народных обработках,  которые  не
содержат, однако, никаких существенных отклонений по сравнению  с  немецкими
{Cp.: Ernst Kraus, I, с., стр. 73-84.}.
     С народной драмой и кукольными комедиями о  Фаусте  связаны  по  своему
происхождению и народные песни лирического характера (всего 8 текстов).  Это
- жалобы,  в  которых  оплакивается  судьба  Фауста,  употребившего  во  зло
предвещается его близкая гибель ("Fauste, Fauste, du musst sterben,  Fauste,
deine Zeit ist aus"). Они представляют стихотворные арии в  народном  стиле,
которые целиком или в  отрывках  вкладывались  в  уста  доброго  ангела  при
исполнении драмы или кукольной комедии {См.: Creizenach, стр. 130-151, - См.
афишу труппы Нейберов (Тексты, III, 17).}.
     Лишь внешним образом связаны с легендой о  Фаусте  разнообразные  книги
заклинаний, ходившие под его именем с заглавием "Фаустово  тройное  заклятие
адских  духов"  ("Faust's  dreifacher  Hollenzwang").  Обычную   абракадабру
демонологии   -   так   называемые   "экзорцизмы"   (заклинания    дьявола),
кабалистические знаки и фигуры -  предприимчивые  издатели  охотно  украшали
авторитетным именем прославленного чернокнижника, выдавая  ее  за  те  самые
волшебные книги, которые перешли по  наследству  от  Фауста  к  ученику  его
Вагнеру. Приманкой для читателя служили широковещательные  заглавия,  вроде:
"Книга чудес, искусства и волшебства доктора Иоганна Фауста, именуемая также
Ч_е_р_н_ы_й в_о_р_о_н или Т_p_о_й_н_о_е а_д_с_к_о_е з_а_к_л_я_т_и_е, которым
я понудил духов приносить мне все, чего бы я ни пожелал, будь то золото  или
серебро, клады большие или малые, разрыв-траву, и что только еще  существует
подобное на земле, все я совершил с помощью этой книги, а также чтобы  снова
отпустить духов по своей  воле"  {"Dr.  Johann  Faustus  Miracul-Kunst-  und
Wunderbuch  oder  der  schwarze  Rabe  auch  der  Dreifache   Hollen   Zwang
genannt..."}.  Книги  эти  печатались  или   переписывались   и   покупались
суеверными и доверчивыми людьми за большие деньги до самого конца XVIII века
и известны в большом числе экземпляров и в различных редакциях {Библиографию
см.: Engel. Faust-Schirften, стр. 149-162: IV. Doctor  Faust's  Hollenzwang.
Magische Werke, welche Doctor Faust verfasst und hinterlassen haben soll  (Э
314-370). Перепечатки: Kloster,  II,  стр.  805-930,  V,  стр.  1029-1180.}.
Переписка была делом не  всегда  безопасным.  В  1660  году  один  писец  из
Гильдесгейма попал в тюрьму за то, что  за  большую  плату  переписал  такую
книгу для незнакомого чужестранца.  Его  самого  заподозрили  в  сношении  с
дьяволом. В  XVIII  веке  этим  делом  промышляли  в  особенности  некоторые
баварские и швабские монастыри. За книгу платили 200 талеров, но можно  было
при случае купить ее за 150 и даже за 100 {См.: М. Карелин. Западная легенда
о докторе Фаусте. - "Вестник Европы", 1882, кн. 12, стр. 723.}.
     Будущий  просветитель  и  рационалист   К.-Ф.   Барт   рассказывает   в
автобиографии (1790), как он в отроческие годы  увлекался  магией  и  как  с
великим трудом сумел раздобыть и вместе со своими  товарищами  похитить  эту
книгу у одного студента, который  продавал  ее  за  недоступную  для  бедных
молодых людей огромную сумму в 300 талеров. Переписав книгу от руки, Барт  и
его товарищи пытались вызывать дьявола по указанному в ней рецепту, а  после
неудачи, разуверившись  в  магии  окончательно,  стали  пугать  привидениями
суеверного собственника книги {См.: Carl Friedrich Bahrdt. Geschichte seines
Lebens, seiner  Meinungen  und  Schicksale.  Wien,  1790,  Kap.  18  (Fausts
Hollenzwang). - См.: Tille, N 339, стр. 822-835.}.
     Гете использовал некоторые мотивы вульгарных "экзорцизмов" этого типа в
своем "Фаусте" в сцене "Кухня ведьмы", но его герой не  занимается  подобным
старомодным колдовством и с чувством гадливости  говорит  Мефистофелю:  "Мне
отвратительно  это  сумасшедшее  волхвование!"  (Mir  widersteht  das  tolle
Zauberwesen!)
     "Ученая" литература XVII века не внесла ничего нового в историю легенды
о  Фаусте.  Многочисленные  богословские   и   полубогословские   труды   по
демонологии, магиологии и демономагии, обличительные  проповеди  и  трактаты
против ведовства, собрания псевдоисторических и занимательных  анекдотов  на
эту тему, в которых Тилле и  другие  коллекционеры-библиографы  прослеживают
отклики  легенды  о  Фаусте  {См.:  Tille,  стр.  111   и   сл.   -   Engel.
Faust-Schriften, I. Geschichte, Sammelwerke und Allgemeines, стр. 1-56.}, не
располагали о нем никаким новым материалом, кроме свидетельств  XVI  века  и
народных книг. Они цитируют эти свидетельства некритически  и  без  разбора,
