бед на благо нашей Родины. (Аплодисменты.)

     Академик П. П. Лобанов. Объявляется перерыв на 15 минут.

     Голос с места. Там записки есть.

     С. И. Алиханян. Их очень много, и мне нужно время, чтобы их прочесть.

     (Объявляется перерыв.)


     Академик П. П. Лобанов. Работа сессии продолжается. Слово для ответа на
записки  имеет  тов.  Алиханян.  Тов. Алиханян есть? Нет. Тогда  слово имеет
профессор Поляков.


     Профессор  И.  М.  Поляков  (член-корреспондент Академии наук УССР).  В
современной  биологической  науке  идет напряженная борьба прогрессивного  и
реакционного,  старого и нового, материализма и идеализма. И  в  этой борьбе
передовая  научная идеология Советского Союза противостоит гнилой  идеологии
капиталистического  мира.  Та  борьба,  которая  происходит в  биологической
науке, является отражением острой, напряженной классовой борьбы.

     В  чем конкретно выражается эта борьба в области эволюционной  теории и
генетики?

     Если  говорить о  внешней стороне дела,  то мы видим, что на Западе и в
Америке возникают и плодятся во множестве различные антидарвинистские теории
и  теорийки,  всевозможные  аристогенезы,  протерогенезы  и пр. О  всех этих
"генезах" и "измах"  можно сказать то же, что  говорил Ленин о  гелертерской
игре в новые словечки, в мудреные термины и хитрые измы. Вся эта лжеученость
должна  прикрыть   враждебную  нам  философскую  линию,  линию  идеализма  и
метафизики.

     В области  эволюционной теории  и генетики основное направление атак на
дарвинизм  идет  в  настоящее  время  со  стороны неодарвинизма,  со стороны
вейсманизма.

     Неодарвинизм оказался не в состоянии разрешить такие  основные  вопросы
эволюционной  теории,  как  соотношение  внешних  и  внутренних  факторов  в
изменчивости и эволюции, соотношение части и  целого в эволюции организмов и
т.  д.  Вейсманизм-неодарвинизм  построил  метафизическую  теорию  эволюции,
отрицающую творческую  роль естественного  отбора,  неверно трактующую  роль
наследственной  изменчивости,  значение  мутаций в  эволюции  и  ряд  других
вопросов.

     Морган, Симпсон, Григс, Шелл, Майер и  другие, хотя  все они или многие
из   них  считают  себя  дарвинистами,  но  по  существу  мы  имеем  дело  с
вейсманизмом,  неодарвинистической  реакцией.   И  совершенно   правильно  и
своевременно  поставлен  вопрос  о  том,  что   многие  современные  авторы,
именующие    себя   дарвинистами,   являются   в    сущности   метафизиками,
неодарвинистами,  являются  --   если   взять  старый  тимирязевский  термин
мендельянство -- неомендельянцами.

     В  трактовке  процессов   эволюции  неодарвинисты   стоят  на  позициях
довлеющей  роли  мутаций,   отрицания  влияния  внешней  среды  на  процессы
развития.  Если  взять  Вейсмана,  Моргана,  Шелла  и  других,  то  все  они
рассматривают организм  в  отрыве от  среды, подменяют  творческое  действие
отбора  фактором  изоляции  (примером  того  является  Майер),  допускают  в
условиях   изоляции,   путем   выщепления,   мутации   не    только   низших
систематических категорий,  но  и  высших.  Результат этой  идеалистической,
метафизической   концепции,   которая  вытекает  не  из  дарвинизма,  а   из
современного вейсманизма,  из неверной оценки  роли  мутаций в  эволюции, из
неверного понимания  взаимоотношений  организма и среды в эволюции, является
то,  что  все эти  авторы  смыкаются с  автогенетиками. С другой стороны,  к
антидарвинистам   примыкают   ламаркисты,   которые  упрощенчески   понимают
взаимоотношение  организма  и  среды,  стоят  на позиции  вульгарной  теории
равновесия и не могут дать научного материалистического  объяснения проблеме
органической целесообразности.

