их
гаванях, готовые расправить паруса и устремиться к берегам Эллады.
     Надо  отдать  хазарапату  должное  -  он  всячески  подчеркивал,  что
первенство в этой затее принадлежит Мардонию. Однако Мардоний  чувствовал,
как из главного вдохновителя похода он превращается в простого исполнителя
воли Артабана. Эта новая роль не слишком нравилась ему, но  он  готов  был
смириться, лишь бы войско дошло до Фессалийских равнин, а там...  Ведь  не
ради красного словца Артабан сказал ему, что  царь  ищет  сатрапа  Эллады.
Стать властителем этой земли было давней мечтой Мардония, и он никогда  не
скрывал своих замыслов.
     Обо всем этом думал вельможа, наблюдая как темнеет сочно-алый пламень
прогорающих поленьев. И еще он думал о Таллии. И думы о ней  занимали  его
воображение куда более, чем планы покорения Эллады. Если бы его  поставили
перед выбором - Таллия или Эллада, - он предпочел  бы  обладать  ионийкой.
Ведь он любил ее как ни одну женщину на свете, а она вдруг ушла к  старику
хазарапату. Неужели здесь повинна та  магическая  сила,  что  вдруг  стала
исходить из его глаз? Или...  Или  лукавая  ионийка  просто  поставила  на
самого сильного - на ферзя, который в любое мгновенье может стать королем.
Царь Артабан! - Неплохо звучит. Впрочем, царь Мардоний - звучит не хуже?
     - Почтенный Артабан, как мы поступим с заболевшими лошадьми?
     Хазарапат повернул лицо к Мардонию. Суть вопроса была столь ничтожна,
что было нетрудно  догадаться  -  это  лишь  предлог  к  более  серьезному
разговору.
     - О чем ты хочешь поговорить со мной? - спросил Артабан.
     Поставив кубок на стол, Мардоний скрестил на груди сильные руки.
     - Хорошо, давай начистоту. Я хочу поговорить с тобой о Таллии.
     - Слушаю тебя.
     - Как случилось, что моя женщина оказалась в твоей постели?
     - Спроси ее сам, - усмехнулся Артабан. - Ты купил ее?
     - Да.
     - Я заплачу тебе втрое больше.
     - Я могу дать пять раз столько, сколько предлагаешь ты.
     Артабан хмыкнул.
     - Понятно. Значит, дело не в деньгах.
     - Естественно. Деньги меня мало волнуют. Я хочу получить то,  что  по
праву принадлежит мне.
     - Однако, если меня не подводит память, ты отдал ее в царский  гарем.
Или я не прав?
     Мардоний поспешно отвел  глаза  не  в  силах  выдержать  пристального
взгляда Артабана.
     - Она сама этого захотела.
     - Вот видишь - все решает она. А не приходит ли тебе в голову  мысль,
что и в случае со мной все вышло так, как хотела она?
     - Я слышал о том, что она пришла к тебе сама, - признался Мардоний, -
но уверен, что здесь не обошлось без колдовских чар.  Она  слишком  любила
меня.
     - Любила? - Артабан  захохотал.  -  Эта  всего  лишь  твои  фантазии,
Мардоний! Это женщина не любит никого. Она  вообще  не  знает,  что  такое
любовь. Она играет любовью. Если она и любила,  то  это  было  так  давно,
что... - Хазарапат осекся на полуслове, невольно дав понять, что  едва  не
проговорился. - Я знаю, было время, когда она любила, теперь же  она  лишь
тешит свое самолюбие, дергая за ниточки влюбленных в нее паяцев.
     - Так ты не любишь ее? - чувствуя облегчение спросил Мардоний.
     - Конечно нет. Я ее слишком хорошо знаю. Я могу полюбить ту,  которая
любит меня. На это я способен. Еще я  могу  полюбить  ту,  которая  слабее
меня, которая беззащитна перед лицом жестокого мира и которую мне  хочется
защитить. Думаю, я даже скорее полюблю такую, потому что в каждом  сильном
мужчине есть чувство орла, оберегающего свое гнездо. Но полюбить  женщину,
которая сильнее тебя? Не улыбайся! - горячась закричал Мардоний, видя  как
на лице Мардония появляется саркастическая  усмешка.  -  Быть  может,  эта
женщина самый сильный и опасный человек,  которого  когда-либо  знал  этот
мир. Она  соединяет  в  себе  силу  убеждения  пророка,  храбрость  воина,
хитрость и вероломство искушенного в интригах царедворца. Да что ты знаешь
о ней?! О той, что смеясь ломала шеи богатырям! Которая  повергла  в  прах
величайшую в истории державу! Я уверен, если бы она  захотела,  чтобы  мир
стоял перед ней на коленях, мы с тобой давно бы целовали прах у ее ног!
