го сенбернара. А защитники животных расклеивают жалобные  плакаты с
портретом собаки и надписью: "Он бы так с тобой не поступил".
     Сбылись ли прогнозы социолога, знатока западной души? Ни в коей мере, о
чем я имел  удовольствие ему сообщить.  После повышения цен враз  обедневшие
старушки-пенсионерки,  как  и  раньше,  выносили  на  руках  погулять  своих
дворняжек. Только к квартирам, в  которых есть  крупные собаки, соседи стали
складывать больше костей. Нет у нас еще гражданского общества.
     Зато  традиционное  общество исключительно  хрупко и  беззащитно против
таких воздействий, к каким совершенно нечувствительно  общество гражданское.
Достаточно  заронить  в массовое  сознание  сомнение  в  праведности  жизни,
организованной  в   идеократическом  обществе,   или  праведности  власти  в
государстве, все устои политического  порядка  могут  зашататься и рухнуть в
одночасье. Об  этом  -  "Борис Годунов" Пушкина.  Об  этом писали  в "Вехах"
раскаявшиеся либеральные философы после опыта революции 1905 года. Да и  вся
драма второго акта  убийства Российской  империи, уже в облике  СССР, у  нас
перед глазами.
     Идеократическое   общество    -   сложная,   иерархически   построенная
конструкция,   которая   держится   на   нескольких   священных,  незыблемых
идеях-символах и  на отношениях авторитета. Утрата уважения  к авторитетам и
символам  - гибель. Если противнику  удается встроить в эти идеи разрушающие
их вирусы, то  победа  обеспечена. Отношения  господства с  помощью  насилия
спасти не  могут,  ибо  насилие должно быть  легитимировано  теми  же самими
идеями-символами.
     Гражданское  общество,  состоящее   из   атомов-индивидуумов,   связано
бесчисленными ниточками их интересов. Это общество просто  и неразрывно, как
плесень, как  колония бактерий. Удары по  каким-то  точкам  (идеям, смыслам)
большого ущерба для  целого не производят, образуются лишь локальные дырки и
разрывы.  Зато эта ткань трудно переносит "молекулярные" удары по  интересам
каждого (например,  экономические  трудности).  Для  внутренней стабильности
нужно лишь контролировать "веер желаний"  всей колонии таким образом,  чтобы
не  возникало больших  социальных блоков  с несовместимыми, противоположными
желаниями.  С этой  задачей технология манипуляции сознанием справляется.  А
борьба  по поводу степени удовлетворения желаний вполне допустима,  она суть
общества не подрывает.
     Это  -  фактическая,   инструментальная  сторона  дела.  Здесь  спорить
особенно не  о  чем.  Иное дело - оценки идеальные, вытекающие  из этических
ценностей. Здесь взгляды диаметрально противоположны.
     Человек   либерального  образа  мыслей  (который   сегодня   вроде   бы
господствует в "культурном  слое" России) убежден, что  переход от насилия и
принуждения  к   манипуляции  сознанием  -  огромный   прогресс  в  развитии
человечества, чуть ли не "конец истории". Об идеологах говорить нечего - они
радуются этому  переходу взахлеб (парадоксальным образом они согласны, чтобы
ради такого  перехода в  России  на неопределенный период установился  режим
ничем не  ограниченного насилия). Внутри  научного сообщества  оценки обычно
более  уклончивы. В книге "Психология манипуляции"  Е.Л.Доценко свой в общем
либеральный вывод  делает с  оговорками:  "Можно вспомнить немало  жизненных
ситуаций,  в которых манипулирование оказывается благом постольку, поскольку
поднимает общение от доминирования  и насилия  к  манипуляции -  в известном
смысле более гуманному отношению".
     "В  известном смысле", "можно вспомнить  немало ситуаций" -  это лишает
принципиальную оценку смысла. Речь ведь не о ситуациях, а о моральном выборе
типа общества и типа человеческих отношений. Сразу отметим, что и на Западе,
среди ведущих специалистов, есть (хотя и немного) такие, кто прямо и открыто
ставит  манипуляцию   сознанием  в  нравственном  отношении  ниже  открытого
принуждения и насилия.