переписывая друг друга  и  рассматривая  показания  современников  Фауста  в
смысле  их  достоверности  в  одном  ряду  с  фольклорными   материалами   и
литературными вымыслами Шписа  или  Видмана  и  даже  с  народной  книгой  о
Вагнере.
     Появление народной книги Пфитцера (1674) вызвало первую попытку научной
критики легенды: профессор И.-К. Дюрр (Дурриус)  из  Альторфа  в  длинном  и
ученом латинском послании к  Георгу  Фюреру  (1676)  вскрывает  исторические
противоречия и неправдоподобности этой книги  {Письмо  было  опубликовано  в
книге: J. G. Schelhornius. Amoenitates  Literariae.  Frankfurt  u.  Leipzig.
1676 (изд. 2-е - 1726). - Ср.: Тille, Э 126, стр. 229-245,  и  Э  215,  стр.
516-518.}.  По  мнению  Дюрра,  исторический  доктор  Фауст   тождествен   с
первопечатником Иоганном Фаустом (или Фустом)  из  Майнца,  соперничавшим  с
Гутенбергом  в   изобретении   книгопечатания   (около   1447   года).   Это
анахронистическое отождествление, основанное лишь на созвучии имен,  в  свое
время,  однако,  достаточно  распространенное  (см.  стр.   274),   получило
некоторое  хождение  в  позднейшей  традиции.  Оно   засвидетельствовано   в
особенности в чешском устном и письменном предании {См.:  Kraus,  стр.  8  и
сл.}, нашло отражение в романе "бурного гения" Клингера "Жизнь Фауста"  (см.
ниже, стр. 359), в перенесении в  Майнц  места  действия  кукольной  комедии
Гейсельбрехта (Тексты, IV, 2). Его подхватила г-жа де Сталь в своей книге "О
Германии" 1813), послужившей в этом смысле  источником  для  Пушкина  в  его
наброске плана к "Сценам из рыцарских времен", где Фауст,  как  изобретатель
книгопечатания, сопоставляется с изобретателем пороха Бертольдом Шварцем {А.
С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. VII. М., 1937, стр. 346. - Ср.:  В.
Жирмунский. Гете в русской литературе. Л., 1937, стр. 138.}.
     Поток "ведовской" литературы, не прекратившийся  и  в  первой  половине
XVIII века, встречает  растущее  противодействие  передовых  идей  немецкого
буржуазного Просвещения. Уже в конце XVII века один из родоначальников этого
направления, ученый Томазиус, более успешно и  последовательно,  чем  в  XVI
веке Лерхеймер и Вир, выступил против ведовских процессов и суеверной  мании
колдовства {См.: Christian Thomasius. De crimine  magiae,  1702.}.  К  этому
времени  относится  вторая,  более  серьезная  попытка   научно-критического
пересмотра традиционных материалов легенды о Фаусте - латинская  диссертация
виттенбергского  магистра  Неймана  "Disputatio  de  Fauste   prestigiatore"
(1683). Нейман ссылается на ранние труды  Томазиуса,  но  в  особенности  на
просвещенного француза Габриеля Ноде, который уже в 1625 году  поставил  под
сомнение  в  своей  неоднократно   переиздававшейся   "Апологии"   суеверные
сказания,  обвинявшие  многих  "великих  мужей"  прошлого  в  колдовстве;  в
частности, касаясь легенды о Фаусте, он утверждает, что это не "история",  а
"магический роман" (roman magique) {Gabriel Naude. Apologie  pour  tous  les
grands personnages qui ont ete faussement soupconnes de Magie. Paris,  1625.
- Ср.: Tille, Э 80, стр. 149-150 (см, в особенности расширенное издание 1669
года, Э 116, стр. 208-210.).}. Примыкая к Ноде, Нейманн  отвергает  ценность
книги  Видмана  как  исторического   документа.   Он   отвергает   также   и
анахронистическую  гипотезу  Дюрра.  Обращаясь  к  свидетельствам   "ученой"
демонологической  литературы  XVI  века  (Манлия,  Вира,  Хондорфа,  Филиппа
Камерария и др.), он приходит к выводу, что Фауст действительно существовал,
как о том рассказывают многие  современники,  но  был  он  не  "историческим
лицом", а частным человеком, причем человеком мало известным  (ein  obskurer
Kerl), вокруг  имени  которого  в  те  отдаленные  времена  сложилось  много
вымышленных рассказов (Fabeln). Эти "правдоподобные  вымыслы"  (glaubwurdige
Lugen) превратили историю его жизни в "магический роман", согласно выражению
Ноде. "Сведений о нем сохранилось бы еще меньше, если  бы  комедианты  столь
часто не ставили его на театре" (Тексты, III, 8).
     Брошюра Неймана и вызванная ею в "ученой" литературе дискуссия освежили
интерес к теме, к тому времени уже устаревшей. Сочинение это  переиздавалось
неоднократно и было переведено на немецкий язык {M.  Joh.  Georg  Neumann's.
Curieuse Betrachtungen des sogenanntes D. Faustens. Aus dem Lateinischen ins
Deutsche ubersetzt von M. M. Dresden und Leipzig. 1702.-  См.:  Kloster,  V,
str.  451-482.}.  Рационалистические  установки  последней  версии  народной
книги, написанной "Верующим христианином",  несомненно  подсказаны  влиянием
Неймана.