     Артабан вдруг  прервал  свою  горячую  речь  и  Мардоний  понял,  что
хазарапат сказал ему много больше, чем хотел, много больше, чем мог.
     - Ты нарисовал мне какое-то чудовище!  -  негромко  бросил  вельможа,
чувствуя, как его душа поддается магии слов Артабана и в  ней  просыпается
нечто похожее на страх.
     - А она и есть чудовище. Нежное и  сильное,  ослепительно  прекрасное
чудовище. Возьми ее себе, если только она захочет к тебе вернуться.
     Слова эти были столь неожиданны, что Мардоний с  удивлением  взглянул
на хазарапата.
     - Ты кажешься мне сегодня странным, Артабан.
     - Артабан? - Лицо  вельможи  искривила  злобная  улыбка.  -  Запомни,
Артабана нет. - Он понизил голос и шепотом выплюнул. Словно аспид, целящий
ядом в жертву. - Есть Артабан.
     От  двери  донесся  звонкий  смех.  Увлеченные  разговором,  они   не
заметили, как вошла Таллия.
     - Красиво сказано, Артабан! Я полагаю, сам мудрый Заратустра не  смог
бы сказать лучше.
     Ионийка  подошла  к  застигнутым  врасплох  мужчинам  и  окинула   их
оценивающим взглядом.
     - Мардоний, ты можешь идти. Мне надо поговорить с хазарапатом.
     Тон, каким были брошены  эти  слова,  не  допускал  прекословий.  Так
говорят владыки со своими холопами.
     - Я  останусь  здесь,  -  процедил  Мардоний.  -  Как  смеет  женщина
указывать вельможе и родственнику царя,  что  он  должен  делать!  И  кто?
Куртизанка, которая ложится под того, под кого ей прикажут!
     Таллия хмыкнула.
     - Как он однако заговорил! Но  до  сих  пор  приказывала  я.  Неужели
сиятельный хазарапат не просветил тебя, что я собой представляю?!  Или  ты
уйдешь сам, или тебя выкинет стража.
     - Мардоний, я прошу тебя! - вмешался хазарапат.
     - Хорошо, я уйду. Но знай, придет день и я напомню тебе об  унижении,
которое сейчас испытал.
     - Поторопи этот день! А теперь - вон!
     Скрипнув зубами, Мардоний вскочил на  ноги  и,  не  говоря  более  ни
слова,  выскочил  из  комнаты.   Таллия   рассмеялась   и   устроилась   в
освободившемся кресле. Багровые отблески плясали в ее колдовских глазах.
     - Дорогая, нельзя же так, - укоризненно протянул Артабан. -  Мардоний
наш союзник.
     - Ну и что! Он мне наскучил. А ты стал позволять себе много  лишнего,
дорогой. Подойди ко мне.
     - Зачем?
     - Подойди. Не бойся. Не укушу.
     Артабан поднялся из кресла и подошел к Таллии.
     - На колени.
     - Ты шутишь?
     - Нисколько. На колени!
     Кряхтя, Артабан опустился на колени и положил ладони на упругие бедра
Таллии.
     - Убери лапы! - велела она. Артабан не послушался,  и  тогда  ионийка
закатила любовнику хлесткую пощечину. -  Это  тебе  за  то,  что  ты  меня
слишком хорошо знаешь! А это за то,  что  я  играю  любовью  и  дергаю  за
ниточки паяцев!
     На правой щеке хазарапата появился багровый отпечаток, подобный тому,
что уже был на левой.
     - Я солгал? - осведомился Артабан, не предпринимая  никаких  попыток,
чтобы защититься.
     - Пожалуй, нет. - Таллия взяла Артабана за холеную бороду. -  Сколько
раз я должна повторять тебе, чтобы не распускал свой длинный язык.
     - Ты давно здесь?
     - Ровно столько, чтобы выслушать твои пьяные откровения.
     - Прости, - Артабан коснулся губами  смуглого  колена.  -  Я  сегодня
действительно  слишком  разговорчив.  Как  провела  время  со  спартиатом?
Бессмертные донесли, что тебе было весело.
     - Скучнее, чем ты думаешь. Этот Демарат - неисправимый  тупица.  Как,
впрочем, и остальные мужчины, которых я знала. - Таллия  дернула  Артабана
за бороду. - Но ты не заговаривай мне зубы. Один неверный шаг, и  я  сотру
тебя в порошок. В дорожную пыль! И Артабана не станет. Ни того,  что  был,
ни того, что есть! Ты меня понял?
