исходить от нее, а должны иметь какого-то особого от всех остальных птиц,
своего собственного первозданного родоначальника? Как Шмальгаузен объяснить,
что эволюция продолжается у  современных  растений и животных, которые уже в
достаточной  степени  специализировались,  или  может быть он  согласится  с
провозглашенным  Джулианом  Гексли  концом  прогрессивной  эволюции, которая
сейчас,  по  Гексли, висит  на единственной  тоненькой  ниточке, на  ниточке
эволюции человека.  Я спрашиваю, как можно  копповский бред считать полезным
вкладом в дарвинизм?  Я  спрашиваю,  как может  антидарвинистская  концепция
преподноситься в книге,  которая  носит название  "Проблемы  дарвинизма"?  Я
спрашиваю, как может такого рода книга рекомендоваться Министерством высшего
образования как учебное пособие для наших вузов.

     Шмальгаузен заявил, что все ошибки ему облыжно приписаны. Так позвольте
его спросить, считает ли он и до сих пор правильным следующее написанное  им
все в той же книге "Проблемы дарвинизма":

     "После  установления  основ  современной  генетики  в  виде менделизма,
шведский  ученый  Иогансен задался  целью подвергнуть  теорию  естественного
отбора    экспериментальной   проверке.    Оказалось,   что   в    популяции
самоопыляющегося  растения  (бобы)  искусственный  отбор  ведет к  выделению
чистых  линий,  которые в дальнейшем остаются постоянными. В пределах чистых
линий  отбор  оказывается  бессильным. Эти  факты  были,  по  недоразумению,
истолкованы  как  противоречащие теории  естественного  отбора... В  природе
чистых  линий нет и  отбор  действует всегда в более  или менее гетерогенных
популяциях,  обладающих   огромным   размахом   всевозможных  индивидуальных
особенностей. В этом  случае естественный отбор имеет  почти  неограниченное
поле действия" (И. И. Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, 1946, стр. 204).

     Нетрудно  видеть,  что  Шмальгаузен считает  утверждение морганистов  о
недействительности отбора в "чистых линиях" неприменимым к стихийной природе
лишь  по  той причине, что  здесь, мол,  нет "чистых  линий". Зато  подобные
утверждения Шмальгаузен считает совершенно пригодными и правильными там, где
такие "чистые линии" имеются, т. е. в области селекции. Удивительно, где был
все последние годы  Шмальгаузен, в какой области витала  его мысль, если он,
числясь в дарвинистах, оказался совершенно несведущим в области селекционных
фактов,  если он не знает,  что  тысячи  людей  экспериментально подтвердили
положение Т. Д. Лысенко об изменчивости чистых линий, если он не знает,  что
массовые опыты по  внутрисортовым скрещиваниям, проводившимся  в том числе и
внутри чистолинейных сортов, дали несомненный и притом положительный эффект.
Достойно ли профессора  дарвинизма утверждение, что  в пределах чистых линий
отбор оказывается бессильным?

     Вообще можно посочувствовать И. И. Шмальгаузену. Преподавая  дарвинизм,
он  к  теории  дарвинизма  имеет  мало отношения, а  если  имеет, то  весьма
отрицательное, но, с  другой стороны, если ты пошел в  некую область  знаний
имея звание академика, то ведь следует же учитывать сделанное с этой трибуны
указание академика Жуковского, что "ученье -- свет, а неученье -- тьма".

     Академик  Шмальгаузен  заявил,   что  его  искажают,   приписывая   ему
утверждение  неопределенности  характера  мутаций. Больше  того,  в  недавно
вышедшем   "Вестнике    Московского   университета"   академик   Шмальгаузен
представлен как борец  и  защитник определенности  наследственных изменений,
как защитник качественной зависимости их от условий жизни.