        "5 "

     Впервые легенда о Фаусте  получила  театральную  обработку  в  трагедии
английского драматурга Кристофера Марло  (Christopher  Marlowe,  1564-1593),
самого яркого и талантливого из предшественников Шекспира.
     Сын сапожника из Кентербери, Марло сумел получить образование благодаря
помощи влиятельных покровителей, учился  в  Кембриджском  университете,  где
достиг ученых степеней бакалавра и магистра, но  затем,  увлекшись  театром,
переехал в Лондон, променяв духовную карьеру на необеспеченное существование
сперва  актера,   потом   поэта   и   театрального   драматурга,   типичного
представителя  писательской  богемы.  Марло   принадлежал   к   той   группе
театральных писателей  -  предшественников  Шекспира,  которых  современники
прозвали  "университетскими  умами"  (University  wits).  Будучи  людьми   с
классическим образованием, эти писатели внесли в английский  народный  театр
идеи и художественные вкусы эпохи  Ренессанса,  способствуя  их  синтезу  со
средневековыми по своему происхождению национальными традициями.
     В своем  драматическом  творчестве  Марло  является  ярким  выразителем
индивидуалистических тенденций,  характерных  для  Возрождения.  Он  создает
титанические  образы  сильных  людей,  стремящихся   преступить   за   грани
человеческого. Таков его Тамерлан - героический завоеватель,  выезжающий  на
сцену на колеснице, в  которую  запряжены  побежденные  им  цари  ("Тамерлан
Великий", около 1587 года); таков Варрава, прототип шекспировского  Шейлока,
но еще не очеловеченный сочувствием автора,  демонически последовательный  в
своей  алчности  и  в  чувстве  ненависти  и  мести  к  своим   оскорбителям
("Мальтийский еврей", после 1589 года). Рядом с ними должен быть поставлен и
чернокнижник доктор Фауст, вступающий в союз с дьяволом  ради  безграничного
знания, недоступного людям, власти и наслаждений ("Трагическая история жизни
и смерти доктора Фауста").
     В драматической  обработке  Марло  образ  Фауста,  созданный  легендой,
героически приподнят и идеализован, точнее - в  нем  раскрыты  те  потенции,
которые заключены были в легенде и наличествовали в народном романе,  как  в
искаженном отражении значительнейших прогрессивных  идейных  движений  эпохи
Возрождения: эмансипации человеческого  разума  от  средневековой  церковной
догмы и человеческой воли и поведения от Средневековой аскетической  морали.
Взволнованные монологи Фауста, когда он, "ничем не насыщаясь",  от  школьной
схоластической науки обращается к магии в поисках  "нездешней  премудрости",
которой он "жаждет всей душой"; его обращение к античному образу  Елены  как
высшему воплощению чувственной, земной красоты своей порывистой страстностью
воплощают в традиционном образе кудесника глубоко личные переживания  автора
и современные черты:

