали, но Евенет не  обратил  на
них ни малейшего внимания. - И тогда мы окажемся между двух огней, как это
случилось в Фессалии...
     Сделаем маленькое отступление, чтобы пояснить,  что  же  произошло  в
Фессалии. Чуть более  месяца  назад  по  просьбе  нескольких  фессалийских
полисов, решивших сопротивляться нашествию  варваров,  им  в  помощь  было
отправлено десятитысячное войско во главе с  Евенетом.  Оно  заняло  узкий
проход между Олимпом и Оссой, преградив варварам  путь  в  Элладу.  Однако
простояв здесь несколько дней, эллины по приказу  Евенета  возвратились  к
Истму. Свое решение полемарх объяснял тем, что получил сведения о заговоре
фессалийских аристократов, которые, как он уверял, лишь  ожидали  удобного
момента, чтобы нанести эллинам удар в спину. Злые языки поговаривали,  что
на самом деле спартанского  полководца  смутили  рассказы  царя  Македонии
Александра о несметных полчищах мидян. Как бы то ни было, Евенет отступил,
обвиняя фессалийцев в подлых замыслах. Теперь он  пытался  навесить  ярлык
предателей и на беотийцев.
     Ни для кого  не  было  секретом,  что  в  беотийских  полисах  сильны
панические  настроения,  искусно  подогреваемые  враждебными  к   афинянам
аристократами. Херонея, Фивы, Орхомен, Левктры намеревались  дать  мидянам
землю и воду. Однако многие беотийцы были полны решимости  драться  против
восточных варваров. Потому Леонид вступился за них.
     - До этого времени ты рисковал получить всего один удар - в спину  от
мидян, когда как трус бежал из Фессалии, - бросил он полемарху.
     Евенет позеленел от злобы, но возразить не решился. Леонид  заговорил
вновь,  убеждая  собравшихся  в  необходимости  решительных  действий.  Он
приводил доводы, с которыми трудно было  спорить,  говорил  об  уязвимости
Пелопоннеса с моря, напоминал о том, как слабеет воинский дух тех, кто  из
трусости  отдали  на  поругание  родную  землю,  и  о  том,  что,  проявив
нерешительность, пелопоннесцы тем самым оттолкнут  от  себя  те  эллинские
полисы, которые в данный момент колебались,  не  решив  еще,  чью  сторону
занять.
     В конце концов эллины порешили ждать  варваров  в  Фермопилах.  Отряд
Леонида и треть войска Евенета отправлялись в Фокиду сейчас же,  остальные
ополчения должны были присоединиться к  ним  чуть  позже.  Одновременно  с
авангардом  армии  выступал  и  эллинский  флот  под  командой   спартиата
Еврибиада и афинян  Фемистокла  и  Ксантиппа.  Скрепив  договор  взаимными
клятвами, посланцы  поспешили  отбыть  в  родные  города.  Перед  тем  как
отправиться в путь, Леонида посетил архонт Фемистокл.
     Афинянин застал царя упражняющимся с мечом. При появлении  Фемистокла
спартиат хотел прекратить поединок, но архонт  протестующе  махнул  рукой,
словно говоря: продолжайте.
     Леонид не стал спорить. Он кивнул Евриту, который в этом  походе  был
наперсником и телохранителем царя, и они двинулись навстречу друг другу. В
руке у Еврита был акинак, подаренный  акрагантским  мудрецом,  Леонид  был
вооружен мечом, напоминавшим ксифос, но только более  длинным  и  тяжелым.
Противники сошлись и начали  стремительную  игру.  Клинки  блестели  в  их
руках, словно звонкие молнии. Спартиаты рубили, кололи, парировали  удары.
Несмотря  на   массивное   телосложение,   оба   бойца   передвигались   с
замечательной быстротой. Но если на  стороне  Еврита  была  молодость,  то
стремительность движений  царя  не  поддавалась  объяснению.  Вдобавок  он
владел огромным  количеством  разнообразных  приемов  -  выпадов,  уходов,
блокирующих  ударов.  На  глазах  Фемистокла  он  трижды  поразил   своего
противника, нанося удары плашмя, но с немалой силой.  На  плече,  груди  и
бедре Еврита появились кровавые полосы. Но и он в свою очередь не  остался
в долгу, зацепив и без того сплошь иссеченную шрамами  руку  Леонида.  Бой
был  завершен  весьма  эффектно.   Дождавшись   очередной   атаки   своего
противника, царь внезапно бросил меч на  землю  и  поймал  руку  Еврита  в
стальные клещи пальцев. Затем громадное тело воина  взвилось  в  воздух  и
перелетело через голову Леонида. В следующее мгновенье царь сидел на спине
Еврита, приставив к  затылку  юноши  его  же  собственный  меч.  Фемистокл
поаплодировал, с изумлением отметив, что еще ни разу  не  видел  подобного
приема. Примерно о  том  же  подумал  и  Еврит.  Поднявшись  с  земли,  он
пробурчал:
     - Так не сражаются.
