Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Наука. Техника. Медицина
   Документальная
      Валери Поли. Об искусстве -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  -
ей мере равно населению Европы; население Японии превышает население Германии... " В это время, когда миру все более угрожают фашистско-то­талитарные движения и режимы, наивно-утопически звучит субъективно честный призыв Валери к совершенно новой по­литике -- "политике Мудрости". 1932 В "Навязчивой идее", наиболее "обнаженном" из всех диало­гов Валери, во всем блеске проявляется его гений мастера сво­бодной беседы. Затрагивая поочередно проблемы разума и памяти, личности и знания, языка и морали, современной науки и бессознательно­го (к фрейдизму он относится критически), Валери развивает идеи, выработанные за долгие годы уединенных размышлений. В ходе этой легкой, почти светской беседы автор возвраща­ется к своей излюбленной теме -- антагонизму знания и бы­тия -- и пытается осмыслить в этом свете трагические послед­ствия развития экстенсивной, утилитаристской буржуазной цивилизации: "болезнь активности", всеобщий автоматизм и нарастающее ускорение жизни приводят к тотальной нивели­ровке и угрожают той самой "свободе духа", тому "высшему благу", следствиями которого являются. Как видно из диалога, Валери остается "Робинзоном на остро­ве", но это отнюдь не "политика изоляции", равнодушия. "Ос­тров" служит пунктом "интеллектуального внимания", пол­ного тревоги и окрашенного в трагические тона. Высшее при­звание человека он по-прежнему усматривает в неограничен­ном дерзании разума, но он начинает замечать возникающую отсюда угрозу. Трагически звучит парадоксальная фраза из его тетрадей: "Разум есть, быть может, одно из средств, кото­рое избрала вселенная, чтобы поскорее с собой покончить". 30 апреля в связи со столетием со дня смерти Гете Валери произносит речь о нем в Сорбонне. Он видит в этом великом немце великого европейца, образ которого позволяет нам уга­дывать, чем могла бы стать Европа, если бы "могущество по­литическое" и "могущество духа" счастливо сочетались. Гете выступает у Валери как некий "мистик внешнего мира", целиком доверяющийся чувственной реальности, которая, ве­рит он, "гениальнее его собственного гения". Именно это при­водит его к универсальному "протеизму" и возможности со­относить бесконечные метаморфозы сущего с этой своею уни­версальностью. Валери говорит в связи с этим о демонизме Гете, о его воле к жизни и о его орфическом начале: "Мы го­ворим: Гете, как мы говорим: Орфей". Май: "О Коро и пейзаже" (впоследствии -- "Вокруг Коро") -- предисловие к книге "Двадцать эстампов Коро". Июнь: "Триумф Мане" -- вступление к каталогу выставки. 1933 Март: вместе с Мари Кюри, Ланжевеном, Жюлем Роменом он участвует в Мадриде в заседании Комитета сотрудничества интеллигенции Лиги Наций. Май: цикл выступлений в Италии. Он записывает в тетради: "У меня интеллектуальная "шизо­френия" -- ибо я столь же общителен на поверхности <... >, насколько сепаратист в глубине... " С декабря Валери возглавляет Средиземноморский универси­тетский центр в Ницце. В выступлении, озаглавленном "Средиземноморские внуше­ния", он говорит о многовековой культуре Средиземноморья и о влиянии на его творчество и его мысль морской стихии, в атмосфере которой прошло его детство. 1934 Февраль: встреча со Стравинским. "Эстетическая бесконечность" в журнале "Искусство и меди­цина". 5 мая -- премьера мелодрамы "Семирамида": текст Валери на музыку Онеггера. Андре Моруа передает разговор Андре Жида и Валери. Жид сказал: "Если бы мне не давали писать, я бы покончил с со­бой". На что Валери ответил: "А я покончил бы с собой, ес­ли бы меня заставляли писать". Декабрь: "Доклад о ценности добродетели" -- выступление на заседании Французской Академии. 