                      О, целый мир восторгов и наград,
                      И почестей, и всемогущей власти
                      Искуснику усердному завещан!
                      . . . . . . . . . . . . . . . .
                      Искусный маг есть всемогущий бог.
                      Да, закали свой разум смело, Фауст,
                      Чтоб равным стать отныне божеству.

     В настоящее время установлено, что Марло принадлежал в Лондоне к кружку
выдающихся ученых - астрономов, математиков, географов, прославленных  своим
вольнодумством, а  также  поэтов  и  людей  искусства,  собиравшихся  вокруг
фаворита  королевы  Елизаветы  Уолтера:  Ралея,  человека   также   широкого
образования  и  вольных  мыслей.  Люди,  окружавшие  Ралея,  составляли  его
"маленькую Академию" (little Academe), прозванную недоброжелателями  "школой
атеизма" (Sir Walter Raleigh's School or Atheism) {Ср.: Frederick  S.  Boas.
Christopher'Marlowe. Oxford, 1940, стр.  236-264.  -  Eleanor  Grace  Clark.
Raleigh and Marlowe. A Study in Elizabetian Fustian. New  York.  1941,  стр.
223-390. John Bake  less.  The  Tragical  History  of  Christopher  Marlowe,
Harvard University Press, 1942, vol. I, стр. 107-140.}.  Доносчики  сообщали
Тайному совету (1592), что  Ралей  него  друзья  "одинаково  издеваются  над
Моисеем и над нашим Спасителем, над старым и новым заветом и,  помимо  всего
прочего, обучают писать имя господа наоборот" (т. е. dog -  "собака"  вместо
God - "бог", кощунство, о котором упоминается и в  "Фаусте"  Марло).  Ученых
друзей Ралея, в том числе знаменитого астронома и математика Хариота (Thomas
Hariot,  1560-1621),  также  обвинявшегося  в  вольнодумстве,  называли  его
"волхвами" (magi). Возможно, что в этом кружке получили  развитие  традиции,
восходившие к материализму и атеизму Джордано Бруно, посетившего  Англию,  в
частности Оксфорд, в 1583 году {См.: E. G. Clark, 1. с.. Chapter 18: Atheism
and the Bruno Scandal in "Doctor Faustus", стр. 338-389.}.
     О Марло также широко распространено было опасное для него  мнение,  что
он "атеист". Осведомители  сообщали  о  нем  Тайному  совету,  что  он  "был
способен выдвинуть более убедительные доказательства в пользу  атеизма,  чем
какое-либо духовное лицо в Англии в пользу  существования  бога"  и  что  он
будто бы "хвастался тем, что читал лекции по атеизму сэру Уолтеру и прочим".
"Куда он ни приходит,  -  писал  другой  доносчик,  -  он  всегда  старается
обратить людей в атеизм, рекомендуя им не  давать  себя  запугать  верой  во
всяких оборотней и домовых и издеваясь над богом и его служителями".  В  том
же доносе Марло приписываются утверждения, что чудеса, совершающиеся по воле
божьей, могут твориться людьми на основании опыта, что Моисей был фокусником
и что Хариот (названный уже астроном из кружка Ралея) может сделать  больше,
чем он, что Моисею легко  было,  пользуясь  искусством  египтян,  обманывать
иудеев, так как они были народом грубым и невежественным,  что  Христос  был
незаконнорожденным и заслуживал казни больше, чем разбойник Варрава, как это
хорошо знали иудеи, что религия была создана для того, чтобы держать людей в
страхе, и много другого в том же роде. Незадолго до гибели Марло против него
в Тайном совете возбуждено было дело по обвинению в атеизме.  Обвинение  это
против передовых мыслителей и ученых  эпохи  Возрождения  становится  в  это
время в Англии столь же стандартным, как в более отсталой Германии обвинение
в колдовстве и сношениях с дьяволом. Атеизм начиная с 1590-х годов понимался
английским судом очень широко, включал все виды вольнодумства и  скептицизма
по отношению к господствующей англиканской церкви, во главе  которой  стояла
королева, и рассматривался как  преступление  политическое.  Есть  основание
думать, что последовавшее вскоре затем убийство Марло в одной  из  таверн  в
окрестностях Лондона, совершившееся при невыясненных обстоятельствах (1593),
было подстроено тайной полицией.
     Тема безграничности человеческого знания, столь  близкая  мировоззрению
самого Марло, намечена уже в "Тамерлане", его первой драме:

