И  главное  -
Крук. Не так уж наш Семеныч  детски  наивен  -  просто-напросто  Крук  мужик
умный, и те, кому  не  надо,  понятия  не  имеют  о  его  существовании.  По
презентациям не светится, ленточки не режет, моделек не  спонсирует,  потому
что охота нашему Круку  пожить  подольше.  Иные  ходоки  по  презентациям  и
спонсоры  начинающих  актрисок  давно  уже  вытянули  билетик  в  один,  что
характерно, конец... А Крук притих, но - живехонек. Как бы и есть он, как бы
и нету его..."
   Данил, выйдя на автостраду и прибавив газку,  оживился,  даже  замурлыкал
под нос привязавшееся после душевой беседы с Бареей:
   - В руку - пика, сабля - в ладонь, бо-ль-ше-ви-ка - гонь, гонь, гонь...
   Благо Семеныч, как давно  выяснилось,  симпатизируя  Батьке,  красным,  в
общем, не симпатизировал, а потому не мог и обидеться.
   Неплохо.  Весьма  неплохо.  Больше  всего  Данил  опасался,   что   может
получиться какое-нибудь безобразие со стрельбой и  мордобоем.  Его  ребятки,
конечно, не дали бы себя в обиду, но все равно ни к чему...
   Волчок с  Толей  сработали  идеально,  рэкетиры  доморощенные.  И  теперь
совершенно  точно  известно,  что  происходит  с  машинами,  которые   везут
гек-сотан. Их на почтительном  расстоянии  эскортируют  известные  мальчики,
зорко следящие, чтобы никто водителей не обижал. Пока Данил торчал в Польше,
парни раз десять должны  были  повторить  эту  комедию  на  разных  участках
трассы, в качестве "жертвы" работая со своим же человеком, сидевшим за рулем
самого натурального грузовика из гаража "РутА" (гараж-то  скотина  Пацей  не
опечатал). И  поскольку  у  лобового  стекла  "Волги"  преспокойно  болтался
амулет-Чебурашка, все прошло  успешно.  Другими  словами,  никто  не  спешил
покарать сторонних мальчиков за поборы на дорогах. А вот  стоило  им  только
нацелиться на машину с гексотаном... Крайне интересно.
   После всех переживаний как-то и не возникло вопроса о том,  чтобы  Данилу
добираться в столицу на перекладных. Он так и довел грузовик до Калюжина,  в
чем ему обрадовавшийся отдыху Семеныч ничуть не препятствовал.
   Загадочная фирма "Чупрей и братья" размещалась  на  территории  районного
потребсоюза, у которого,  скорее  всего,  арендовала  один  из  складов,  не
озаботившись отметить это хотя бы подобием вывески. Но  Семеныч  здесь  уже,
как выяснилось, бывал и толково подсказывал Данилу дорогу.
   Задним ходом  Данил  подогнал  фургон  к  распахнутым  воротам  ничем  не
примечательного  склада,  построенного  лет  сорок  назад  из  грязно-бурого
кирпича. Все происходило рутинно - после пятиминутного  ожидания  объявилась
толстая тетка с кипой бумаг, брюзжа что-то, согнала грузчиков, как заведено,
припахивавших перегаром, они начали лениво таскать мешки в распахнутые двери
- чему Данил с Семенычем, конечно же, энергично воспротивились,  потому  что
это удлиняло разгрузку  и  грозило  затянуть  ее  до  темноты.  После  вялой
перебранки с кладовщицей, которой, в общем, было наплевать, и пожертвованной
грузчикам небольшой суммы на известные  цели,  они  смилостивились  и  стали
сваливать мешки тут же, у склада, корявым штабелем, громко сетуя на  горькую
долю рабочего человека. Так оно было гораздо быстрее.