1935 Январь: журнал "Нувель ревю Франсез" публикует "Вопро­сы поэзии". Выступая в родном городе перед выпускниками сетского кол­лежа, Валери отходит от своей антируссоистской позиции, го­ворит даже об "органическом бытии" человека и подвергает сомнению свой исходный этический принцип -- ставку на без­граничность творческой потенции интеллекта: "По мере того как человек все более и быстрее, чем когда бы то ни было, удаляется от первоначальных условий существования, все, что он знает, то есть все, что он может, с силой противобор­ствует тому, что он есть". Он председательствует на сессии Комитета искусств и лите­ратуры Лиги Наций. 25 мая, в связи с пятидесятилетием со дня смерти Гюго, по парижскому радио зачитывается статья Валери "Виктор Гю­го -- творец во всеоружии формы". 15 июня: выступление в Сорбонне на вечере, посвященном Лопе де Вега. Ноябрь: "Всеобщее определение искусства" опубликовано в "Нувель ревю Франсез". 1936 Февраль: "Дега, Танец. Рисунок". Март: выступление в Париже "Философия танца". Апрель: серия лекций в Алжире и Тунисе. Валери избирается профессором поэтики в Коллеж де Франс. Он пишет предисловие к книге о Сведенборге. О мистике он будет говорить также в статьях, посвященных Нервалю и по­эзии Хуана де ла Крус; в этой последней он великолепно опишет мистическое состояние "темной ночи". С мистической литературой, в частности с текстами Рейсбру­ка Удивительного, Катерины Эммерих, Сведенборга, он был хорошо знаком еще с юношеских лет. Однако когда он пишет: "Я мыслю, как сверхчистый рационалист. Я чувствую, как мистик", он отнюдь не имеет в виду религиозно-мистического переживания. Запись в тетради: "Я отличаюсь от многих (и конкретно -- от Малларме) тем, что они наделяют литературу некой "аб­солютной" ценностью, -- то есть ценностью конечной цели, -- тогда как я ценю ее лишь как средство развития выразитель­ных и комбинационных способностей... <... > У меня не литературная цель. Моя цель заключается в воздействии не на других, а на себя -- Себя, -- поскольку "Я" может себя рассматривать как произведение... разума". В другой записи Валери рекомендует себе на будущее заме­нять по возможности термин "формальный" термином "функ­циональный". 1937 Январь: выступление в Париже -- "Вийон и Верлен". В одном из самых изящных и тонких своих эссе "Человек и раковина" Валери рассматривает различие человеческих конст­рукций и природных образований, творчества человека и со­зидания естества. В коротком тексте "Преподавание поэтики в Коллеж де Франс" Валери призывает к созданию такой истории литерату­ры, которая строилась бы "не как история писателей и слу­чайностей их биографии или творчества, но как история ра­зума, поскольку он производит и потребляет "литературу"; такая история могла бы быть создана даже без всякого упо­минания имен писателей". Август: "Речь об эстетике" -- выступление на Международ­ном конгрессе эстетики и искусствознания. 10 декабря -- первая лекция курса поэтики в Коллеж де Франс. Отправляясь от греческого корня "пойейн" (делать), Валери строго разграничивает творческий акт и само произве­дение, значимость которого рождается лишь в акте его вос­приятия "потребителем". Он призывает отказаться от взгляда на произведение как на некий застывший объект. "Творение разума существует лишь в действии". Он пишет в тетради: "Порою вещи, солнце, мои бумаги как будто говорят мне: опять ты! Что ты делаешь здесь? Разве ты недостаточно видел нас? Ты снова хочешь закурить си­гарету? Но ты курил ее уже триста семьдесят тысяч раз. Ты опять хочешь улавливать эту брезжущую идею?.. Но ты внимал ее появлению по крайней мере 104 раз. И я сажусь и той же рукой подпираю тот же подбородок". Судя по "Тетрадям", старость не приносит Валери ни ощуще­ния слабости, дряхления или распада, ни сознания умудрен­ности, ни какой-либо глубокой трансформации. Им владеет чув­ство неизбывного повторения. "Та же утренняя сигарета, тот же кофе, та же тетрадь, те же идеи" (N. В a s t e t, Faust et le cycle. -- "Entretiens sur Paul Valйry", 1968, p. 119). 