не  создающее
новых форм, обладающих новыми свойствами, новыми признаками, не имевшимися у
исходного материала.

     Таковы главнейшие факты, которые подрывают основы моргановской генетики
и составляют прочный фундамент мичуринской генетики. За этими фактами  стоят
живые люди -- те наши советские биологи и агробиологи, которые не на словах,
а  на  деле были свободны от  слепого раболепия перед  "мировым" авторитетом
морганизма, не на словах, а  на  деле способствовали прогрессивному развитию
советской генетической науки.

     Мимо  этих  фактов   не  может  пройти  с  тупым  равнодушием  ни  один
исследователь наследственности, в ком живет еще стремление к поискам истины,
способное преодолевать инерцию привычных, хотя и устаревших взглядов.

     Взамен  делового,  научного  отношения  к  фактическому  материалу,  на
котором  строится  мичуринская генетика, материалу,  добытому  в  результате
огромной, кропотливой и  тщательно выполненной работы многих исследователей,
выступавшие  на  сессии противники  мичуринской  генетики  предпочли  обойти
нежелательные для них  факты молчанием. Конечно, молчание  тоже своеобразная
критика, но, как известно, самая глупая критика.

     Остановлюсь  на некоторых  положениях,  которые  выдвигались некоторыми
товарищами в защиту генной  теории и в  качестве  критики мичуринской теории
наследственности.

     Доктор  Рапопорт  в своем  выступлении утверждал,  что основоположником
генной теории является не  кто  иной, как сам  Дарвин. Это утверждение имеет
целью  доказать,  что генная  теория является не  созданием  таких  открытых
антидарвинистов, какими  являются Бетсон, Де-Фриз,  Иогансен и др.,  которые
считались  до  сих пор  творцами  этой теории, а  любимым детищем  самого Ч.
Дарвина.

     Это поразительное  по своей  бездоказательности заявление рассыпается в
прах при первом же сопоставлении дарвиновской гипотезы  пангенезиса и генной
теории.

     Дарвин исходит  из  признания  наследуемости приобретенных признаков  и
вегетативной  гибридизации,  в  то  время,  как  генная  теория  исходит  из
отрицания   реальности  этих  явлений  и  дает  такое  объяснение  механизма
наследственности, которое делает эти явления принципиально невозможными.

     Центральной  идеей  гипотезы  Дарвина является  взгляд  на  зародышевую
клетку, как на  продукт развития всего организма. Согласно этому взгляду,  в
ее  формировании,  посредством  передачи  особых  почечек-клеток  --  гемул,
участвуют все части тела развивающегося  организма, и каждая  часть тела как
бы сама себя воспроизводит в потомстве.

     Таким  образом,  по  основному  подходу   к  взаимоотношениям  тела   и
зародышевых  клеток,   теория  Дарвина  диаметрально  противоположна  теории
зародышевой плазмы, положенной в основу  генной теории. И хотя представление
Дарвина  о гемулах является  метафизическим, так же как  и  представление  о
генах,  вместе  с  тем  оба  эти  представления   не  тождественны  в  своих
существенных чертах.

     Таким  образом, наивная попытка  тов. Рапопорта представить  Дарвина  в
качестве  основоположника   теории,  которая   и   логически  и  исторически
совершенно  противоположна всему духу взглядов Дарвина на  наследственность,
изменчивость и отбор, попытка представить Дарвина в качестве основоположника
антидарвинистской генной теории не имеет под собой никакой почвы и никого не
может ввести в заблуждение.

     В своем выступлении тов. Рапопорт утверждает, что отрицание  реальности
существования   генов    является   идеалистической   ошибкой,   допускаемой
сторонниками мичуринской генетики. Тов.  Алиханян  в сегодняшнем выступлении
также  поддержал  эту критику, заявив, что, отрицая реальность существования
генов, мы скатываемся на идеалистические позиции. Так ли это на самом деле?

     Логика подобного утверждения такова.