   Данил,  подобно  Семенычу,  бесцельно  шатался   по   двору,   что   было
стопроцентно мотивировано и подозрений не могло вызвать  ни  у  кого.  Да  и
трудно было найти здесь человека, способного "питать подозрения". Обычнейший
склад с  ленивыми  беспородными  псами  у  почерневших  будок,  облупившейся
краской  на  пожарных  ведрах,  неспешными   перемещениями   работничков   и
вспыхивавшей  время  от  времени  перебранкой  меж   водителями   таких   же
грузовиков, то привозивших всякую всячину, то увозивших. Их  грузчиков  пару
раз пытались переманить, но кошелек у Данила был набит туже.
   Как он ни старался, не мог определить, где же кончается потребсоюз и где,
собственно, начинается Чуп-рей с неведомыми братьями. Никак не удавалось.
   Быть может, тут и таилась суть? Спрятать то, что хочешь спрятать, в  этом
патриархальном уголке -  задумка  не  гениальная,  но  во  многом  достойная
похвалы. Это  унылое  захолустье  ну  никак  не  ассоциируется  с  понятиями
"прятать" и "тайна", на этот склад можно засунуть краденую атомную бомбу - и
ни одна собака не встрепенется. Неглупы ребятки, ох неглупы...
   Почувствовав на себе острый взгляд,  он  ничем  себя  не  выдал.  Так  же
лениво, попинывая мятую консервную банку, прошел в  конец  обширного  двора,
развернулся, достал сигареты. Краешком глаза рассмотрел наблюдавшего за  ним
субъекта и уже знал, что не мог ошибиться.
   Это был тот, что в милицейской форме  сидел  за  рулем  машины,  едва  не
умчавшей Данила в неведомые дали, то бишь в Почаевку.  Сейчас  он,  понятно,
был без формы, пялился на Данила скорее оша-рашенно, чем зло.
   Пора было что-то делать - и Данил вразвалочку пошел к  своему  грузовику.
"Ничего он здесь не предпримет, морда куренная, во дворе  полно  народу,  не
решится... Веселенькая ситуация. Он  меня  узнал,  понял,  что  я  его  тоже
узнал... А дальше? Попахивает неким патом. Ну, стрелять  не  станет,  а  это
главное..."
   Дойдя до кабины, он оглянулся почти открыто. "Куренного" уже не  было  во
дворе, он так больше и не появился.
   До столицы Данил и его новый знакомый добрались без всяких инцидентов.

   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   ВОЛК ПРЫГНУЛ

   Глава первая
   Пастораль
   "Пастораль", как известно, происходит от  слова  "пастухи".  Вот  никаких
стад тут как раз и не было, но все равно вокруг раскинулась самая  настоящая
пастораль,  уже  в  значении  тишайшего  уютного   уголка.   Тишина   стояла
невероятная, в воздухе не ощущалось  ни  малейшей  примеси  цивилизации,  ни
бензином не воняло, ни  промышленной  гарью.  Данил  расслабленно  стоял  на
пригорочке и смотрел на поле, где давно уже возвели, хоть и на скорую  руку,
но  старательно,  четыре  ряда  далеко  отстоящих  друг  от  друга   дощатых
прилавков.  Ярмарка,  приуроченная  к  послезавтрашнему   празднику,   народ
съедется километров за сто -  настоящий  "кирмаш",  как  в  давние  времена,
пресса обещала и скоморохов, и песняров, и конские ряды, намекали, мимоходом
заглянет и Батька, что вполне походило  на  правду.  Пока  что  обустроенное
поле, где не маячило ни одной живой души, выглядело чуточку странновато, как
покинутый жителями город.
   Взглянув на часы, Данил решил, что пора потихоньку и выдвигаться к месту.