     Не  знаю,  под  влиянием каких  внешних условий университетские деятели
биофака стали нынче подавать Шмальгаузена  таким образом. Но ведь от фактов,
от документов никуда  не уйдешь. Ведь Шмальгаузен же писал,  солидаризуясь с
Дарвином, что "По Дарвину индивидуальная изменчивость вообще не могла играть
руководящей  роли в  эволюции,  так как она  имеет  первично  неопределенный
характер;   она   лишена   направленности"  (И.   И.  Шмальгаузен.  Проблемы
дарвинизма,  стр.  190).  Ведь  Шмальгаузен  писал, что  "...нас  не  должно
удивлять, что при применении определенных факторов получаются разные мутации
и действием различных  агентов  получаются в  общем  те  же  мутации,  какие
встречаются и в природе" (там же, стр. 221). Ведь Шмальгаузен утверждал, что
"неопределенность реакции, вместе  с  наследственностью  изменения, являются
наилучшими характеристиками мутаций" (там же, стр. 210).

     Шмальгаузен  заявляет,  что  его   искажают,  приписывая  ему  угасание
изменчивости в процессе эволюции.

     Но   ведь   именно  Шмальгаузен  утверждал,   что  "алломорфоз   вполне
закономерно  переходит  в  теломорфоз, т.  е.  в специализацию, связанную  с
утерей пластичности и постепенным замиранием эволюции" (там же, стр. 497), и
что  "индивидуальная  изменчивость  организма  будет  непрерывно  снижаться.
Специализированный организм теряет свою пластичность" (там же, стр. 506).

     Шмальгаузен заявил с этой трибуны, что он нигде и никогда не утверждал,
что на  заре введения  в  культуру  виды животных  и растений  более  богаты
изменчивостью, нежели в последующем, что в культуре виды животных и растений
подвержены потухающей кривой изменчивости. Шмальгаузен ссылается при этом на
некие оговорки, которыми он ограничивает свои утверждения. Но  ведь оговорки
не меняют основной линии рассуждений Шмальгаузена. Ведь и здесь на сессии он
заявил,  что  свекла,  например,  бурно  изменяясь  на  заре введения  ее  в
культуру, в дальнейшем все  более и более снижала свою изменчивость. Кто же,
спрашивается,  выступает  здесь  в  роли  искажающего?  Не  сам  ли академик
Шмальгаузен   выступает  в   этой  неприглядной  роли,  искажая  явления   и
закономерности  природы  и  пытаясь в свое оправдание  исказить  смысл своих
собственных утверждений?

     И. И.  Шмальгаузен и его защитник  И. М.  Поляков заявляют, что  если в
книге  "Факторы  эволюции" нет Мичурина  и  мичуринцев,  то  зато  уж  книга
"Проблемы дарвинизма"  заполнена этими именами,  заполнена  изложением  идей
Мичурина и его последователей. Действительно, в  последней  книге, в отличие
от первой, излагаются учение и метода Мичурина и Лысенко. Но как излагаются?

     "Мичуринские методы  "воспитания", --  пишет  Шмальгаузен,  -- означают
создание   таких  условий  для   развития  организма,  которые  способствуют
максимальному выявлению нужных для нас свойств" (там же, стр. 241-242).

     Таким  образом,  менторы  и  другие  методы  воспитания  негибридных  и
гибридных  форм  преподносятся Шмальгаузеном  нашему  студенчеству лишь  как
методы выявления свойств,  а не  как методы их создания. Это -- нарочитое  и
грубое искажение  сути  мичуринского  учения.  Мичурин  давно  уже  опроверг
трактовку роли  внешних условий лишь как  проявителей уже предсуществовавших
свойств.   "Неправильно,   протестовал   Мичурин   против   подобного   рода
утверждений, -- не все задатки признаков заложены в гаметах. Некоторые могут
сложиться  и  проявиться под  воздействием факторов внешней среды, к которым
можно причислить и наследственно введенные  человеком в форме подвоя другого
вида с привоем растения" (И. В. Мичурин.. Соч., т. IV, стр. 196).

     Так же искаженно излагает Шмальгаузен и работы академика Т. Д. Лысенко.
Он пытается внушить читателю, что Лысенко добился только модификационной, т.
е.  ненаследственной,  изменчивости  организма,  а отнюдь  не  направленного
изменения  самой природы органической  формы, не  планомерного изменения  ее
наследственности. "Теория акад. Лысенко, --  пишет Шмальгаузен, -- дополняет
это требованием специфических условий среды еще и на каждой стадии развития,
соответственно особенностям каждого сорта. Это составляет  дальнейший  шаг в
деле  управления   индивидуальной,  т.   е.   модификационной  изменчивостью
организма" (И. И. Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, стр. 242)