     Царь усмехнулся.
     - А жаль. Владей ты подобными приемами, и тебе не были б страшны даже
десять врагов, вооруженных копьями. - Еврит почесал ладонью  голову  и  не
нашелся, что сказать. - Ладно, иди, - велел Леонид.  -  Смажь  царапины  и
готовься в дорогу. Мы выступаем.
     Юноша, не прекословя, пошел к дому. Дождавшись, когда он скроется  за
углом, афинянин подошел к Леониду.
     -  Итак,  царь  Спарты  с  ничтожным  отрядом   воинов   намеревается
преградить путь врагу.
     - Почему же с ничтожным? - спросил Леонид, рассматривая  царапину  на
руке. Он нагнулся, сорвал  лист  подорожника  и,  послюнявив,  прилепил  к
поврежденному  месту;  затем  с  едва  заметной   усмешкой   взглянул   на
Фемистокла. - Если все эллины поспешат выполнить свои обещания, не пройдет
и пятнадцати дней, как у Фермопил соберется огромное войско.
     - А если не поспешат?
     - Тогда я встречу врага со своими тремястами спартиатами.
     - Но ведь это слишком мало!
     - Для того дела, на которое мы идем, даже слишком много.
     Этот спокойно сказанный  ответ,  равный  признанию,  слегка  ошеломил
Фемистокла. Архонт погладил рукой небольшую окладистую бороду,  исподлобья
взглянул на спартиата и спросил:
     - Я слышал, спартиаты  намереваются  праздновать  Карнеи?  [Карнеи  -
дорийский праздник, посвященный Аполлону.]
     - А мне сказали, что  афиняне  не  отменили  Олимпийских  игр!  -  не
остался в долгу Леонид.
     - Афиняне - безумцы, - признался Фемистокл. - Они надеются  на  чудо,
не понимая, что пришло время творить чудеса самим. Выходит, мы все  дружно
подставляем тебя, царь, с твоими воинами на верную погибель?
     - Выходит.
     -  И  ты  так  спокойно  говоришь  об  этом?   -   после   небольшого
замешательства поинтересовался афинянин.
     - А что, я должен визжать от восторга?
     Фемистокл не нашелся что ответить. Голубые глаза царя усмехались.
     - Я вижу, афинянин, совесть мучает тебя. Успокой ее. Ты ни в  чем  не
виновен. Даже пожелай ты встать в наши ряды с копьем в руке, это  принесло
бы лишь вред Элладе. Ты нужен на море, где спартиаты робки и нерешительны.
А осуждать этих людей... - Леонид пожал могучими плечами, на  которых  еще
не высохли капельки пота. - Никому не  хочется  спешить  умирать,  архонт.
Даже несколько дней, отнятые у смерти - огромная жизнь.  Ситуация  требует
НАШЕЙ смерти. Красивой смерти. Эта смерть докажет  робким,  что  не  стоит
бояться ее. Я верю, что эллины  не  посрамят  доблестной  памяти  братьев,
которые предпочли смерть позору.
     - Меня ужасает твое спокойствие, спартиат.
     - Это спокойствие спартиата, спокойствие воина. Смерть не заслуживает
того, чтоб пред ней ползали на коленях. И потому львы всегда умирают стоя.
     Афинянин кивнул. Леонид отсалютовал ему блестящим клинком.
     - Прощай, архонт! И когда придет твоя смерть, встреть ее стоя!
     Фемистокл возвращался в Афины и в голове его звучали слова:  "Встреть
ее стоя".
     Через день он уже стоял на палубе судна, державшего  путь  к  берегам
Эвбеи.


     Повелителя Парсы распирало от самодовольства.
     - Артабан, меня удивляют эти эллины.  Сдается,  что  переправа  через
Геллеспонт была самой трудной частью этого похода.