     Гены материальны. Если  они не существуют,  то явление наследственности
не имеет материальной основы. Как будто бы отрицание предположения о наличии
генов в зародышевой клетке, в этом материальном звене, связывающем родителей
с потомками, является отрицанием существования самой зародышевой клетки, как
реальной  материальной  основы наследственности! Такой способ доказательства
является,  по меньшей мере, дешевой софистикой.  Что  же касается вопроса  о
положении  и о  дальнейших  перспективах тех  научных  направлений,  которые
связаны с изучением строения, биохимии и физиологии клетки, то, я думаю, эти
направления  не  проиграют,  а  только  выиграют  от  того,  что  они  будут
развиваться под влиянием руководящих идей мичуринской генетики.

     Пытаясь  доказать   практическую   эффективность   моргано-менделевской
генетики,  тов. Рапопорт  приписывает  этой генетике  открытие гетерозиса  и
разработку  метода  улучшения  семян,  основанного   на  гетерозисе.   Такое
утверждение  не  соответствует фактам.  Разве  Рапопорту  не  известно,  что
явление повышенной мощности и продуктивности  гибридов было открыто  задолго
до  появления  менделизма  и  теоретически  объяснено  еще  самим  Дарвином?
Морганистам в этом  деле  принадлежит лишь самый термин  гетерозис, но новый
термин -- это не открытие и тем более  не объяснение того или иного явления.
Можно говорить о  том, что морганистами предложен  частный  способ получения
гетерозисных  семян  на   основе   скрещивания   получаемых  предварительных
инцухтлиний, но это способ не имеет никакого преимущества перед скрещиванием
друг с  другом разных сортов, разных  репродукций одного и того же  сорта, а
предложенная морганистами  долгая  и сложная процедура  по  предварительному
получению инцухтлиний является совершенно излишней.

     Несколько  слов  о  реплике  тов. Рапопорта  о том,  что цитогенетикам,
якобы,  известны и удается искусственно получить полезные мутации. Не  знаю,
какие факты он имеет в виду. Могу  лишь напомнить, что академик Шмальгаузен,
обобщая  всю литературу по этому  вопросу, приходит к выводу,  что полезных,
приспособительных  мутаций  не  известно.  Исходя  из  этого  положения,  он
построил теорию стабилизирующего отбора, призванную объяснить, каким образом
может происходить органическая  эволюция,  имеющая  черты приспособительного
процесса,  при  отсутствии  в природе приспособительных  мутаций. Говорить о
полезных мутациях можно только в одном смысле -- что эти мутации полезны для
тех,  кто  их  изучает, так  как если  изучаемые  цитогенетиками мутации  не
являются и не могут являться источником материала для органической эволюции,
то   они  являются   более  надежным   источником  материала  для  написания
диссертаций и сравнительно легкого получения ученых степеней.

     И. А. Рапопорт. Она является лучшей теорией, чем ваша. Обскуранты!

     Н.  В.  Турбин. Тов. Рапопорт, желая упрекнуть  мичуринцев, сказал, что
нужно растить правдивые кадры, которые открыто смотрят на факты и не лгут ни
себе,  ни другим.  Но  те  средства, к  которым  прибегает тов. Рапопорт для
защиты генной теории, -- замалчивание и боязнь фактов, извращенное изложение
хорошо известных  фактов, оскорбительные реплики  и истерические выкрики  --
все это говорит  о  том, что  сам  тов.  Рапопорт не принадлежит к правдивым
кадрам.

     Заканчивая   свое  выступление,  я   целиком   присоединяюсь,   и   как
исследователь,  и  как  преподаватель  высшей  школы,  к  мнению  товарищей,
считающих недопустимым  существующее положение с преподаванием и разработкой
генетики,  при котором наблюдается засилие  сторонников моргано-менделевской
генетики в наших вузах, в научно-исследовательских учреждениях и в редакциях
периодических и непериодических изданий.

     Надо  коренным образом изменить это существующее положение.  Необходимо
пересмотреть  тематику  генетических  исследований,  выполняемых биологами и
научными  институтами, и  очистить  эти  институты  от засилья  фанатических
приверженцев   морганизма-менделизма,   лиц,  которые,  прикрываясь   своими
высокими научными  званиями, подчас занимаются, по существу, переливанием из
пустого в порожнее.