     В приемах  искажения Мичурина  и  Лысенко Шмальгаузен  идет в  ногу  со
своими  единомышленниками  и последователями.  Так  как замолчать Мичурина в
книге, предназначенной для  советских студентов, нельзя, то  методы Мичурина
преподносятся  как  проявители уже  детерминированных в  зародышевой  клетке
будущих  свойств,  а  сам  Мичурин   преподносится   не  в   роли   великого
преобразователя природы, а в некоей  неблаговидной  роли "проявителя". Та же
операция   проделывается  и  с  Лысенко.  Лысенко,  мол,  только   управляет
модификациями  и  не  больше.  Он может  яровизировать  озимые  сорта, но не
переделывать их в яровые.  Ведь умудрился  же в свое время молодой морганист
Лобашев  (ныне за свои  морганистские заслуги  выдвинутый в  деканы биофака)
утверждать,   что  Лысенко   переделывает   наследственно  озимые  сорта   в
наследственно  яровые.   Такого  рода   ухищрения  морганистов   чрезвычайно
показательны и характерны для  их изложения учения Мичурина и  Лысенко. Нет,
уж лучше последователи Шмальгаузена  умалчивали бы о Мичурине и Лысенко, как
это  делает  Шмальгаузен  в своих  "Факторах  эволюции".  Искажение  вреднее
умалчивания.

     Об академике  Шмальгаузене и его вероучении можно  было бы и нужно было
бы  говорить  очень  много.  Однако  время  идет,  поэтому  я  позволю  себе
остановиться  еще  лишь  на одном пункте выступления  Шмальгаузена здесь  на
сессии. В своем выступлении  Шмальгаузен рекомендовал  себя как продолжателя
дела Северцова,  заявляя, что сам  Северцов  посвятил его в продолжатели. Не
смею это оспаривать. Но  если Северцов и  посвятил Шмальгаузена, то  следует
признать, что  посвященный отнюдь не  оправдал возложенного  на него  весьма
почетного сана.  С полным правом можно утверждать, что академик Шмальгаузен,
под видом  "продолжения" северцовских работ, лишь умножает  и классифицирует
слова, делая вид, что развивает учение Северцова, а по существу лишь засоряя
его    алломорфозами,    теломорфозами,     катаморфозами,    гипоморфозами,
гиперморфозами,  вплоть  до  некоего  эпиморфоза,  под  чем  подразумевается
человеческая история,  поставленная в общий ряд классификации путей животной
эволюции. Отныне да знают наши преподаватели исторического материализма, что
история человеческого общества -- это эпиморфоз
     Что  же  касается  основного   в  никчемных  и  лженаучных  построениях
Шмальгаузена,  то  это -- вейсманистская  автономизация организма,  нашедшая
четкое выражение  у  последователя Шмальгаузена  --  профессора  Парамонова,
который  заявил,  что  "...организм  составляет  самостоятельную  систему, а
окружающая  среда  --  другую  систему...   направления  изменения  среды  и
изменчивости организмов  независимы  друг от друга" (А.  А. Парамонов.  Курс
дарвинизма, 1945 г., стр. 253-254)

     Наши  морганисты,  отступая  по всем  линиям перед напором  мичуринских
фактов,  пытаются  задержаться на рубеже, наименее подвергнутом  наступлению
мичуринцев. На  этом  коньке от цитологии, на цитологическом  параденпфердэ,
как говорят немцы, пытался здесь выступать и академик Жуковский.

     Но вы -- ботаник, академик Жуковский, специально работающий над тонкими
структурами. Вы обязаны  знать,  что времена  Бовери и Страсбургера  --  это
плюсквамперфектум, как  выразился  Алиханян по поводу академика Шмальгаузена
после  того, как книга последнего не прошла на Сталинскую премию. Как можете
вы, ботаник  Жуковский, не  знать, что  сейчас существует большое количество
тончайших  цитологических  работ,  являющихся  результатом применения  новых
микроскопов  и новых  реактивов, работ,  которые  полностью опровергают  всю
цитогенетическую схему. А если эти работы знаете, то почему вы  их скрываете
и не делаете из них соответственных выводов?