     - Великий  царь  прав,  Геллеспонт  оказался  единственным  достойным
противником. - Хазарапат чуть склонил голову и дернул за уздцы,  заставляя
своего коня идти в ногу с белым жеребцом Ксеркса.
     Этот  краткий  разговор  произошел  на  въезде  в  Ларису,  очередной
эллинский город, давший воду и землю. Уже покорились и принесли клятву  на
верность Ферма и Пелла, Эгия и Питна, Берроя и Метона,  Гераклея  и  Дион.
Парсийское войско прошло через Фракию, Македонию и вышло  на  фессалийскую
равнину, не  встретив  даже  ничтожного  сопротивления.  Землю  Эллады  не
окропила кровь ни  одного  парса  или  мидянина.  Погибло  лишь  несколько
эфиопов, насильничавших над  женщинами  в  одном  из  прибрежных  селений.
Одного из них убили местные жители, еще с десяток были казнены по  приказу
Артабана, как, впрочем, были удавлены и эллины, дерзнувшие поднять меч  на
завоевателей. Этот поход скорей напоминал обычную прогулку по сатрапии.
     Парсы  преисполнились  величайшего  презрения  к  эллинам.   Вельможи
брезгливо  поглядывали  на  склоняющих  головы  городских  старейшин  и  с
презрением восклицали:
     - Нам обещали львов, а мы встречаем зайцев!
     Насмехались над Демаратом, бывшим тут же, в царской свите. Ведь он  и
никто другой утверждал, что эллины грудью встанут на защиту родных очагов.
     - Эй, Демарат! - кричали вельможи. - Где твои герои? Уж не они ли?
     Парсы со смехом указывали на понуро  плетущихся  фракийцев,  долопов,
бригов и македонян, по повелению царя присоединившихся к великому  войску.
Демарат был спокоен.
     - Герои ждут нас впереди, - бесстрастно отвечал он.
     - Надеемся, они не забыли  приготовить  нам  вкусный  ужин  и  теплую
постель!
     - Ужин будет кровав, а постель - жестким камнем.
     Оскорбленные парсы рычали, с трудом удерживаясь от желания схватиться
за рукоять меча. О, как хотелось надменным ариям  снести  голову  дерзкому
эллину! Но они понимали, что Демарата не стоит трогать. К нему  благоволил
царь, он был  доверенным  лицом  Мардония.  Поговаривали,  что  получив  в
управление покоренную Элладу,  Мардоний  намеревается  вернуть  изгнаннику
царский престол, а возможно даже поручить ему управлять всем Пелопоннесом.
Поэтому вельможи ограничивались бранными словами.
     Уже пришло время жатвы, когда парсы вступили  в  земли  пеласгов.  На
границе Пирии и Пеласгиотиды их  ждали  делегации  Ларисы,  Ганна  и  Фер.
Ксеркс милостиво допустил послов к своим стопам и  выслушал  их.  Пеласги,
как и прочие, дали землю и воду, моля о пощаде. За добрую весть послы были
вознаграждены и отправлены восвояси, чтобы подготовить  достойную  встречу
войску. Передохнув, мидяне последовали за ними и через  три  дня  достигли
одного из прекраснейших городов Эллады - Ларисы. Войско  стало  лагерем  у
городских стен, Ксеркс в сопровождении свиты  и  первой  тысячи  церемонно
въехал в город. Здесь парсов ждали низкие поклоны, заискивающие  улыбки  и
накрытые столы. Царь принял  именитых  горожан,  пообещав  им  приструнить
чернь,  после  чего  соизволил  отобедать.  За  трапезой  он  беседовал  с
Артабаном, Мардонием и македонским царьком Александром. Последний  изрядно
потешил Ксеркса  рассказом  о  том,  как  перепугалось  эллинское  войско,
посланное в Фессалию, узнав о приближении мидян.
     - Едва я сказал им, что видел передовые отряды войска великого  царя,
они бежали как последние трусы! - кричал македонянин.
     - Как последние трусы! - с хохотом повторял царь.
     Одарив рассказчика золотой чашей, Ксеркс пожелал  отправиться  спать.
Он переел и изрядно выпил, сон его был беспокоен.