     - Да, - выдавил хазарапат, тараща голубые глаза.
     - Великолепно. И упаси тебя Великий Разум рассказать обо  мне  своему
хозяину. Тогда ты покинешь этот мир еще быстрее. А теперь поцелуй меня,  -
ионийка усмехнулась, - любитель слабых женщин!
     Она вновь дернула за бороду, заставляя  Артабана  тянуться  к  своему
жаждущему рту, и впилась в его губы. Затем она повалила вельможу на пол, и
они сплелись в сладострастный клубок.
     Как женщина ионийка могла поспорить в искусстве любовных ласк с самой
Лиллит! Объятия ее были жарки, но ум ее был холоден. А смерть, даримая ею,
не была сладострастной.
     Как женщина она предпочитала яд или нож.  Смерть,  даримая  ею,  была
неотвратимой.
     Но право - в ее объятиях не хотелось думать о смерти!



                         10. ИЗ ПАРСОВ В ГРЕКИ - 2

                                   А ведь все поднялись - с Эктабаны, от
                                                                      Суз,
                                   От Киссийских родных старода в них
                                                               твердынь, -
                                   Поднялись, потекли,
                                   На конях и пешком, и на черных судах:
                                   Ополчилися неисчислимые тьмы
                                   И густою подвиглися тучей.
                                                            Эсхил, "Персы"

     Золоченый походный трон установили на холме Арассар еще затемно. Холм
этот возвышался над  всей  округой  и  был  замкнут  сплетенной  в  кольцо
дорогой, выходившей из Сард и убегавшей к  морю.  Еще  с  ночи  это  место
окружили цепи бессмертных, зорко следивших за тем, чтобы  сюда  не  проник
какой-нибудь зевака или злоумышленник.
     Царь и свита прибыли, когда солнце поднялось на высоту двух  ладоней.
Бессмертные уже успели позабыть о  том,  как  кляли  ночную  промозглость.
Влажно поблескивая доспехами, они наблюдали, как царь,  хазарапат,  высшие
военачальники, царские родственники и эвергеты нестройной толпой  восходят
на холм.
     Дворцовая служба делает наблюдательным. Стоявший перед  строем  своей
сотни Дитрав заметил, что царь мрачен, а  Артабан  и  Мардоний,  напротив,
оживлены. Безжалостно разминая ногами стебельки  весенних  цветов,  Ксеркс
уселся на трон, свита стала за его спиной. Мардоний посмотрел на царя, тот
кивнул. Тогда вельможа выступил вперед и резко  взмахнул  рукой.  Раздался
рев серебряных труб. Из ближайшего стана - а всего их было восемь и  самые
дальние из них едва виднелись на горизонте - появились воины. Выстроившись
в колонну, они двинулись по дороге. Заклубилась пыль. В этот миг к Дитраву
подбежал евнух-телохранитель. Тронув плечо бессмертного пухлой  рукой,  он
сказал:
     - Сотник, повелитель приказывает тебе приблизиться к трону.
     Слегка  волнуясь,  Дитрав  поспешил  исполнить  пожелание  царя.  Под
внимательными взорами  вельмож,  гадавших,  что  за  новый  фаворит  вдруг
появился у  владыки,  он  подошел  к  подножию  трона,  пал  на  колени  и
прикоснулся губами к теплой  коже  изукрашенного  золотым  шитьем  сапога.
Ксеркс милостиво кивнул ему:
     - Встань.
     Сотник выпрямился.
     - Я помню тебя. Это ведь ты когда-то спас мне жизнь.
     В фразе, вылетевшей из царских  уст,  звучал  полувопрос:  ты  ли?  И
Дитрав решил ответить утвердительно, хотя не знал, что его  ждет:  царский
гнев или милость. Но ответил он осторожно:
     - Я охранял той ночью царские покои.
     На лице Ксеркса появилась благосклонная улыбка.
     - Я был уверен, что не ошибся, признав  тебя.  -  Царь  на  мгновение
задумался и  смешно  причмокнул  подкрашенными  губами.  -  Каждый  мудрый
повелитель должен помнить о своих верных слугах. Я вспомнил о тебе и  хочу
вознаградить твою преданность. С  этого  дня  ты  назначаешься  помощником
хазарапата. Анаф же возглавит киссиев.
     Ошеломленный столь неожиданной  милостью,  Дитрав  бросил  взгляд  на
Артабана, пытаясь выяснить, как тот отреагирует на  решение  царя.  Однако
лицо хазарапата оставалось бесстрастным.