1938 В "Предисловии к диалогу об искусстве" Валери говорит о лживости и пагубности европоцентризма в условиях современной цивилизации. "Со дня на день догма о неравенстве че­ловеческих семей становится все более опасной в политике; она будет для Европы фатальной. Техника распространяется, как чума". В августе он пишет "Кантату о Нарциссе", которая должна быть положена на музыку. Октябрь: предисловие к альбому Домье в издательстве Скира. Запись в тетради: "Нужно расти. Но нужно также всю жизнь хранить в себе Ребенка. Посмотри на окружающих -- тех, в чьем взгляде ничего не осталось от детства. Вот как это уз­нается: их взгляд отчетлив, когда предметы отчетливы, и рас­плывчат, когда предметы расплывчаты и безымянны... " 17 октября -- речь перед хирургами, в которой он прославля­ет великое искусство человеческой руки. "Символизм не есть Школа", -- утверждает он в "Существова­нии символизма". Что же касается самих символистов, "эс­тетика разъединяла их; этика их сплачивала". 1939 Январь: лекция об Эдгаре По в Коллеж де Франс. Валери пишет текст для книги о Чехословакии, отданной на растерзание гитлеровской Германии. Сентябрь: "Смесь". В статье "Свобода духа" Валери снова пытается переосмыс­лить ряд своих основных установок. Провозглашая свободу духа (которую он отличает от свободы формальной) "высшим благом", он, однако, констатирует: "Дух представляет в нас некую силу", которая понудила нас удалиться "от всех ис­ходных и естественных условий нашего бытия". Трудно пред­видеть, к чему ведет нас этот новый и небывалый мир, со­зданный нашим духом и "для нашего духа". Но каковы бы ни были его угрозы, пути назад нет -- разве что к "животно­му состоянию". Лишь сам свободный дух, без которого "куль­тура угасает", может быть критерием и предвидеть порождае­мые им же угрозы материального прогресса. Вот почему по­ра "бить тревогу и выявлять опасности", которым он под­вергается, -- исходят ли они от "наших открытий", "нашего образа жизни" или от бесчеловечной политики. Валери, не называя прямо тоталитарно-фашистских режимов, ясно гово­рит об их политической сути, враждебной свободной мысли. Сентябрь он проводит по соседству со Стравинским, который читает ему наброски своего "Курса музыкальной поэтики"; Валери находит в нем общие идеи с собственной поэтикой. 1940 Он отдыхает после болезни в Динаре, когда 22 июня туда вступают немецкие войска. "Я мыслю, -- следовательно, я страдаю, -- пишет он. -- Мысль о том, что происходит, отравляет то, что я вижу. Красота солнца и моря заставляет страдать -- ибо нужно страдать, -- и прекрасное должно действовать в том же духе". Узнав, что дети целы и невредимы, он с головой уходит в ра­боту. Он обращается к образу Фауста, этого "европеида", которого переносит в эпоху, когда вновь открыт "в недрах тел и словно бы за пределами их реальности древний хаос", когда "индивид умирает", "растворяется в множественности", когда наступает, быть может, "гибель души" и "само Зло под угрозой", ибо даже смерть оказывается всего лишь "од­ним из статистических свойств" "человеческого материала", а "методы" дьявола представляются "устаревшими". Драму "Мой Фауст" Валери не окончил. По мнению исследо­вателей, три завершенных акта, сверкающие остроумием, пол­ные чеканных и глубоких формул, не дают представления о всей полноте замысла Валери. Его Фауст -- "Сизиф жизни", чья трагедия даже не в самом вечном повторении жизни, но в высшей ясности сознания, которое угадывает сущее в его зарождении