Свернул в коротенькую улочку из десятка домиков, не по-сибирски  субтильных,
казавшихся почти игрушечными - ни бревен, ни кирпича, лишь тоненькие  доски,
благо мягкий европейский климат позволяет,-  свернул  направо,  спустился  в
крохотный овражек, образовавшийся от высыхающего ручья. Первый раз Данил тут
побывал десять лет назад,  с  тех  пор  ручей  мелел,  словно  бы  истаивал,
становился все уже, зарастал зеленой  травкой,  подергивался  густой  тиной.
Сейчас он уже и не струился - неподвижно стояла унылая зеленая вода, шириной
в полшага. Очень похоже, к следующему году исчезнет окончательно...
   Поднялся  на  крутой  пригорочек.  Справа  был  темный  сосновый   лесок,
неотличимый от иных шантарских окрестностей, а прямо перед ним  -  множество
вросших в землю серых плит, накренившихся, поваленных.  Старинное  еврейское
кладбище - нынешняя деревушка в полсотни дворов, Граков был некогда городом,
основанным лет семьсот назад, процветал и  мог  похвастаться  многими,  ныне
позабытыми, памятными событиями:  именно  здесь  королевский  подскарбий  Ян
Гевелло настиг бежавшую с любовником юную супругу и  сгоряча  порубал  обоих
заодно с возницей; именно здесь перед Березиной ночевал у костра  кто-то  из
наполеоновских маршалов; именно  здесь  подносили  хлеб-соль  Пилсудскому  в
двадцатом.
   Ни единой буквы на памятниках уже нельзя было разобрать - очень уж старое
кладбище, настолько, что никаких родственников не  осталось.  Напрямик  вела
давным-давно протоптанная дорожка, полоса  плотно  убитой  желтоватой  земли
среди жесткой низкой травы, и Данил пошел по ней, сгараясь не  наступать  на
осколки серого камня. Наглядная иллюстрация  к  Екклезиасту:  и  возвратится
прах в землю, чем он и был, суета сует, все - суета...
   В высоком заборе меж двумя небольшими магазинчиками был неширокий проем -
издали его не видно, если не знаешь, и не поймешь заранее, что он тут  есть.
Пройдя в него, Данил  нос  к  носу  столкнулся  с  двумя  крепкими  парнями,
подпиравшими стенку. Молча посторонились, пропустили.
   Он  оказался  на  небольшом  дворике,  куда  выходили  крылечки   четырех
магазинов - здешний торговый центр. Все они были закрыты на  обед,  но  и  в
другое  время  народу  здесь  ходило  мало,   так   что   конфиденциальность
гарантирована.
   В дальнем конце, у широкого проезда меж двумя крохотными складами, торчал
еще один детинушка. А за маленьким крытым прилавочком, где  по  воскресеньям
приторговывали дарами огородов  особенно  оптимистичные  местные  землеробы,
сидел четвертый, примерно ровесник Данила,  неторопливо  покуривал.  Забреди
сюда сторонний зритель, все было бы ясно издали:  перед  сидящим  стояла  на
расстеленной  газетке  бутылка  портвейна  с  нехитрой  закуской;   забрался
подальше от жены дядько, чтобы без помех засосать отравы, а остальные,  надо
полагать, ждут открытия которого-то магазина, примитивно,  но  действенно  -
абсолютно привычная картина, не способная вызвать ни малейших  подозрений  у
аборигенов, пусть неопытная молодежь, напялив темные  очки  и  килограммовые
цепи, картинно сходится у сверкающих джипов...
   - Здорово, Крук,- сказал Данил, обстоятельно устраиваясь  на  потемневшей
скамье.
   - Здорово, Петрович,-сказал сидящий, по внешности неотличимый  от  любого
окрестного колхозника.