     Советский ученый профессор Макаров (Ленинградский университет) показал,
что  так  называемая  непрерывность  хромосом -- это  миф.  Крупный  цитолог
Джеффри показал,  что одно из  основных, демонстрированное здесь  академиком
Жуковским при  помощи  пальцев, положений цитогенетики  об уменьшении  числа
хромосом на стадии мейозиса, как простого следствия соединения расположенных
бок-о-бок хромосом в  пары, как только осуществится  редукция,  --  неверно.
"Это  предположение,  --  пишет  Джеффри,  --  является  результатом  явного
незнания  структуры соматических  или  телесных хромосом  и,  прежде  всего,
незнания  организации до  сих  пор  совершенно не  изученных  в  структурном
отношении  репродуктивных  или   гаметических  хромосом.   При  существующем
состоянии наших знаний нет достоверно известного случая соединения хромосом,
расположенных бок-о-бок, так как изучение организации  всех  типов  хромосом
ясно  показывает, что  все хромосомы  неизменно  соединяются только концами.
Больше  того, соединение хромосом  никогда не  имеет места в начале  деления
ядра (как общепризнанные теории приписывают сущности мейозиса или редукции),
но в  конце  (в  телофазе)  непосредственно  предшествующего  деления. Можно
добавить, что не только  соединение  хромосом в клеточном делении характерно
для  предшествующего  деления  и приурочено  к его  концу, но это  положение
является также неизменной  особенностью  всех  соединений хромосом, будь  то
соматические, репродуктивные или редукционные"  (E.  C. Jeffrey. The Nucleus
in Relation to Heredity and Sex. Science, 1947, v. 106, No2753).

     Описав    и    продемонстрировав   при    помощи    усовершенствованной
микрофотографии  структуру  хромосом,   Джеффри  указывает,  что  "хромосомы
мейозиса,  сомы  и гамет  --  все обнаруживают  одинаковое строение..." "Это
положение,  --  заключает  Джеффри,  --  как было наглядно  показано выше  с
помощью  фотомикрографий, совершенно  не  соответствует принятым взглядам на
связь  хромосом  с  наследственностью...  Отсюда  следует,  что  доктрина  о
параллельном или  латеральном  влиянии хромосом  в  редукционном  делении  и
заключения  о передаче  наследственности, основанные на этом  предполагаемом
условии, в действительности не имеют прочного основания" (там же).

     Открытия  Джеффри заставили даже  редакцию такого журнала, как "Сайнс",
заявить, что "эти исследования делают необходимым пересмотр  наших  взглядов
на связь ядра и его производных хромосом с наследственностью и детерминацией
пола (там же -- "От редакции").

     Вице-президент Американской  ассоциации  прогресса науки и председатель
секции  зоологических наук Ф. Шредер, делая обзор цитологии  за три четверти
века,  вынужден признать, что  "в цитологии дрозофилы имеется  много такого,
что не соответствует ходу  событий,  которые  мы  считаем  стандартными" (F.
Schrader. Three Quarter centuries of Cytology. Science, v. 107, No2772), что
"большая часть основ,  на которых зиждется современная цитогенетика, требует
перестройки", и "что  почти все  цитологи, за исключением Дарлингтона  и его
последователей, в  настоящее время убеждены в неправильности его фактических
данных (F. Schrader, там же).

     Обычно    генетики-морганисты    выдвигают,    как    нечто   незыблемо
подтверждающее их систему воззрений, положение,  что, дескать, проблема пола
уже вне всякого сомнения решается именно на основе морганизма, на основе так
называемых x-  и y-хромосом. Но почитайте работы самого Моргана, только не в
популярных  изданиях  для  студенчества  и   общественности,  а  для   своих
собственных единомышленников, и вы увидите, что Морган вынужден указать, что
пол нельзя считать детерминированным только наличием x- и y-хромосом.