и знает наперед все его возможности: хотя Фауст и обнаруживает в итоге, что бытие ценнее знания, хотя он даже пытается слить воедино постижение и любовь, он дол­жен будет отказаться (в IV акте) от любви, неотделимой от "Эроса исступленного", -- во имя высшего своего завершения, "последней мысли", которая прервет окончательно "циклы" его существований. Тайной мыслью автора было "исчерпать" веч­ный образ, ибо "ницшевскому amor fati Валери всем сущест­вом противопоставляет свой horror fati" (N. В a s t e t, Faust et le cycle. -- "Entretiens sur Paul Valйry", 1968, p. 122). В сентябре он возвращается в Париж. В Академии, где по­ставлен вопрос о выражении доверия Петену, он первым бе­рет слово и заставляет предложение отвергнуть. 1941 Валери выступает в Академии с речью памяти Бергсона. Эта речь, почти неизвестная во Франции, будет воспринята за рубежом как акт мужества перед лицом оккупанта. На протяжении всего периода оккупации Валери отказывает­ся от встреч с врагом и решительно отвергает посулы колла­борационистов. Он живет в стесненных материальных усло­виях. Правительство Виши смещает Валери с поста руково­дителя Средиземноморского университетского центра. Осенью выходит первое издание сборника "Дурные мысли и прочее". Среди самых различных тетрадных записей Валери здесь встречается особенно характерная: "Оставайся спокоен. Гляди бесстрастно. Почему? Потому что это спокойствие и это бесстрастие воспроизводят устойчивость, а также и вре­мя, которое от всего очищается. Человек бесстрастный обла­дает амплитудой века. Гнев, наслаивающиеся эмоции порож­дают в итоге только банальность. В конце концов, ничего ни­когда не было. Не теряй из виду это конечное и несомненное ничто. Пусть некий знак -- некая вытянутая горизонталь -- остается глубинным фоном твоих сокровенных движений и метеоров". Известный французский писатель Жюльен Грак так откликается на эту стоическую или даже даосскую запо­ведь Валери: "Точно -- и прекрасно. Но в конце концов и равным образом не было никогда никого, и эта вытянутая горизонталь выявляется лишь на кладбище. <... > Порази­тельно, что Валери предается здесь <... > той бестелесной загробной мудрости, которая произвольно выносит человека в пространство без почвы и время без длительности: он, кто так много и столь справедливо упрекал Паскаля в том, что можно назвать бессодержательной отстраненностью" (J. Gracq, Lettrines 2, Paris, 1974, p. 142). 1942Он вступает в антифашистский Национальный комитет писа­телей. Сентябрь: "Искушение (святого) Флобера". Начало работы над переводом "Буколик" Вергилия. Читая дневник А. Жида, Валери изумлен мнением своего дру­га, полагающего, что он разыграл свою жизнь, как искусный шахматист: "Все события моей жизни, карьера, брак и т. д. были делом других. Моя политика всегда состояла в одном: оградить, поскольку это возможно, мой бесконечный поиск -- за счет множества вещей и ценою посредственной жизни". Письмо священнику Ридо, которое послужит предисловием к его книге "Введение к мысли Поля Валери": "Вот уже пять­десят один год день за днем на рассвете мой мозг испы­тует меня. Это два-три часа внутренних операций, в которых я нуждаюсь физиологически". И дальше: "Моей единственной "константой", единственным постоянным моим инстинктом бы­ло стремление все более отчетливо представлять свое "умствен­ное функционирование" и, поскольку это возможно, хра­нить или восстанавливать свободу от тех иллюзий и "парази­тов", какие навязывает нам неизбежное пользование словом". Октябрь: "Диалог о дереве". Он откликается на освобождение Парижа статьей "Дышать": "Свобода есть ощущение. Этим дышат. Мысль, что мы свободны, расширяет будущность мгновения. <... > Мы видели и пережили то, что может совершить огромный и славный го­род, который