     Наутро царь узнал, что Артабан его именем объявил  о  том,  что  дает
воинам день отдыха. Хазарапат был столь любезен, что  соизволил  объяснить
своему повелителю причину досадной задержки.  По  его  словам,  необходимо
было дождаться прибытия флота, замешкавшегося  из-за  встречных  ветров  в
гавани Фермы. Чтобы не скучать, Артабан посоветовал царю  устроить  конное
состязание между самыми быстрыми парсийскими конями из царских  конюшен  и
славящимися на всю Элладу фессалийскими скакунами. Ксеркс ухватился за эту
идею, он был охотником  до  подобного  рода  развлечений.  Оказалось,  что
предусмотрительный  царедворец  уже  обо  всем  позаботился.   Кони   были
приведены с пастбищ, бессмертные с вечера готовили место для скачек.  Царь
испытал  ледяной  страх,  чувствуя  себя  беспомощной  игрушкой  в   руках
Артабана, но виду не показал и даже милостиво улыбнулся.
     Состязание должно было  проходить  в  пойме  Пенея,  поросшей  сочной
влажной травой. На специально сооруженном помосте, прикрытом от  солнечных
лучей пологом из плотной ткани, был установлен  царский  трон.  За  троном
разместились родственники царя и самые первые вельможи. Здесь  были  Отан,
Арсам, Арсамен, Гобрий и Ариомард. Здесь  же  стояли  Артафрен,  Гидарн  и
Мегабиз. Чуть дальше разместились цари и  правители  покоренных  эллинских
народов, на чьих лицах блуждали заискивающие улыбки.  По  правую  руку  от
царя встали Артабан и Мардоний, по левую - верный пес сотник Дитрав, ни на
мгновенье не расстающийся с  обнаженным  мечом.  По  обе  стороны  помоста
колыхались серебряные копья бессмертных.
     Солнечное утро, влажный ветерок, приятно охлаждающий  кожу,  радующая
взор яркая речная зелень -  все  это  способствовало  хорошему  настроению
царя. Сегодня он был щедр и  великодушен  как  никогда.  Подозвав  к  себе
наездников, Ксеркс объявил им, что победитель получит серебряное  блюдо  с
царским именем, а также любую лошадь  из  тех,  кто  будет  участвовать  в
скачках. Наездники, среди которых были шесть эллинов,  пали  на  колени  и
облобызали землю, славя щедрость владыки Парсы. Изобразив  улыбку,  Ксеркс
приказал начинать.
     Вспрыгнув на лошадей, всадники подъехали к помосту и замерли,  ожидая
приказа царя. Ксеркс выдержал небольшую паузу, затем  привстал  и,  махнув
рукой, прокричал что-то нечленораздельное. В тот же миг наездники  ударили
пятками по бокам скакунов и те  стремительно  помчались  вперед.  Стройная
линия  мгновенно  распалась,  превратившись  в  короткий   ломаный   клин.
Вскидывая копытами комья влажной земли, лошади в  бешеном  галопе  неслись
вдоль реки. Вскоре они уже были едва различимы. Вельможи до боли в  глазах
всматривались вдаль и наперебой сообщали царю:
     - Впереди парсийский жеребец каурой масти! - утверждал первый.
     - Да ты что! Первым скачет Белое солнце! - говорил второй.
     - Вы оба слепцы! Всех опередил вороной! - громко вопил третий.
     Царь внимал этим крикам с натянутой улыбкой.
     Тем временем всадники доскакали до  столбов,  вкопанных  в  землю  на
расстоянии пятнадцати стадий от помоста. Нестройной цепочкой  обогнув  их,
соперники  устремились  в  обратный  путь.  Они  становились   все   более
различимы, и вскоре уже можно было судить о том, кто  возглавляет  скачку.
Впереди несся великолепный  пепельный  конь  фессалийской  породы.  Высоко
вскидывая копыта, он буквально пожирал  расстояние,  с  каждым  мгновением
приближаясь к победе. Следом за фессалийцем скакали  несколько  парсийских
коней, среди них любимец царя  каурый  жеребец  по  кличке  Благая  весть.
Зрители волновались и кричали, подбадривая наездников  и  коней.  Гистасп,
проведший немало времени среди  диких  скифов,  пронзительно  свистел.  Но
соревнующиеся не нуждались в понукании. Они и так старались изо всех  сил,
хлеща плетками взмыленных коней.
     Когда до помоста оставалось не более двух стадий,  пепельный  жеребец
начал сбавлять ход.  Его  ноги  работали  с  прежней  силой,  отталкиваясь
к