   Он  и  в  самом  деле  происходил  из   потомственных   крестьян   глухой
северо-западной окраины, где болот больше, чем  твердой  земли.  И  на  свою
невидимую вершинку карабкался по-крестьянски  неспешно,  семь  раз  отмеряя,
один раз отрезая - потому и остался на прежнем месте в прежней  роли,  не  в
пример торопливой  городской  молодежи,  спешившей  жить  и  потому  пожить,
собственно  говоря,  и  не  успевшей...  Ах,  как   зрелищно   носились   их
навороченные тачки, как хрустели баксы, засунутые в  трусики  стриптизеркам,
как сверкало рыжье и млели от зависти недотепистые!  И  где  они  теперь?  А
хитрый Крук, пролетарий от сохи, живехонек - вот только  определенно  утерял
прежний нюх...
   - Отраву будешь?
   - Я еще умом не поехал,- отмахнулся Данил.
   - И правильно. Говорят, им  маляры  кисти  моют.  Но  реквизитику  сейчас
нарисуем...-Он взял раскупоренную бутылку, плеснул немного  в  стаканы,  так
что образовалась  классическая  картина  славянского  заугольного  застолья:
выпили по первой мужички, задымили, начали про жизнь...
   -  Давненько  не  виделись,-  сказал  Крук  ради  вежливого   вступления,
приличествующего светской прелюдии.
   - Давненько,- сказал Данил.- Тихо тут у вас, душа радуется.  А  какие  мы
были моторные, Крук, лет несколько назад, как мы по этим  краям  носились  с
пропеллером в заднице, какие дела крутили. Сейчас и не поверят, пожалуй.
   - Это точно. А главное- все обошлось и все живы, а кто не жив, того и  не
жалко - был бы человеком, был бы и дальше жив...
   - Золотые слова,- сказал Данил.- Интересно, Крук, я  для  тебя  человеком
остался?
   - Обижаешь, Петрович.
   - А если вникнуть?
   - Если вникнуть...- Крук взял оба стакана, легонько звякнул  ими  друг  о
друга, поставил на место.- Если вникнуть, то извини меня, Петрович,  на  сто
кругов,  но  получается  шероховатость...  Парнишки  жалуются,  ты  шумел  в
Брацлаве. Бил там  всех  направо  и  налево,  огнестрельным  оружием  пугал,
налетевши с бандой ляхов, да и ляхи-то у тебя твердые, против них  особо  не
повоюешь... Сначала решили, что какая-то гнида под  тебя  работала  и  твоим
честным имечком называлась, потом уточнили детальки, и  вышло,  что  никакой
это не самозванец, а Данил Петрович Черский своей собственной персоной... Ты
пойми, я не говорю "нехорошо", я пока  что  говорю,  что  это  мне  насквозь
непонятно. С чего бы вдруг и почему? Ты ж не юный пионер, чтобы за людьми  с
пушкой гоняться... Коли уж сам меня вызвал и сам пришел, объясни, где я тебе
мозоль отдавил. Как полагается. Опять же Мишу  Ракуту  нашли  без  признаков
жизни организма. Упаси боже, я на тебя не грешу,  но  находятся  такие,  что
грешат... Молодые, конечно, резкие в мыслях и поспешные в выводах. Но мне  ж
надо объяснять людям не на эмоциях, а на понятиях...
   - Изволь,- сказал Данил.- Только должен сразу  предупредить,  что  и  мне
может в голову прийти  черт-те  что...  я,  конечно,  такие  глупости  и  не
обсуждаю всерьез, но общая картинка, Крук, не из приятных... Едет, понимаешь
ли, чистенькая девочка из хорошей семьи на  выходные  в  Брацлав,  проведать
знакомых и съесть там польскую морожен-ку, а ее твои парнишки силком венчают
в шлюхи,  отбирают  паспорт,  бритвой  пугают,  запирают  в  борделе...  Моя
девочка, между прочим, в смысле - из моего филиальчика. И дело тут не в моих
обидах, а в том, что  твои  ребятки  так  обычно  не  поступают.  Рискованно
сторонних этак вот затягивать, к чему, если и доброволочок полно?  Прекрасно
знают, для каких таких кордебалетов их туда  подряжают...  Так-то,  Крук.  Я
тебе не буду ее называть, и фотографии у меня с собой нет. К чему? Ты  ее  в
любом случае в глаза не видел... а вот Миша Ракута видел, и без его  санкции
ребятки в самодеятельность бы ни за что не ударились. Значит, варианты? Либо
Миша твой оборзел вдали  от  присмотра,  либо  дали  ему  конкретный  заказ,
либо... ну, третий вариант я и обсчитывать не хочу, я  ж  тебя  до  сих  пор
уважаю...