     Необходимо  работу  кафедр  селекции   и   дарвинизма  в  наших   вузах
перестроить на новых  началах,  повернуть их внимание  от разработки разного
рода  лженаучных  проблем,  выдвинутых  на основе  менделизма-морганизма,  к
актуальным проблемам прогрессивной мичуринской генетики, укрепив эти кафедры
научными  кадрами,  доказавшими не  на словах,  а  на деле  свою способность
творчески разрабатывать  проблемы  мичуринской  генетики  и  дарвинизма. Эти
кадры у  нас  имеются,  но они,  как правило,  не имеют  доступа к вузовским
кафедрам, а там, где они получили этот доступ, часто делается все, чтобы  от
них освободиться.

     Пора положить  конец безудержной пропаганде в широких кругах биологов и
агробиологов реакционного  морганизма; надо создать условия, необходимые для
развития  и  пропаганды   мичуринской  генетики  и  советского   творческого
дарвинизма.  Этого требует наша советская жизнь, столь суровая и беспощадная
к  худосочным порождениям мертвородящей  метафизической  мысли  и  столь  же
благодатная   для   неодолимой   силы   роста  и   практического  применения
научно-творческой мысли. (Продолжительные аплодисменты.)


     Академик П. П. Лобанов. Объявляю перерыв до 11 часов утра 6 августа.


     (Заседание закрывается.)





 * ЗАСЕДАНИЕ ДЕВЯТОЕ (Дневное заседание 6 августа 1948 г.) *

     Академик П. П. Лобанов. Разрешите продолжить работу сессии. Слово имеет
академик И. И. Шмальгаузен.


     Академик И. И. Шмальгаузен.  Я  должен прежде всего извиниться, что  до
сих  пор  не  мог принять  участия  в  сессии  по  состоянию здоровья.  Мне,
собственно,  и сейчас нельзя  принимать участие и выступать.  Но дело в том,
что мне было уделено столь значительное внимание,  что мое молчание было бы,
вероятно,  превратно  истолковано.  Поэтому  я не  могу  не  дать  некоторые
объяснения по поводу тех обвинений, которые против меня выдвигались.

     Первое и вместе с тем основное обвинение -- это обвинение в автогенезе.
Причем  здесь  указывалось,  что  я  в  этом   отношении  якобы  не  являюсь
продолжателем  линии  моего  учителя  академика   Северцова.  Северцов  был,
очевидно,  иного  мнения,  так как из многочисленных учеников он избрал меня
своим  преемником.  Очевидно,  он  считал,  что  именно я  являюсь  наиболее
последовательным его продолжателем.

     В  действительности   я   все   время   пытался   стоять   на  позициях
материалистического объяснения эволюции, и с идеализмом, каких бы то ни было
вариаций, я последовательно боролся. Меня здесь пытались причислить к лагерю
генетиков и притом формальных генетиков.  Для тех, кто не  в  курсе дела,  я
должен сказать, что я вообще не генетик, а морфолог, эмбриолог, филогенетик.
Самое большое, что у меня некоторое отношение может иметь к генетике, -- это
работа по феногенетике расовых признаков у кур. Никакого иного отношения мои
работы  к  генетике  не  имели и не  имеют,  тем более  мои работы  не имеют
отношения к формальной генетике.

     Я старался быть последовательным материалистом,  и мне кажется, что это
выражено достаточно ясно  во всех  моих работах.  Именно  с этих  позиций  я
критиковал  все те идеалистические взгляды, которые мне здесь приписывались.
В "Проблемах  дарвинизма" на  страницах с 194 по  208  вы найдете  и критику
вейсманизма, и Де-Фриза, и формальной генетики, и взглядов  Лотси, и  теории
преадаптации.  Многие  из  этих  теорий,  например  теория  преадаптации,  в
Советском Союзе  впервые были подвергнуты такой основательной критике именно
мною.

     На чем же покоятся обвинения в автогенезе и, следовательно, идеализме?

     Очевидно, это касается вопроса  об источниках изменчивости.  Вот  что я
говорю об источниках изменчивости:

     "Дарвин полагал, что источником неопределенных наследственных изменений
являются  факторы внешней  среды.  Хотя генетики стояли  обычно на  позициях
автогенеза, факты, добытые ими самими, противоречат этим представлениям.

     Попытки вызвать  образование мутаций  действием внешних  агентов долгое
время оставались  безуспешными. Однако,  после введения  достаточно надежных
методов  для  учета  новых мутаций, американцу  Меллеру,  а  затем и  другим
исследователям,   удалось   получить   таковые,   сначала   путем   действия
рентгеновских   лучей,   а   потом   и   применением   других   агентов   --
ультрафиолетовых   лучей,  повышенной  температуры,  химических  веществ.  В
результате   таких  воздействий   получались   как  хромосомные  перестройки
различного рода, так и генные  мутации. Однако результат всегда был таким же
"неопределенным",  как и  в  природе. В  экспериментальных  условиях  обычно
повторялись те же мутации, которые возникали и спонтанно в лабораторных (или
полевых)  культурах. Это давало  генетикам возможность  толковать результаты
опытов как "ускорение" естественного процесса  мутирования. Однако, учитывая
сложность  строения  и функций организма  и историческую  обоснованность его
реакций, мы должны  согласиться с Дарвином, что специфика  изменения  всегда
определяется в гораздо большей степени индивидуальными  особенностями самого
организма, его конституцией,  чем характером  внешнего  воздействия. Поэтому
нас не должно  удивлять, что при применении определенных факторов получаются
разные мутации  и  действием различных  агентов  получаются в  общем  те  же
мутации, какие встречаются в природе.

     Это   не  значит,   что  получение  определенных   мутаций   совершенно
невозможно.  Нужно думать, что в конце концов удастся получить специфические
наследственные изменения действием определенных факторов на  точно известной
стадии   развития  данного   организма  (генотипа)   при  определенном   его
физиологическом состоянии.  Что  и физиологическое  состояние  организма  не
безразлично,  показывают установленные факты  значительного  повышения числа
мутаций при старении семян..."

     Далее я говорю, что "Не подлежит  сомнению, что получение других  более
тонких  определенных  наследственных  изменений также  возможно. Эти вопросы
стоят  сейчас  на  очереди.  Теоретически  мы  допускаем  также  возможность
параллельного изменения  соматических и половых клеток на тех стадиях, когда
они еще не обладают специфической диференцировкой, --  именно в точках роста
у растений" ("Проблемы дарвинизма", стр. 220-221).

     Из этого совершенно ясно, что я считаю, что источник изменчивости лежит
во   внешней  среде,   но   разумеется   эта   изменчивость,   конечно,   во
взаимоотношении организма  и среды,  причем специфика изменения определяется
больше организмом, чем средой ввиду сложности строения организма.

     Мне  ставят  в  вину, что  я  подчеркиваю неопределенность изменчивости
организма, но я говорю  о  неопределенности только  новых  изменений,  а  не
вообще неопределенности реакций.

     В процессе эволюции, под творческим  влиянием естественного отбора, они
преобразовываются в  адаптивные  изменения. Между прочим,  мне было  брошено
обвинение,  что я искажаю Дарвина, давая  другое определение  неопределенной
изменчивости.

     Прочту мое определение:

     "Неопределенная   изменчивость  означает  по  Дарвину  изменения,  лишь
косвенно   связанные   с   изменениями   внешней  среды.   Он   предполагает
существование реакций, осуществляемых через половую систему. Но это  реакции
не  прямые и, ввиду их  сложности,  пока  не воспроизводимые  по  произволу.
Каждая особь  реагирует по-своему.  Специфика  реакции  определяется главным
образом индивидуальными свойствами данной особи. Эти изменения, как правило,
наследственны.  Ясно,  что это в основном те  изменения,  которые мы  теперь
называем мутациями. Однако частично сюда входили и их комбинации и связанные
с ними неприспособительные модификации. В природном материале мы практически
всегда имеем дело с неопределенными индивидуальными различиями".

     "Дарвиновские определения основных  форм изменчивости являются наиболее
удачными  из  всех  существующих   определений,  так  как  даже  современное
определение  модификаций  и мутаций  как  ненаследственных  и наследственных
изменений   лишено   достаточной   ясности   и  давало   повод  для   многих
недоразумений" ("Проблемы дарвинизма", стр. 210).

     Мне  приписывалось представление об эволюции, как идущей по  потухающей
кривой  соответственно  представлениям  Даниэля  Роза  и  других  буржуазных
теоретиков.

     Прочту,  что  у  меня написано по  этому поводу.  Последняя глава  моей
работы "Факторы эволюции" специально посвящена вопросам о темпах эволюции. Я
дам выдержку из заключения:

     "Палеонтология  дает нам много материалов,  показывающих действительное
наличие  возрастающих   темпов  эволюции  наиболее  совершенных  и  активных
организмов любой геологической  эпохи.  Это  касается, в особенности, темпов
эволюции отдельных прогрессивных филогенетических  ветвей. Это  справедливо,
однако, и для всего процесса эволюции в целом" (стр. 382).

     Мне кажется, что я  первый  из дарвинистов  отметил  ускорение процесса
эволюции, а не ее затухание.

     Между прочим, Презент приписал мне резервную адаптацию.

     Никогда и  нигде  я не говорил и не мог  говорить  об этом, так  как  я
постоянно полемизировал с генетиками именно потому, что я считаю все мутации
вредными и, значит, не мог говорить об адаптивных мутациях и их накоплении в
резерве.

     Я  ввел понятие  резерва  наследственных изменений именно в  противовес
представлению  о  генофонде. Если генофонд -- понятие статическое, то резерв
-- понятие динамическое. В резерве  не только  растрачивается наследственный
материал, а идет непрерывное накопление наследственных изменений. Я говорю в
"Факторах  эволюции"  (стр.  191-192  и далее)  очень  подробно о накоплении
резерва за  счет  мутирования, распространения мутаций,  комбинирования их и
преобразования   в  сложные   наследственные  изменения.  Особенно  свободно
накопление  наследственных изменений идет в условиях доместикации; значит, у
прирученных   животных  и  культивируемых  растений  мы  имеем  максимальное
накопление наследственных изменений, что подробно у меня разбиралось в книге
"Организм как целое" (стр. 75-80).

     Ценными я  никогда не считал отдельные мутации. Я посвятил  специальную
книгу  вопросу  о  том, что  организм  эволюционирует  как  целое  и  только
изменения организации  в  целом  могут  быть  полезны  для  обладателя  этих
изменений. Отдельные,  частичные  изменения не могут быть  полезны.  Поэтому
любая  мутация вредна и  никогда я не  мог говорить о выискивании  отдельных
мутаций,  и тем более  рекомендовать это селекционерам. Я всегда  говорил  о
сложных  мутационных  изменениях.  Зачитаю некоторые цитаты, чтобы это  было
совершенно ясно.

     "Проблемы дарвинизма", стр. 223: "В этой связи мы должны также обратить
особое внимание на  то обстоятельство, что в природных условиях естественный
отбор никогда не имеет дела с отдельными мутациями".

     На  следующей странице: "Если  все мутации,  взятые в  отдельности, как
правило, вредны, т. е. связаны с  нарушением установившихся соотношений,  то
это ясно показывает, что ни одна мутация сама по себе не  является этапом на
пути эволюции.  Процесс эволюции ни в  коем  случае нельзя себе представлять
(как  это   делают  защитники  мутационной  теории)   результатом   простого
суммирования   мутаций.   Каждая   мутация   подлежит   сначала   известному
преобразованию  и  комбинированию  под  руководящим  влиянием  естественного
отбора" (стр. 224). И, наконец, как выводы этой  главы: "Естественный  отбор
имеет всегда  достаточное  поле  для проявления своего действия.  Обычно нет
речи о недостаточности  материала в  виде  наследственных изменений,  т.  е.
мутаций. Однако, подчеркнем еще