     "Соглашаться или нет? - лихорадочно запульсировали молоточки в голове
Дитрава. - Соглашаться? Но почему Артабан не подаст знак? Ведь он уже имел
возможность убедиться в моей преданности. Или, может  быть,  хазарапат  не
хочет, чтобы он занял этот пост?".
     Поспешно пав на колени, Дитрав выдавил:
     - Но не думает ли великий царь, что я еще слишком молод, чтобы занять
столь важный пост?
     Ксеркс благодушно махнул рукой.
     - Нет. Я сужу о своих слугах не по возрасту, а по их достоинствам. Ты
доказал свою преданность мне, а  это  важнее  всех  прочих  заслуг.  Верно
служить повелителю - вот главная обязанность  воина  и  вельможи.  Артабан
издаст соответствующий указ и донесет мое повеление до ушей  подданных.  -
Ксеркс привстал и обернулся, желая видеть реакцию  хазарапата.  Тот  молча
склонил голову. Одарив вельможу  кривой  улыбкой,  Ксеркс  велел  Дитраву,
который все еще не мог прийти в себя:
     - Встань за троном. Отныне ты мой первый щит.
     Вельможи стали переглядываться. Какие последствия повлечет  появление
нового фаворита? Не есть ли эта прихоть царя начало крушения блистательной
карьеры Артабана? Но хазарапат выглядел совершенно спокойным.  Сделав  шаг
влево, он взглядом показал Дитраву, что тот может  занять  место  рядом  с
ним.  Бессмертный  поклонился  и,  превозмогая  робость,  стал   рядом   с
хазарапатом. По лицу вельможи скользнула  холодная  презрительная  улыбка,
адресованная царю. Всего лишь одна маленькая вольность,  которую  позволил
себе Артабан, после чего его лицо вновь приняло бесстрастное выражение.
     Почтительно наклонившись к царю, хазарапат провозгласил:
     - Повелитель, у царских ног проходят тьмы храбрых парсов!
     Действительно, в этот миг первые ряды воинов поравнялись с троном, на
котором восседал Ксеркс. То были  арии  -  элитные  отряды  войска,  лучше
других вооруженные, сытнее прочих  накормленные.  Воины  были  облачены  в
пестрые  хитоны,  обшитые  железными  чешуйками,  на  головах  красовались
войлочные тиары. Каждый воин держал в левой руке сплетенный  из  тростника
щит, в правой - короткое копье. Кроме того, они были  вооружены  луками  и
длинными, лишь немного уступающими по длине эллинскому ксифосу, кинжалами.
Половина парсов была конной,  половина  -  пешей.  Возглавлявший  их  Отан
выхватил меч и закричал, приветствуя царя. Воины подхватили этот  клич,  и
оглушающая звуковая волна обрушилась на  холм,  заставив  царя  и  вельмож
прикрыть руками уши. Артабану пришлось  послать  слуг,  передавших  воинам
повеление, кричать тише.
     Следом шли мидяне, вооруженные так же как  парсы.  Мидян  было  вдвое
больше, их ряды восхищали своей монолитностью и четкостью поступи.  Солнце
успело подобраться к  зениту,  прежде  чем  замыкавшие  мидийскую  колонну
всадники повернули за холм.
     За мидянами пронеслись галопом три тысячи витязей-ариев из числа тех,
кто некогда предпочли остаться на землях предков, а  теперь  по  повелению
царя пришли сюда, чтобы принять участие в походе.
     Оглашая равнину разбойным  свистом,  проскакали  кочевники-массагеты,
великолепные  лучники,  неплохо  к  тому  же  владевшие  боевыми  секирами
сагарисами. Едва островерхие тюрбаны массагетов скрылись из виду,  как  на
дороге появились сотни колесниц,  за  которыми  следовали  воины-арабы  на
верблюдах.
     Затем прошли парфяне и макроны, фригийцы и пактии.
     Вельможи дивились звероподобного вида эфиопам, чьи тела были  покрыты
барсовыми  и  львиными  шкурами.  Оружие  эфиопов  вызывало   не   меньшее
изумление. Здесь можно было увидеть гигантские, в человеческий рост  луки,
копья с наконечниками из рога антилопы, железношипные палицы, щиты, обитые
журавлиной кожей. Командовавший эфиопами Арсам, судя по  всему,  был  горд
диким видом своего воинства.