   - Умеешь ты, Черский, языком кружева плести...  Сразу  видно  человека  с
образованием.
   - Так как?
   - Ты в большой обиде?
   - В большой,- сказал Данил.- Девочку  ведь  не  просто  так  припутали  к
борделю, не из вредности - у меня  в  филиале  пошли  непонятки,  вот  ее  и
спровадили, чтобы подольше  не  рассказала.  Это  усугубляет...  Потому  что
получается неприглядно: тот, кто утворил такое с  девочкой,  определенно  из
тех, кто под меня копает... Одна и та же рожа. Я ведь, Крук, сам по  себе  -
простой карандаш, но деньги-то мне платят  за  цепную  работенку...  золотые
"Паркеры". Оно тебе надо?
   - Дожили,- вздохнул Крук.- Друг на друга с кольями, как те  старорежимные
холопы на меже...
   - Жизнь заставляет,- сказал Данил.- Мне ж  теперь  расхлебывать  надо,  с
меня спросят...
   - Ракуту вы... покритиковали?
   - Ничего подобного,- сказал Данил.- Уж извини, не буду долго распинаться,
тебе что-то доказывая,- либо верь, либо нет. Но если бы Мишу твоего  положил
я, так и сказал бы. Ни я тебя не боюсь, Крук, ни ты меня, вилять тут нечего.
Мишу положили, чтобы он мне ненароком не рассказал то, что я у  него  узнать
хотел. А узнать я у него хотел одно: что за сука дала такой  заказ...  Ходи,
Крук, твои ход, однако. Тронул пешку - ходи...
   - Я ему такого заказа не давал,- помолчав, сказал Крук.-Тоже, знаешь  ли,
не буду распинаться... Либо-либо.
   - Верю,- сказал Данил.- Что же, со стороны взял заказ твой Мишаня?
   - Как ни горько мне, Петрович, но должен честно  сказать,  что  так  оно,
судя по всему, и было.
   - Концы нашел?
   - Нет,- угрюмо сказал Крук.- Ты  ж  сам  знаешь:  стопроцентная  верность
бывает только у собак. А людишки,  хоть  и  едят  у  тебя  с  руки,  хвостом
повиливая, порой свинью подкладывают...
   - Верю.
   - Что я тебе должен, Петрович? Извини - что тут  скажешь...  За  накладку
один черт отвечать следует.
   - Ничего ты мне не должен,- великодушно сказал Данил.- А  вот  дослушаешь
до конца - пожалуй  что,  сам  признаешь,  что  стал  ты  нежданно-негаданно
ба-альшим моим должником... Твои мальчики давно конвоируют иные  грузовички?
Ты только не делай глупых глаз. Прекрасно понимаешь, о  чем  я.  Есть  такие
грузовички, что  идут  под  негласной  охраной  твоих  ребят.  А  это,  если
разобраться, вроде бы и бессмысленно - ты ж и так трассу держишь, отморозков
там  давно  не  паслось.  Значит,  варианты?  Кто-то  тебя  попросил   особо
присматривать за некоторыми фурами... Тебя лично. Такие дела молодежь  вроде
покойного Ракуты или Стаха сами не решают...- Он достал небольшую фотографию
и продемонстрировал собеседнику в ладони.- У тебя с ним роман, Крук?
   - Я же тебя не спрашиваю про твои романчики...