                    Наш дух, способный до конца постичь
                    Вселенной нашей дивное устройство,
                    Измерить бег блуждающей кометы,
                    Все к новым знаниям стремится вечно.

     В "Фаусте" пафос первых монологов - в той  же  оптимистической  вере  в
безграничную силу  знания,  но  эта  вера  облечена  в  формы,  подсказанные
традиционным сюжетом легенды ("Искусный маг есть всемогущий бог"), из  рамок
которого Марло не выходит как драматург, не нарушающий художественной правды
этой  легенды.  Борьба  "добра"  и  "зла"  за  душу  Фауста   происходит   в
соответствии  с  мировоззрением  легенды  и  зрителя,  и  в  рамках  легенды
"грешника"  постигает  заслуженная  кара  -  адские  муки.  Последние  слова
обреченного  ("Я  сожгу  свои  книги!")  обличают  науку  как  источник  его
несчастья: и в этом Марло остается верным традиции и  художественной  логике
образа, а не своим убеждениям, которые звучат  приглушенно  в  эпилоге  -  в
высокой  оценке  "смелого  ума"   героя.   Характерны,   однако,   отдельные
субъективные отступления на  протяжении  пьесы,  в  которых  Фауст  -  Марло
поучает Мефистофеля в духе атеизма и  материализма,  заверяя  его,  что  "не
страшит  его  словцо  "проклятье"",   или   предлагая   "праздные   оставить
рассужденья о гибели, о душах и о прочем":

                 Не мнишь ли ты, что Фауст склонен верить.
                 Что может быть страданье после смерти?
                 Старушечьи все выдумки!

     Так же своеобразно  и  неканонично  представление  об  аде,  излагаемое
Мефистофелем в традиционной "беседе" с Фаустом: ад - не место ссылки грешных
душ, он - в самом страдании грешника от совершенного греха.

                 Мой ад везде, и я навеки в нем!

     Драматическая обработка народного романа позволила  Марло  создать  для
повествования  новые  композиционные  рамки.  Пользуясь  техникой  старинной
английской  драмы,  он  отодвинул  биографическую  экспозицию  в  пролог:  о
рождении, воспитании героя и его успехах в науках мы узнаем в  этом  прологе
из эпического рассказа Хора. Собственно действие открывается в  тот  момент,
когда Фауст, сидя в  своем  кабинете,  погруженный  в  пыльные  фолианты,  в
последний   раз   производит   "смотр"   университетским   наукам   и,    не
удовлетворенный  философией,  медициной,  правом   и   богословием,   решает
обратиться к магии, к "божественным книгам некромантов".  Эта  драматическая
экспозиция,   представляющая   нововведение   Марло,    дала    прочное    и
концентрированное начало действия, которое в дальнейшем сохранилось во  всех
драматических обработках легенды - от народной драмы и кукольной комедии  до
"Фауста" Лессинга  и  Гете.  В  конце  трагедии  стоит  такая  же  эффектная
заключительная сцена: в том же кабинете Фауст в последнюю ночь своей  жизни,
терзаемый ужасом приближающейся расплаты, произносит свой последний монолог,
прислушиваясь к бою часов, предвещающему наступление  рокового  двенадцатого
часа и появление дьяволов, пришедших за своей добычей.
     Между этими двумя неподвижными  точками,  началом  и  концом  действия,
проходит ряд драматизованных сцен,  следующих  в  основном  канве  народного
романа и развивающихся в последовательности эпического повествования.
     Фауст получает магические книги  от  двух  чернокнижников,  Корнелия  и
Вальдеса, - эпизод, которого нет у Шписа (Комментарии, стр. 409); заклинание
дьявола в лесу на перекрестке; заключение договора с Мефистофелем; разговоры
между  ними,  прерываемые  сомнениями  и  колебаниями  Фауста;  путешествия,
изложенные в повест