     Система  цитогенетики  рушится.  Недаром  же морганисты  на скорую руку
придумывают  в дополнение  к  генам  всякие  "плазмогены", "пластидогены"  и
другие   такого   же  рода  слова,   долженствующие   завуалировать   полный
теоретический и  фактический разгром морганизма. Недаром  же Гуго Илтис, тот
самый Гуго Илтис,  который в  свое время при  воздвижении  памятника Менделю
клялся его праху, предвосхищая тем самым рекомендацию академика  Жуковского,
ныне,  став хранителем  и сотрудником менделевского музея  в Фредериксбурге,
уныло заявляет:

     "Для  генов  наступили  черные дни.  Тяжело,  когда твое  существование
берется  под сомнение...  Не меньшим  поношением  достоинства гена,  главной
гордостью  которого  была  его  кристаллоподобная  чистота   и  постоянство,
является  обвинение  в  лабильности и едва  ли  в большей  стабильности, чем
стабильность  куска сахара, растворяющегося в чашке  кофе" (The  Journal  of
Heredity, 1944, v. 35, No11).

     Менделизм-морганизм  уже  полностью  обнажил  свою зияющую  пустоту, он
гниет также и изнутри, и ничто его спасти уже не может.

     Товарищи, вспомним немного историю.  Около десяти лет тому назад в этом
же зале столкнулись две идеологически противоположные концепции -- морганизм
(вейсманизм)  и  мичуринское  учение. Академик Серебровский с  этой  трибуны
заявлял тогда, что мы стоим на пороге, на грани  великих  открытий, и просил
некоторого  срока  для  осуществления  этих  открытий.  Морганистами пройден
десятилетний путь, и мы вновь слышим это же  самое заявление от успевшего за
время этого пути подрасти морганиста Рапопорта. И здесь же, к данной сессии,
представители  мичуринского  направления  пришли  с  крупными  завоеваниями,
обогащающими нашу  практику. За истекший  период  мичуринцы еще раз доказали
возможность управлять эволюцией. Они доказали, что мичуринское учение дает в
руки исследователя пусть  не  журавля, а только синицу, однако действительно
уловленную -- возможность управлять эволюционным процессом.

     За отсутствием своих  собственных достижений, за исключением единичных,
случайно  полученных,   наши  морганисты  пытаются  приобщать   себе  работы
академика Лисицына, академика Константинова, доктора  Шехурдина и всей массы
наших  селекционеров. Как можно оценить, например, такого  рода прием, когда
Б.  М.  Завадовский,  преисполненный  рвения  защитить морганизм,  говоря  о
колхинизации как методе  селекции, вспоминает при этом о Шехурдине?  Сидящие
здесь  селекционеры,  я  это  видел,  при этом  просто  улыбались. Шехурдин,
Константинов, Лисицын  работали добротным, продуктивным методом.  Этот метод
-- метод отбора, он не снят с повестки дня, это -- метод старого дарвинизма.
Правда,  академик Константинов, нынче,  в  мичуринские  времена,  во времена
планомерной  селекции,  включающей  воспитание,   старый  метод  работы  уже
недостаточен, однако  этот старый метод, получивший  свое обобщение в трудах
Дарвина, никакого отношения  не  имеет  ни к  менделистскому подсчету  числа
расщеплений признаков в сторону отца и матери, ни к колхинизации, как ставке
на  случайно  полезный эффект,  ни  ко  всей  морганистской схеме  в  целом.
Морганисты  пытаются приобщить  достижения работ  наших селекционеров,  ваши
достижения,  академик  Константинов,  благодаря  тому  что  вы  временно  не
вооружились ненавистью к такой лженауке, какой является  морганизм. Это  еще
придет  к  вам,  академик  Константинов,  я  верю в  вас,  вы  --  настоящий
селекционер. (Продолжительные аплодисменты.)

     К   сожалению,  тлетворное  влияние  морганизма  проникло   и  в  среду
небиологов.  Морганизм  проявляет   свое  вредное  влияние  и  на  некоторых
философов,  которые  обязаны  иметь  правильную  точку  зрения  на   имеющие
идеологическое  значение вопросы биологии (аплодисменты), если даже академик
Немчинов,  не генетик, а статистик, если даже  он имеет свою точку зрения по
вопросам морганизма. (Смех, аплодисменты.)

     В. С. Немчинов. А почему я не должен ее иметь?

     И. И. Презент. Я говорю не  в  упрек, а в  похвалу тому, что  вы имеете
свою точку  зрения, хотя  в  упрек тому, что  вы имеете  именно  такую точку
зрения. (Смех.) Итак, с тлетворным влиянием морганистов на работников других
специальностей,  в частности на философов, пора покончить. Философы  обязаны
иметь свою, и при