хочет дышать". Но нет места самоуспокоенно­сти: "... Разум должен сохранять нынче всю свою ясность. <... > Надобно попытаться представить эпоху совсем небыва­лую". Теперь, как никогда, необходимо отказаться жить прошлым. Валери сознает, что нужно менять "всю структуру по­литического и экономического мира". Об этом говорит он 10 декабря, на торжественном заседании в Сорбонне, где выступает с речью о Вольтере. В этой речи, исполненной горечи и трагической силы, он прославляет Воль­тера прежде всего как борца, как героя, "друга и защитника рода людского". Вольтер, "провозглашающий, что существу­ют преступления против человечества и что есть преступления против мысли", "единой силой пера <... > сотрясает всю свою эпоху". "Но что мог бы он сделать сегодня? -- восклицает Валери. -- Что может человек разума?" Валери видит унич­тожение духа на путях духа и, полный трагического сомнения, фактически признает, что поколеблен основной принцип его мысли. Вновь отмечая, что в наши дни "человек понимает себя все меньше, как, по-видимому, все меньше он разумеет природу, в которой находит меж тем все более могуществен­ные орудия силы", он решается заявить, что свобода духа и жизнь его обречены, если дух не будет соблюдать "преде­лов, которые должен сам ставить своей чрезвычайно ценной и чрезвычайно опасной власти все подвергать сомнению". "Можно подумать, -- продолжает он, -- что все усилия нашей мысли, весь неслыханный рост наших положительных знаний послужили к тому, чтобы довести до сокрушительной и дикой силы возможность уничтожить род людской и прежде всего убить в нем надежды, какие вкладывал он веками в смягчение собственной природы. Должны ли мы согласиться в итоге, что нет такой жестокости, такого варварства, такого злонамерен­ного и холодного расчета, которые могли бы считаться изжи­тыми и окончательно стертыми с лица земли? <... > И какой исполинский Вольтер, под стать миру в огне, нужен, чтобы осудить, проклясть, заклеймить безмерное планетарное зло­действо с его свирепым разбоем? Ибо в наши дни речь не идет больше о нескольких невинных мучениках, о жертвах, которые можно пересчитать... мы считаем теперь миллиона­ми -- и даже уже не считаем... " Потрясенный фашистским террором, отупляющей пропаган­дой, варварством и озверением, Валери говорит об ответст­венности всего человечества за будущее человека и пытается представить реакцию Вольтера "перед этой фантасмагориче­ской картиной": "Быть может, -- если мне позволено будет завершить этим речь о нечестивце, -- он бы вспомнил несрав­ненное благородное слово -- самое глубокое, самое простое, самое точное слово, изреченное некогда о человеческом пле­мени и, следовательно, о его политике, развитии его знаний, o ero учениях и конфликтах; быть может, он пробормотал бы очевиднейшую сентенцию: "Они не ведают, что творят". 1945 25 февраля: приветствие Красной Армии (зачитано на митин­ге, опубликовано год спустя). Встреча в мае с Т. С. Элиотом: он делится с ним тяжелыми предчувствиями в отношении судеб Европы. В последнее де­сятилетие жизни у Валери усиливается чувство "почвы", ду­ховных корней, неразрывной связи с европейской интеллекту­альной традицией. Он с горечью ощущает теперь, что циви­лизации, его породившей, пришел конец. Май: продолжение курса поэтики в Коллеж де Франс. В мае же -- стихотворение в прозе "Ангел". Перед тем как 31 мая окончательно слечь в постель, он запи­сывает в последней своей тетради: "В чем подвожу я себе итог. Я чувствую, что моя жизнь завершена, то есть не вижу в на­стоящем ничего, что нуждалось бы в завтра. Оставшаяся жизнь может быть только пустой тратой времени. В конце концов я сделал все, что мог. Я знал свой разум достаточно <... >. Знал я и свое

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору