дно тебе,- сказал Лемке серьезно.- Я соберусь, Данил,  соберусь...
Давай командуй.
   - Магазины еще не закрыты,- сказал Данил.- Нужно в темпе достать  хорошую
фототехнику и, что  здесь  будет  немного  труднее,  приличную  порнографию.
Смачную, цветную, замысловатую...

   Глава шестая
   Волки бегут молча
   Столица, 09.00
   Милицейский  генерал-майор  вышел  из  подъезда  привычной,  наработанной
походкой: деловой и вместе с  тем  лишенной  всякой  суетливости.  Легонько,
порядка ради одернул парадный китель. До черной "Волги" с  особыми  номерами
оставалось не более восьми шагов.
   Пройти их генерал так и не смог. Неведомо откуда вынырнув, курчавый  негр
вьюном пошел вокруг него в лихой пляске, чем-то напоминавшей камаринскую,  а
частично и смахивавшей на здешнюю лявониху. Из одежды  на  нем  имелся  лишь
веревочный поясок, кое-как прикрывавший срам гирляндой  банановой  кожуры  -
правда, при особо азартных пируэтах кожура так и взметалась.
   - Симба, бвана, симба! - самозабвенно орал негр.- Рамамба  хара  мамбуру,
мамбуру! Моя Ма-самба пляшет самбу!
   Генерал был скорее ошарашен - никаких других чувств пока что и  не  успел
испытать.  Свидетелей  не  было.  Он  растерянно  покосился   на   водителя,
уверенный, что тот поспешит моментально восстановить общественный порядок  и
субординацию, но водитель, такое впечатление, дремал, привалившись виском  к
полуопущенному стеклу.
   На самом деле он был вырублен коротким мастерским  ударом  и  должен  был
очнуться лишь через  четверть  часика.  Знать  этого  генерал  не  мог  -  и
затоптался, ощущая  некую  обидную,  пожалуй  что,  и  унизительную  чуточку
неправильность происходящего. С генералами, особенно милицейскими, так  себя
вести не положено.
   Негр, однако, плевал на субординацию - извивался всем организмом, подлец,
выкрикивая свои непонятные припевки.
   Окончательно разъяриться генерал не успел. В мгновение ока сорвав  крышку
с пластикового желтого ведерка, негр широко размахнулся - ив лицо  генералу,
в  грудь,  в  живот  ударил  вязкий  густой  поток  кроваво-красного  цвета,
невыносимо резко пахнущий свежей краской (каковой и являлся).
   Ослеп генерал мгновенно. Фуражка слетела, он  попробовал  было  протереть
глаза кулаками, но лишь усугубил этим ситуацию, взвыв от боли, намертво сжав
веки, под которые словно песок насыпали. Закричав, наконец, в  полный  голос
что-то непонятное ему самому, он не мог видеть, как негр  опрометью  кинулся
за угол, так и не испачкавшись в краске. Вскочил в гостеприимно  распахнутую
для него дверцу "Москвича", прилег на заднее сиденье, чтобы никто не узрел.
   Глядя  в  потолок  "Москвича",   Франсуа   Петрович   Пормазов,   сугубый
профессионал, осклабился в гнусно-довольной улыбке. Он снова сработал  чисто
- в переносном смысле, конечно, никак не в прямом.
   Поставьте себя на место  путчистов,  которых,  если  сосчитать,  довольно
мало, которые сейчас под рас-стрельной статьей, которые, как положено любому
путчисту, себя  не  помнят  от  напряжения,  а  нервы  напоминают  предельно
натянутые гитарные струны, готовые пронзительно взвыть от  легкого  касания.
Теперь представьте, что человек, на  которого  возложена  одна  из  ключевых
ролей, не прибывает в нужное место в нужное время,  а  потому  и  не  отдает
необходимых приказов. Когда с ним срочно пытаются связаться, зажав  нервы  в
кулаке, обеспокоенные соратнички, им преподносят следующую историю:  Икс  не
смог приехать, потому что  голый  негр  у  подъезда  облил  его  краской  из
ведра...
   Интересно, кто-нибудь поверит в  такую  отговорку?  Вряд  ли.  Ну,  а  за
недоверием   непосредственно   следует   растерянность,   самые    печальные
предположения - вроде тех, не вздумал ли хитрый генерал соскочить с готового
тронуться поезда? А далее, словно бы  сама  по  себе,  разгорается  и  тихая
паника...
   Именно так и произошло, даже быстрее, чем планировали  Данил  с  Франсуа.
Милицейский сводный батальон - ни  о  чем  и  не  подозревавший,  понятно  -
остался в месте прежней дислокации.
   Столица, 09.00
   Генеральская супруга, само собой, давно  была  строжайшим  образом  мужем
проинструктирована насчет особой бдительности в открывании двери на  звонок.
Однако в дверном глазке она узрела по ту сторону двери не мрачного грабителя
с ломиком наперевес, а пожилую женщину  со  строгой  прической,  в  очках  в
тонкой золотой оправе, к тому же на  груди  у  звонившей  красовались  орден
Красной Звезды и немалое число  медалей.  Не  отдавая  себе  в  том  отчета,
супруга  моложавого   армейского   генерала   подсознательно   связала   эту
несомненную ве-тераншу какого-то из славных фронтов, то ли  боевого,  то  ли
трудового, с сегодняшним праздником.
   И открыла дверь.
   Пожилая ветеранша, вроде бы и не прилагая каких-то  особенных  усилий,  в
две секунды ухитрилась оттеснить хозяйку в глубь обширной прихожей - да  что
там, холла - и неумолимо надвинулась,  а  за  ней,  всхлипывая,  то  и  дело
промокая глаза платком, уныло  тащилась  довольно  юная  особа  с  явственно
выпирающим под платьем животиком.
   Ошеломленная генеральша, уже не пытаясь хоть что-то понять,  отступила  в
комнату, оглянулась на последнюю линию обороны - законного супруга, как  раз
накинувшего на белоснежную крахмальную рубашку  парадный  армейский  китель.
Справедливости ради следует отметить, что планок у него было поболее, нежели
регалий у пожилой гостьи в золотых очках.
   Он тоже не успел открыть рот,  замер  в  странной  позе,  потянувшись  за
фуражкой к столу.
   - Ну  так  как  же,  Игнась  Петрович?  -  напористо  заговорила  пожилая
орденоносица, подойдя почти вплотную.- Заранее знаю, что вы скажете: и снова
вам некогда, и праздник сегодня, и на службу вам пора...  Сколько  ж  можно,
прости господи? Вы только посмотрите на девочку! И попробуйте прикинуть,  на
каком она  месяце.-  Она  взяла  генерала  за  лацкан  отутюженного  кителя,
встряхнула с неженской силой и почти крикнула: -  Обрадовались,  что  больше
нет ни парткомов, ни месткомов? По-вашему, и правду простому человеку  найти
негде? София, ты что молчишь?
   Хныкающая девчонка проворно вступила:
   - Игнась Петрович, вы ж сказали, что к праздникам непременно  разведетесь
со своей пилой... Я вам и поверила, дура... Вы не думайте, я  бы  ничего  не
сказала, тетя сама фотографии нашла...
   Поскольку генерал видел эту парочку впервые, то,  как  всякий  нормальный
человек, решил на миг, что сошел с ума или просто еще не  проснулся.  Однако
все чувства свидетельствовали, что вокруг самая доподлинная реальность.  Вот
только язык прирос к гортани. Не в силах  повернуть  голову,  он  смог  лишь
пробормотать:
   -  Карина,  это  недоразумение  какое-то...  И,  не  успев  еще  осознать
произнесенные супругой слова, похолодел от самого тона:
   - Так, и кто же тут пила, Игнасик? Опять?! Только на  сей  раз  еще  и  с
прибавлением? -  Она,  дрожа  от  сарказма  и  охотничьего  азарта,  указала
наманикюренным пальчиком на задорно бугрив-шийся животик юной  гостьи.-  Ну,
это уже переходит...
   Генерал  лихорадочно  пытался  придумать   хотя   бы   парочку   дельных,
убедительных фраз  -и  с  ужа-сом  убеждался,  что  не  в  состоянии  ничего
сообразить.
   - Ошибаетесь, милочка,- спокойно  и  где-то  даже  величественно  сказала
генеральше  пожилая  гостья.  Полезла  в  сумочку,  вытащила  пачку  цветных
фотографий и прямо-таки сунула их в руки Карине (надо  добавить,  отнюдь  не
старой и определения "пила", в общем, не заслуживавшей).- Вот  это  как  раз
всякие границы переходит. Узнаете, надеюсь? Позвольте  полюбопытствовать,  с
вами ваш супруг,  надеюсь,  такого  непотребства  не  учиняет?  А  с  бедной
неопытной девочкой, как видите, можно...  Посмотрите  на  нее-  ведь  совсем
ребенок... Встретился генерал, красивый, импозантный, красиво набрехал,  что
непременно женится... София, не плачь! Правду мы еще найдем!
   Генеральша, задыхаясь от ярости, перебирала фотографии. Очень может быть,
она слыхивала что-то про фотомонтаж, но была  теперь  не  в  том  состоянии,
чтобы рассуждать логично и здраво. Не осталось ничего, кроме бивших гейзером
эмоций...
   Генерал  тоже  увидел  одну  из  фотографий  -  и  содрогнулся  от  дикой
нереальности происходящего. Но опомниться ему не дали.
   - София! -  воскликнула  пожилая  тетушка  залетевшей  племянницы.-Хватит
распускать  сопли!  Повернись  и  выйди.  Гордо  выйди.  На  экспертизу   мы
обязательно подадим, товарищ генерал, ваше превосходительство,  и  уж  тогда
вам ни за что не отвертеться. Я вам абсолютно не верю насчет женитьбы, да  и
не хотела бы иметь такого зятя, как вы,- должно быть, каждой дурочке одно  и
то же твердите? Но правду найдем, да-с, можете не сомневаться!
   Она неожиданно для генерала взмахнула  рукой,  вмиг  с  извечным  женским
умением оставив у него на  щеке  четыре  длиннющих  царапины.  Гордо  подняв
голову, фыркнула ему в лицо:
   - А еще военный! -  повернулась  и  горделивой  походкой  наполеоновского
маршала  прошествовала  к  выходу,  подталкивая  перед   собой   безропотную
племянницу. Хлопнула входной дверью так,  что  хрустальные  висюльки  люстры
задребезжали длинно, жалобно.
   Супруги остались одни. К генералу, наконец, вернулся дар речи.
   - Кариночка! - воскликнул он елико мог убедительнее,  морщась  от  боли,-
царапины уже обильно кровоточили.-Я этих баб впервые...
   Фотографии полетели ему в лицо. За ними последовала  фуражка,  за  ней  -
некстати для генерала подвернувшаяся под руку разъяренной супруге ваза.
   Митрадора Степановна с Надюшей уже садились в машину,  когда  у  подъезда
притормозил "уазик" и в дверь кинулись двое статных милиционеров.  Они  были
вызваны Волчком заранее, но оказались как нельзя более  к  месту.  Поскольку
вызов оказался ничуть не ложным - в квартире и в самом деле имела  место  не
просто ссора, а настоящая драка, причем контуженному вазой  генералу  срочно
требовалась медицинская помощь.
   Прибыть в нужное место к нужному времени он не смог.
   Столица, 09.04
   Вышедшая из подъезда молодая женщина  не  привлекала  к  себе  особенного
внимания - лишь приглядевшись как следует, можно было заметить, что  лицо  у
нее словно бы стянуто в гримасе напряженной злобы.
   Катя Зерникова нервно поправила на плече сумку - самую обычную,  женскую,
летнюю, но несомненно таившую  внутри  что-то  тяжелое,  заставившее  тонкий
ремешок врезаться в плечо. Шагнула к автобусной остановке.
   Оглушительно трещащий японский мопед, юркий и легкий, едва не  впечатался
прямо в нее, и женщина инстинктивно шарахнулась. Мопед вылетел с тротуара на
мостовую, ловко разминулся с отчаянно  завизжавшим  тормозами  "жигуленком",
свернул вправо и в три секунды исчез за углом.
   Катя перевела дух. И только теперь сообразила, что ее  внезапно  ограбили
на стандартный западноевропейский манер.  На  плече  уже  не  было  сумки  с
заряженным холостыми револьвером и большим красивым пропуском на площадь.
   Гнаться за мопедом было, конечно, бесполезно. Эти детские  игрушечки  при
нужде могут выжать и девяносто.
   Она стояла, как столб, и до  нее  медленно  начинало  доходить,  что  все
пропало.
   Столица, 09.45
   Лейтенант, прикрыв ладонью последний  сладкий  утренний  зевок,  поправил
фуражку и приказал часовому:
   - Открывай.
   - Что, на выезд?
   - Да говорят...
   Часовой тоже с удовольствием зевнул бы во всю  хавалку,  но  рядом  стоял
офицер, и парень, героическим  усилием  сведя  скулы,  сдержался.  Налег  на
створку, выкрашенную в защитный цвет, и она, визгнув на роликах,  покатилась
в сторону.
   Длинный, отчаянный автомобильный гудок  моментально  смахнул  с  часового
дремоту,- и он шарахнулся в сторону.
   Грузовик влетел в ворота задним ходом, наискосок,  в  секунду  их  плотно
закупорив. Часовой отпрыгнул еще дальше -  как  раз  вовремя.  Из  кузова  -
обшитого жестью короба - почти на то самое место, где он только  что  стоял,
полетели горящие, дымящие, остро  воняющие  паленым  тряпьем  комья.  Звонко
разлетелась  на   асфальте   огромная   бутыль,   взвилось   желтое   пламя,
распространилось, отрезая грузовик от оторопевшего часового и  застывшего  в
полуобороте лейтенанта. Еще одна бутыль. Высокое пламя. По асфальтированному
плацу загремели сапоги, послышались крики, никто ничего  не  понимал,  пламя
вырвалось уже из  кузова  -  и  из  боковой  дверцы  спрыгнули  две  фигуры,
бросились к остановившемуся впритык "жигуленку". Взревев мотором, он  унесся
так быстро, что никто не рассмотрел не только номера, но и цвета, и модели.
   Взорвался  бензобак,  столб  пламени  прямо-таки   запечатал   ворота   -
единственные  ворота,  через  которые  могли  покинуть  территорию  колесные
бронетранспортеры  с  солдатами.  Бежавшие   к   пожарищу   военные   успели
остановиться на безопасном расстоянии,  пятились,  прикрывая  лица  локтями,
из-за угла караулки улепетывал тоже оставшийся невредимым часовой.
   Говорить о панике вряд ли стоило, но определенная  деморализация  личного
состава имела место.
   Военный прокурор, люди из КГБ и милицейские машины к  месту  происшествия
примчались  уже  через  несколько  минут.  Оперативность   эта   объяснялась
предельно просто: всем им от имени дежурного воинской части было сообщено  о
ЧП гораздо раньше, чем оно состоялось.
   Костя Шикин,  командовавший  крохотной  группой  поджигателей,  имел  все
основания гордиться собой.
   Пожар потушат, конечно, быстро, но не это главное. Главное,  перед  лицом
стольких  должностных  лиц  -  и,  вдобавок,   срочно   примчавшихся   своих
собственных  высоких  командиров  -  полковник   и   не   подумает   вывести
бронетранспортеры  с  территории,  не  говоря  уж  о  том,  чтобы  выполнять
возложенную на него путчистами задачу. Чтобы решиться на это  в  присутствии
двух начальствующих над ним - и, что характерно, ни во что не посвященных  -
генералов, полковнику нужно быть либо идиотом, либо  самоубийцей.  При  том,
что его солдаты опять-таки ни во что не посвящены, представления  не  имеют,
что  ими,  как  пешками,  собирались  сыграть   втемную.   Один-единственный
недоуменный взгляд, один-единственный вопрос: "А куда это вы ведете технику,
полковник, ежели никто вам такого приказа не давал?" - и можно стреляться...
   Костя - вернее, Данил Черский - рассчитал все правильно. Когда  полковник
улучил момент и на секунду остался один, к нему, конечно,  кинулся  старлей,
единственный, кроме командира,  знавший.  Ничего  не  сказав,  вопросительно
уставился одуревшими глазами.
   - Видел, что делается? - прошептал полковник.- Куда ж тут...
   - Так что, отбой?
   Покосившись на кучку генералов, гэбистов, прокурора в полковничьем чине и
прочих слетевшихся визитеров, полковник,  от  неимоверного  испуга  обретший
нечеловеческую ясность мысли, поймал подчиненного-сообщника за рукав и жарко
прошептал:
   - Мы не виноваты, Михалыч, мы ни в чем не виноваты... Хай идет, как идет,
а мы знать ничего не знаем... Беги к Жебраку, скажи, что все напутал, что не
было никакого приказа... Ну!
   Мотострелковый батальон остался в казармах - откуда его, впрочем, тут  же
выгнали  с  приказом  вооружиться  всеми  имеющимися  в  наличии  средствами
пожаротушения и в темпе ликвидировать пламя до приезда  пожарных,  чтобы  не
уронить воинскую честь.
   Окрестности Гракова, 09.46
   Их было всего шестеро, а работать приходилось  за  добрый  взвод,  причем
увильнуть от тяжелых трудов не было, понятно, никакой возможности.
   Они  старательно  стянули  выцветший  брезент  с  огромной,  как   амбар,
геометрически правильной кучи в виде  параллелепипеда  -  проделав  это  еще
затемно - и вот уже три часа кряду таскали со штабеля плосковатые  мешки  из
пластика (каждый с европейской педантичностью украшен несколькими  строчками
цифр  и  букв,  гласивших,  что  мешки  содержат  гексотан-15,   и   попутно
содержавших еще немало абсолютно бесполезной сейчас информации).
   Мало было просто перетащить из одного места в другое - уложив ряд,  мешки
старательно вспарывали отточенными до бритвенной остроты охотничьими ножами,
крест-накрест,  наискосок,  поливали  из  хранившихся  до  того  в  огромной
армейской палатке канистр синеватой, резко припахивавшей, слегка  пенившейся
жидкостью так, чтобы просочилось на совесть, образовало  комковатую  влажную
кашу, а уж на эту кашу выкладывали следующий ряд. Спины, конечно, взмокли от
стахановской работы, несмотря на респираторы и заботливо припасенные  вместо
очков маски для подводного плаванья, гексотановая пыль  и  пары  жидкости  с
длиннейшим непроизносимым названием проникали в носы, в легкие, в глаза. Как
ни заверяли отцы-командиры, что  химия,  в  общем,  практически  безвредная,
организму от этого легче не становилось. Перхали, кашляли,  отплевывались  и
чихали, украдкой матерились, но  прерывать  работу,  конечно,  не  решались.
Куренной атаман торчал тут же, временами, ради  ободрения  личным  примером,
сам хватал мешок или канистру. За три часа  он  разрешил  лишь  два  кратких
перекура. И сейчас, поглядывая то на растущую кучу опустевших канистр, то на
квадратную неописуемую груду, тихо погонял:
   - Хлопцы, поспеши, поспеши! Время! Хлопцы поспешали, ворча под нос  нечто
вовсе уж совершенно непатриотичное, пытаясь отвести душу хотя бы в матерках.
Пару раз куренному за-летали в уши особенно смачные эпитеты -  касавшиеся  в
том числе и его персоны, но он, как опытный  командир,  все  пропустил  мимо
ушей. Дал выпустить пар, разрешил в третий раз перекурить  на  скорую  руку.
Из-за забившей  рты  и  ноздри  химической  вони  вкус  табака  не  ощущался
совершенно, но замотанные "куренные  стрельцы"  старательно  глотали  дымок,
радуясь передышке.
   - Подымили? - осклабился  командир  и,  подавая  пример,  первым  натянул
болтавшийся на шее "лепесток".- За работу швыдче, труд из обезьяны  человека
сделал... Глянь, мало осталось!
   И они  вновь  ухватились  за  плосковатые  мешки,  казавшиеся  все  более
тяжелыми. Последние три рядка  носили  почти  бегом,  то  и  дело  с  хрипом
оглядываясь за спину, чтобы еще раз убедиться: клятой  тяжести  все  меньше,
меньше, меньше...
   Все. Буздыган с напарником, по колени увязая во влажной каше, из  розовой
уже ставшей грязно-бурой, двигались  задом  наперед,  держа  перед  собой  в
затекших руках наклоненные канистры, все чаще плеская себе на ноги.
   - Добре! Горючку тащите!
   Теперь уже все  до  одного,  вкупе  с  командиром,  старательно  поливали
уродливую гору бензином - обильно,  тщательно,  стараясь  не  наплескать  на
себя. В воздухе повис густой странноватый запах - окропленная бензином смесь
припахивала сладковато, пронзительно.
   - Дорожку делайте! Тройную!
   Трое  попятились  к  лесу,  осторожненько  переставляя  ноги,   за   ними
оставалась тройная влажная полоса. Командир проверил часы, предусмотрительно
завернутые в полиэтилен. Без нужды, просто чтобы снять напряжение, почесал в
затылке. Встал возле поваленного ствола, держа часы перед  глазами.  Времени
оставалось минут восемь. Остальные  кучкой  сбились  за  его  спиной,  шумно
переводя дух, отряхиваясь, кое-кто жадно дымил.
   - Здоровы будете! Что это вы тут мастерите?
   Командир взвился, словно его ткнули шилом  куда-нибудь  в  чувствительное
место.
   На  опушке  стоял  мужичок  лет  пятидесяти,  низенький  и  лысоватый,  в
кирзачах, мятых штанах и неопределенно-серого колера пиджачке. В руке у него
была длинная неоструганная палочка, у  ноги,  высунув  язык,  смирно  сидела
поджарая овчарка без ошейника.
   Командир поборол удивление в секунду. Он прекрасно знал, что  возведенный
ими штабель со стороны выглядит самой  что  ни  на  есть  чудасией:  квадрат
пятнадцать на пятнадцать метров, высотой  человеку  под  горло,  исполинская
груда влажной рыхлой  субстанции,  из  которой  там  и  сям  торчали  уголки
мутно-прозрачных мешков.
   Уд