     Не случайно  многие буржуазные генетики пришли к позициям вейсманизма и
неодарвинизма в  области эволюционной  теории, стали сторонниками  учения  о
преадаптации,   утверждающего,   что   приспособительные   черты   организма
зарождаются заблаговременно, задолго до того, как организм попадает в данные
условия  среды,  и  только  в  соответствующих  условиях  изоляции эти черты
выявляются.

     Не случайно Морган, Шелл и другие  стоят на  позициях  преадаптации. Не
случайно Пеннет  попытался не так давно воскресить  бэтсонианство, а  Григс,
Нэбор  и другие воскрешают  лотсианство, что может  показаться  чудовищным в
наше время.

     Это связано с рядом серьезных теоретических ошибок  в самой генетике. В
чем заключаются  эти ошибки? Эти ошибки,  на мой взгляд,  заключаются прежде
всего в учении об автогенезе, в непонимании физиологической природы процесса
наследственной изменчивости. Эти ошибки связаны с  метафизической концепцией
гена, с непониманием  организма как целого в  индивидуальном  и историческом
развитии.   Это   неминуемо   привело   к  тому   абстрактному   и   глубоко
абиологическому подходу к проблеме видообразования,  который  характерен для
названных ученых. Отсюда неверная трактовка мутаций, преадаптационизм  и все
прочие понятия антидарвинизма.

     Отсюда  и   вытекает,  что  многие   современные  зарубежные  генетики,
именующие себя дарвинистами, в сущности дарвинистами не являются, а являются
неодарвинистами, вейсманистами, т. е. метафизиками, антидарвинистами.

     У нас все эти  вопросы  стоят  очень  остро, так  как  они  являются не
абстрактными теоретическими вопросами, вокруг которых  можно говорить  много
хороших и ученых слов; все эти вопросы  тесно  связаны с жизнью, с практикой
создания новых форм,  в  которых особенно  заинтересована  наша Родина. Наша
Родина  уверенно  идет  по пути  построения коммунистического  общества,  и,
естественно, задача ученых -- использовать в науке все  то, что способствует
продвижению по этому славному пути, и беспощадно отбрасывать все  то,  что в
той  или  иной  степени  мешает,  что  не обеспечивает движения по  наиболее
плодотворному,  продуктивному пути. Отсюда  необходимость борьбы за четкие и
ясные  позиции в науке, позиции, которые соответствуют фактам,  а тем  самым
соответствуют и диалектико-материалистическому пониманию живой природы.

     Мне хочется  кратко высказать свою точку  зрения по некоторым  основным
вопросам, затронутым в дискуссии.

     Наша  позиция  в  области  эволюционной  теории  должна  быть  позицией
дарвинизма.  Я не  употребляю выражения "ортодоксальный  дарвинизм", как мне
это  приписывают. Я всегда  писал,  что дарвинизм в  той форме, в  какой его
сформулировал  Дарвин, имеет  ряд  положений,  нуждающихся  в  пересмотре; в
учении Дарвина  имеются  отдельные ошибочные  положения,  и  именовать  себя
ортодоксальными дарвинистами нам незачем. Но мы -- дарвинисты, потому что мы
согласны  с  материалистическим  ядром учения Дарвина, с глубоко творческой,
глубоко правильной  теорией  естественного  отбора,  без которой  невозможно
объяснить основные черты органического мира и приспособленности организмов к
среде,  то,   что  именуется   органической  целесообразностью.  И  если  мы
категорически  отвергаем ламаркизм, то, конечно,  не потому (это нужно  ясно
сказать), что ламаркизм ставит вопрос  о роли факторов среды в изменчивости,
а прежде всего потому, что ламаркисты разрешают с ненаучных позиций основную
проблему  эволюционной  теории.   Ламаркисты  неверно  разрешают  вопрос   о
соотношении организма и среды. Ламаркизм -- это в сущности вульгарная теория
равновесия, и  для  самого  Ламарка  и  последующих ламаркистов  чрезвычайно
характерно    неумение    научно-материалистически     объяснить     явление
целесообразности.

     Не  случайно поэтому  для ламаркизма характерно учение  об  изначальной
целесообразности. Характерно для ламаркизма и учение о внутреннем стремлении
организмов к прогрессу, о принципе градации. Все эти идеалистические понятия
вытекают  из  чрезвычайного   упрощенчества,  неправильной  общей  концепции
ламаркизма, из концепции современных ламаркистов, отрицающих творческую роль
естественного отбора, без которого невозможно объяснить эволюцию.

     У нас часто в дискуссиях дело решается таким образом, что основной спор
идет  вокруг вопросов о роли  среды в  эволюции. Это действительно  основной
вопрос или один из важнейших основных вопросов.

     Среда  имеет величайшее значение в эволюции организмов. Это вытекает из
самой  сущности  организма как такового. Для организма наиболее  характерным
свойством является метаболизм --  обмен веществ его с окружающей  средой.  А
что это значит? Это значит, что организм  не может существовать, не впитывая
в  себя, не перерабатывая  в себе факторов внешней среды.  И поэтому внешняя
среда   в   эволюции   организмов  играет   чрезвычайно  существенную  роль.
Рассматривать эволюцию организма в  отрыве от  внешней среды  -- это  значит
неминуемо скатиться на позиции метафизики и идеализма.

     Но  мне  кажется важным подчеркнуть,  что  воздействие  среды,  природа
внешней среды могут быть истолкованы различно, когда мы говорим об эволюции,
индивидуальном   развитии   организма,   изменчивости   и   т.  д.   Возьмем
наследственную   изменчивость.   Наследственная  изменчивость  организма  по
природе   своей   физиологична.  Это   утверждение   Тимирязева,   Мичурина,
утверждение,  на  котором  так  настаивает  сейчас  Т.  Д. Лысенко, является
совершенно правильным. Это  означает, что изменения организма не  могут итти
иным путем, как через изменения  материальной структуры плазмы,  цитоплазмы,
ядерной плазмы, через изменения специфического для организма обмена веществ,
характерного для  каждого  вида  метаболизма. Это тот реальный  путь,  через
который внешние факторы включаются в организм.

     Эту  точку  зрения, которую  я  сейчас сформулировал, я  формулирую  не
впервые. Я с 1934 г. неоднократно об этом писал и  выступал, в частности, на
дискуссии  при  редакции  журнала  "Под  знаменем  марксизма"  в  1939  г. В
подтверждение этого я мог бы привести очень много материалов,  если  бы было
время.

     Сейчас сторонники подчас различных  направлений  в генетике  приходят к
тому,  чтобы  вскрыть физиологическую природу наследственной изменчивости. В
свое время в генетике были популярны многочисленные опыты, с помощью которых
генетики  думали доказать, что  организм меняется в  зависимости  от условий
среды. Сюда относятся многочисленные опыты с рентгеном и т. п. На смену этим
опытам идут другие,  и  с  помощью их пытаются,  специфическими характерными
воздействиями,  включиться  глубоко  интимно в структуру  организма,  в  его
биохимию, физиологию, и этим путем добиться изменений.

     В этом отношении работы по расшифровке наследственной основы организма,
которые мы находим в  трудах мичуринского  направления, заслуживают большого
внимания.  Подходить  к этим  работам так, как  подходят некоторые генетики,
догматически, закрывать  глаза, говоря,  что этого не может быть, это значит
уклоняться в сторону от поступательного движения науки в этой области.

     Но  я  полагаю, что  многочисленные работы, в которых  экспериментаторы
путем химических  воздействий  -- аминокислотами  и  рядом других веществ --
пытаются подойти  к  решению  этой  задачи,  работы  ряда  авторов,  которые
пытаются путем иммунологических воздействий, иногда даже адэкватно, изменить
структуру наследственного организма, -- все эти  работы  (одни прямо, другие
косвенно) направлены к тому, чтобы глубоко включиться в физиологию организма
и изменить его наследственную основу.

     В этой связи необходимо затронуть вопрос, который  здесь поставлен,  --
об  унаследовании   приобретенных  признаков.  Очень   часто  многие  авторы
связывают  это представление  об  унаследовании  приобретенных  признаков  с
ламаркизмом.

     Это правильно в  том смысле, что  для ламаркизма допущение наследования
приобретенных признаков  является  совершенно  обязательным. Однако было  бы
совершенно бессмысленно и неверно всякого  исследователя, утверждающего, что
приобретенные изменения могут  унаследоваться, зачислять по этому признаку в
разряд  ламаркистов,  ибо  ламаркизм -- это  целая  эволюционная  концепция,
связанная с идеалистическим  представлением об изначальной целесообразности,
уводящая  к  автогенезу,  а  вопрос,  о  котором  сейчас  речь,  это  вопрос
конкретный.

     Как  нужно  разрешать  этот вопрос?  Как  я  понимаю  разрешение  этого
вопроса?

     Сейчас   распространяется   очень  широкое  понимание  о   наследовании
приобретенных признаков.

     Речь  идет  о  том,  что  изменения, вызванные в определенных  условиях
существования,  в   определенных  условиях  среды,  изменения,  вызванные  в
организме (в ряде случаев это вопрос  совершенно  конкретный), в зависимости
от  того,  в какой мере  эти  изменения  могут затронуть  половые  элементы,
повлиять  и  т.  д.,  могут  оказаться  и  в  следующем  поколении,   т.  е.
унаследоваться.  В  таком очень широком понимании  мы признаем,  что внешние
факторы  включаются  в процесс наследственной  изменчивости, в таком широком
плане и надо говорить об унаследовании приобретенных признаков.

     Но  основной  спор идет не  вокруг  этого,  а  вокруг  того,  могут  ли
признаки,  приобретенные   какими-либо  органами  тела,  адэкватно  изменять
элементы, при помощи которых организм размножается (скажем, половые клетки).
Могут  ли  эти  адэкватные  изменения  направленно  итти,   передаваться  из
поколения в поколение?

     Мне  кажется, -- я  защищаю это  много  лет, --  что из самой  сущности
понимания  развития   наследственности   вытекает,   что   для  подавляющего
большинства случаев  такой путь  невозможен.  По какой  причине? Потому  что
условия  образования  половой  клетки,  условия  образования  элементов, при
помощи которых  размножается  данный организм, и условия, при помощи которых
возникают изменения,  например, в коже саламандры в  опытах  Кеммерера или в
опытах с травматическими повреждениями и т. д., о которых шла  речь, --  это
совершенно разные вещи.

     Поскольку  это  так, постольку нельзя представить себе такую адэкватную
переработку в организме тех или иных изменений.

     Значит  ли это,  что  такая  адэкватность вообще  невозможна?  Нет,  не
значит, потому что вопрос должен стоять очень конкретно: о  каких организмах
идет  речь, о  каких  признаках,  в  какой  связи эти  признаки  находятся с
условиями   образования   половой  клетки,   какова  биохимическая  природа,
биохимическая основа этой клетки.

     Любопытный факт. Мне попалась  работа  Стертеванта -- одного из столпов
современной классической  генетики,  одного из сотрудников  Моргана, работа,
которая  вызвала у меня  чрезвычайно  большое удивление, ибо даже этот автор
допускает  возможность  адэкватного  унаследования  изменений,  возникших  в
определенной  части тела  (речь  идет  о  передаче  по  наследству  дефектов
хрусталика).

     Т. Д. Лысенко. Это говорилось.

     И. М.  Поляков. Я  не  знал.  Этот автор полагает,  что  путем подобных
иммунологических воздействий могут произойти подобного рода изменения.

     Я этот  факт упоминаю, чтобы показать, что к этому вопросу надо подойти
без  предубеждения.  На определенных  ступенях  эволюции, особенно у  низших
организмов, у  растений, в  отношении целого ряда  признаков вполне мыслимо,
учитывая конкретные пути развития  признаков в организме,  что  эти признаки
наследуются  подобным  путем. Но возводить  это  в  общее  правило по-моему,
нельзя.

     Но это мне кажется частным вопросом.

     В общей форме вопрос ставится так,  что внешняя среда, внешние условия,
в которых происходит  развитие организма, включаются в процесс изменчивости;
процесс   изменчивости,  через  обмен   веществ,   оказывается  по   природе
физиологичен.

     Вот в этом  смысле  я понимаю  это учение. Здесь  в этой области должна
быть проделана  еще  очень  большая экспериментальная  работа,  которая  нам
многое разъяснит и которая  нам  даст  в руки  совершенные  методы переделки
животных и растительных форм.