   - Так и потребности у тебя такой не возникало,- с ухмылкой сказал Данил.-
А у меня, знаешь ли, возникла...
   -  Не  по  правилам  все  это,  Петрович.  Мои  дела  -  мои,   а   твои,
соответственно, твои. Не вижу я пока что пересечения...
   - Сейчас объясню,- сказал Данил с  расстановкой.-  Что  бы  за  тобой  ни
числилось, Крук, тяги к самоубийству ты вроде бы  и  не  испытывал  никогда.
Чего ж сам в петлю полез?
   - Короче?
   - Короче  -  это  ты  решил,  что  его  прикормил.  Что  он,  начитавшись
романчиков и насмотревшись на российских  коллег,  захотел  жить  красиво  и
потому тебе отдался... А это он тебя пользует, как... сказал бы я, как кого,
да за базаром следить приходится... Сказать тебе, во что ты влип?
   - Ну, скажи,- усмехнулся Крук.
   И Данил сказал - конечно, выложив  не  более  половины,  а  то  и  меньше
половины, если судить пристрастно. Но и того должно было хватить  с  лихвой.
Кому-кому, а Круку хватит...
   - Вот так,- сказал Данил, закуривая.- Сколько клятв есть на белом свете -
считай, я их все произнес. Не работаю я  по  мелочи,  Крук,  сам  знаешь.  И
ошибиться не могу. Хорошо, если он тебя просто пользует втемную... только не
такой он дурак. Он из тебя, ручаться  можно,  давно  изобразил  отличнейшего
козла отпущения... как из меня давненько уж пытается изобразить.  А  мне  на
старости лет отчего-то не хочется в козлы, да еще по такому  делу...  Думай,
Крук, думай...
   Он отвернулся и, пуская  дым,  рассеянно  смотрел  на  белый  обшарпанный
магазинчик, возле которого стоял зеленый автомобильный прицеп.
   - Ручаешься? - спросил наконец Крук.
   - Ручаюсь,- сказал Данил.- Тебя не просто пользуют, тебя в козлы  готовят
черт-те сколько времени...
   Минут через десять он остался  один.  Не  глядя  вслед  уходящим,  достал
фотографию майора Пацея, поднес к ней огонек зажигалки и  старательно  сжег.
Растер пепел подошвой, встал и направился обратной дорогой.
   Вскоре он обосновался в  пивной,  которую  знал  десять  лет,  с  первого
приезда. Как и "Приют охотника",  она  ничуть  не  изменилась  -  простецкое
темноватое помещение с двумя рядами столов, в углу раковина  с  облупившейся
эмалью, у стены - короткая стойка с двумя кранами, где пиво  разливали  и  в
банки, и в кружки, да и вообще во все, с чем придешь. Наполнив  купленную  в
соседнем магазинчике трехлитровую банку и, взяв в свободную руку  бумажку  с
двумя толстенными копчеными скумбриями, прошел к столику у  окна.  За  окном
как  раз  проехала  военная  машина,  при   виде   которой   Данил,   хорошо
рассмотревший и номера, и марку, и назначение,  удивленно  приподнял  брови.
Интересная мозаика...
   И попивал прохладное пивко, отрешенно глядя на узенькую улочку за окном.
   Восемнадцатого августа девяносто первого года он проехал  по  этой  самой
улочке в столицу в половине седьмого утра, когда все радиостанции Советского
Союза уже объявили, что товарищ Горбачев некстати занемог, а  посему  создан
совершенно новый  госкомитет,  избравший  своим  гимном  бессмертную  музыку
Чайковского.
   Как и все прочие волки "дня Д", Данил точно знал, что ему делать  и  куда
первым делом направиться.
   Первый неприятный укол в сердце он ощутил,  когда  его  "жигуль"  проехал
мимо солидного кирпичного зданьица -  поста  ГАИ  на  въезде  в  столицу.  В
обычное время здесь всегда дежурили милиционеры с автоматами,  логично