     В полдень над царем воздвигли шелковый балдахин, изнеженные  вельможи
укрылись  под  зонтиками  из  страусовых  перьев.  По  лицам  полководцев,
посчитавших постыдным прятаться от палящих лучей,  тек  язвящий  пот.  Сын
Датиса Тифей рухнул на землю, сраженный солнцем. Его унесли в тень акации.
     Царь пил охлажденное  вино,  когда  мимо  шли  вооруженные  дротиками
фракийцы и ливийцы. Это были никуда не годные воины. Их призвали  в  поход
более для числа.
     Артафрен вел лидийцев и мисийцев, держащих  в  левой  руке  небольшие
изящные медные щиты. Эти воины славились своей хитростью и были  хороши  в
засадах и стремительных рейдах.
     Всеобщее восхищение вызвала тысяча  бравых  писидийцев.  Все  как  на
подбор высокие, вооруженные длинными мечами  и  копьями,  они  выстроились
клином, глядя на который верилось,  что  нет  фаланги,  способной  устоять
перед его натиском.  Шлемы  писидийцев  были  украшены  бычьими  рогами  и
султанами. Зрители следили за разноцветным ковром из ярких перьев  до  тех
пор, пока писидийцы не растворились в полуденном мареве.
     Киссии и бактрийцы, урии и пафлагонцы, ликии и сирийцы - неисчислимые
колонны воинов мерно шагали  мимо  холма,  и  солнце,  утопавшее  в  тучах
поднятой их ногами пыли, спешило скрыться за горизонт.
     А затем шли кабалии, гарканы, матиены, мариандины,  саранги,  каспии,
наемники-колхи,  восемь  тысяч  вооруженных  арканами  сагартийцев,  мары,
хорезмийцы, саспиры, гандарии, согдийцы, индийцы...
     Уже смеркалось, когда передние ряды парсов, покинувших лагерь еще  на
рассвете,  сомкнулись  с  замыкавшими  гигантскую  колонну   бессмертными.
Огромная,  блистающая  хладным  металлом  змея  многократно  обвила  холм.
Насколько  хватало  глаз,  тянулись  ровные  шеренги  воинов.  Ксеркс   со
смешанным чувством самодовольства и  робости  обозревал  огромное  войско,
собранное почти против его воли. Только сейчас он осознал до конца,  сколь
могущественна сила, сдвинувшая с места эту махину.
     Ни царь, ни кто-либо из его вельмож не  мог  сказать  точно,  сколько
воинов собралось под священные знамена Ахурамазды. Известно было лишь, что
народов, принявших  участие  в  этом  походе,  было  ПЯТЬДЕСЯТ  СЕМЬ.  Это
поистине были неисчислимые тьмы.
     И неважно, сколько их было  в  самом  деле:  1.700.000  человек,  как
сосчитал Геродот, 800.000, как полагал Ктесий Книдский, или 80.000  -  эту
цифру назвал историк Дельбрюк.  Важно  другое  -  то  было  войско,  перед
которым не  могла  устоять  ни  одна  армия,  натиску  которого  не  могла
воспротивиться ни одна держава, ни даже весь западный мир.
     Это была армия Востока, созданная по воле  Ахурамазды  для  покорения
Запада. Сотни алых стягов, реющих над полками, возвещали, что империю ждут
великие дни.
     Солнце скрылось за кромкой тверди, и наступила тьма. Воины  легли  на
землю там, где их застала ночь.
     Утром они построятся в колонны и двинутся  на  запад  -  вдогонку  за
умирающим солнцем.
     Утром...


     Так уже получилось, что многие эпизоды этой  истории  разворачиваются
ночью. Ведь ночь - время тайн,  а  тайна  -  неотъемлемый  элемент  нашего
повествования. Без тайн жизнь была бы пресна,  а  события  превратились  в
замешанные на цифрах факты.
     Итак, была ночь. Одна из тех  майских  ночей,  что  сочетают  в  себе
солнечное тепло и  лунную  свежесть,  сочащуюся  из  приотворенного  окна.
Таллия и Артабан, утомленные любовными ласками, лежали  на  широком  ложе,
прислушиваясь к голосам стражников, негромко перекликающихся  под  стенами
дворца адрамитийского тирана Ксанфа. Из дворцового сада  доносились  трели
ночных пичуг. Любовники уже погружались в сладкую  пелену  сна,  когда  по
опочивальне пробежала волна холодного ветра. Таллия открыла глаза и в  тот
же миг почувствовала на своих губах ладонь Артабана.
     - Молчи, - шепнул он девушке на ухо. - Он идет.  Молчи,  если  хочешь
жить.
     С  этими  словами  Артабан  накинул  на  голову  своей   возлюбленной
покрывало. Затаившись под