     Большинство животных и растительных форм до  сих пор создаются отбором,
как  и  во время  Дарвина, который  использовал  естественную  гибридизацию.
Задача, которая  ставилась и которая Мичуриным была разрешена, -- это задача
направленно переделывать, сознательно изменять  природу  организма. Но нужно
задать  еще  один  вопрос.  Когда человек  направляет  изменчивость,  то  он
получает  то,  что ему нужно,  что  приспособлено  к  определенным природным
условиям или отвечает его хозяйственным потребностям.

     Если этот  процесс идет стихийно  в  природе,  то с точки  зрения общей
целесообразности  организма  как  целого возникающие  изменения могут давать
различный эффект.

     Значит, в данном случае вступает  в силу творческая  роль естественного
отбора, но это не мыслимо в отрыве от  изменчивости и наследственности;  его
нельзя  рисовать  как  сито,  которое  просеивает  возникающие  мутации.  Но
естественный отбор решает, являются ли данные изменения пригодными, жизненно
целесообразными, или они будут в эволюции отброшены. Вот здесь основной узел
разногласий между ламаркистами и дарвинистами.

     Если считать, что среда сама по себе  вызывает целесообразное изменение
организмов, то это неизменно приведет к теологии.

     Когда мы говорим  среда,  то  совершаем  общую ошибку.  Можно  думать о
температуре,  о минеральном состоянии почвы, о воде  и  т. д.,  но, как  еще
подчеркивал Дарвин,  основной  средой  организма  являются другие организмы,
биологическая среда. И  вот,  если внешние  факторы,  включившись  в процесс
изменчивости и  являясь необходимым  условием  для  возникновения  того  или
другого  изменения,  вызывают  проявление разнообразных  признаков,  то  это
разнообразие в  отношении  к  среде  биологической  может  быть  чрезвычайно
различным по своей эволюционной ценности.

     Например, если у  каких-то  бабочек  вырабатывается защитная окраска  в
отношении  хищников,  ящериц  или   птиц,   которые   поедают   бабочек,  то
изменчивость каждой бабочки идет, конечно,  под влиянием факторов среды, она
физиологична по  своей  природе. В  этом  сомневаться не  приходится.  Здесь
существуют пути влияния  внешних факторов. Но все это неопределенно. Все эти
изменения будут итти по типу неопределенной изменчивости.

     Т. Д. Лысенко. Это предвидеть можно или нет?

     И.  М. Поляков.  Мичурин поставил  только  вопрос об изменчивости.  Моя
мысль  совершенно  ясна.  Я  хочу сказать,  что среда,  включаясь  в процесс
наследственной изменчивости, вызывает разнонаправленные изменения.

     Т. Д. Лысенко. Предвидеть изменения можно или нет?

     И. М. Поляков. Мне трудно, когда вы перебиваете.

     Т. Д. Лысенко.  Мне  трудно  слушать,  когда говорят неправильные вещи.
Предвидеть можно или нельзя? Если мы поставим, например, корову в надлежащие
условия, вымя будет увеличиваться или нет? Можно это предвидеть или нет?

     И.  М.  Поляков.  Я  сейчас говорю  о  том,  что в  стихийных природных
условиях возникающие изменения  идут  в  различных направлениях потому,  что
организмы многообразны, окружающие условия тоже многообразны, и это вызывает
многообразную разнонаправленность изменений. Естественному отбору приходится
решать, что является целесообразным и что не является целесообразным.

     Я говорю, что речь идет о неопределенной изменчивости.

     Голос с места. Вы критиковали...

     И. М. Поляков. Я понимаю несколько иначе, чем вы. Изменяются ли причины
или нет, можем ли мы этим овладеть или нет.

     Это ясно всем.

     И  вот  в этом  смысле я и понимаю  утверждение Дарвина  и Тимирязева о
"неопределенности"   природной   изменчивости   --  именно  с  точки  зрения
приспособительного  эффекта, с точки зрения общей целесообразности организма
как целого.  Так  я и понимаю сущность этого  вопроса. Я не  говорю, что раз