     Аргументы тех, кто приветствует переход от принуждения  к  манипуляции,
просты и понятны. Кнут - это больно, а духовный наркотик -  приятно. Если уж
все равно сильный заставит слабого  подчиниться своей воле, то пусть он  это
сделает с помощью наркотика, а не кнута. Что ж,  о вкусах не спорят. Давайте
лучше рассмотрим доводы  тех, кто считает  наркотик  хуже  кнута.  И  прежде
всего,  доводы  самих  западных  мыслителей, которые  видят проблему  именно
исходя из идеалов  и интересов  Запада, с точки зрения пути и  судьбы  своей
цивилизации. Уж к ним-то  должен прислушаться даже русский западник, который
и в России мечтает  построить хоть маленькие очаги или "микрорайоны" Запада,
хотя бы для избранной публики.
     Известно,   что  сам   себя  Запад   считает   цивилизацией   свободных
индивидуумов, собравшихся  (после распада общины) в  гражданское общество на
основе права. Закон и  гражданские права,  охраняемые государством, ввели  в
цивилизованные   рамки  извечную   "войну  всех   против  всех",  борьбу  за
существование.  Один  из главных  философов  гражданского  общества  Т.Гоббс
назвал государство, которое способно цивилизовать "войну  всех против всех",
Левиафаном  - по  имени  могучего  библейского  чудовища.  Эта  война  стала
всеобъемлющей конкуренцией,  а общественная жизнь  -  всепроникающим рынком.
Философ гражданского общества Локк  прекрасно  сознавал,  что  стремление  к
выгоде разъединяет людей, ибо "никто не может разбогатеть,  не нанося убытка
другому". Но свобода индивидуума и понимается прежде всего как разъединение,
атомизация   "теплого  общества  лицом  к  лицу"   -  через  конкуренцию.  В
политической сфере этому соответствует  демократия, понимаемая как "холодная
гражданская война", разновидность конкуренции.
     Главным   условием   поддержания   такого  порядка   является   свобода
индивидуума,  позволяющая  ему  в  каждом  акте  "войны"  делать  осознанный
рациональный выбор и заключать свободный контракт.  Неважно, идет  ли речь о
покупке  или  продаже рабочей силы, той или  иной  жевательной  резинки  или
партийной программы (на выборах).
     Это - идеал. В чистом виде он,  конечно, не достигается. Вопрос  в том,
на  каком пути развития  общество  приближается,  а  на  каком удаляется  от
идеала,  а  то  и  заходит в  тупик.  Сегодня значительная часть  мыслителей
считает, что,  сделав манипуляцию сознанием главной  технологией господства,
Запад совершил фатальную ошибку и зашел в тупик (стал мышеловкой, из которой
нет выхода,  ибо  когда из нее выходишь, она  выворачивается наизнанку  и ты
снова оказываешься внутри нее).  Причина  в том,  что манипуляция сознанием,
производимая всегда  скрытно, лишает индивидуума  свободы в гораздо  большей
степени, нежели прямое принуждение. Жертва манипуляции  полностью утрачивает
возможность  рационального  выбора, ибо ее  желания  программируются  извне.
Таким образом,  ее положение в конкуренции, в "войне всех против всех" резко
ухудшается. Фактически, это - ликвидация главных гражданских прав, а значит,
ликвидация самой принципиальной основы  западной  цивилизации.  На ее  месте
возникает  новый, худший вид  тоталитаризма, заменившего  кнут гораздо более
эффективным  и  более   антигуманным  инструментом  -  "индустрией  массовой
культуры",  превращающей  человека  в  программируемый  робот.   Как  сказал
немецкий философ Краус о нынешней правящей верхушке Запада, "у них - пресса,
у них - биржа, а теперь у них еще и наше подсознание".
     Отдельные  мысли  или   идейные  столкновения,  лежащие  в  этой  канве
рассуждений,  мы  рассмотрим   применительно  к  конкретным  сторонам  нашей
проблемы.  Заметим  только,  что  сама   эта  критическая   по  отношению  к
манипуляции  позиция почти  не  связана с  политическими  взглядами,  вопрос
гораздо глубже. Отвергают роботизацию человека как  правые, так и левые, как
либералы, так и  консерваторы. Глупо связывать эту  позицию  с  социализмом,
коммунизмом, "рукой Москвы" или происками красно-коричневых.
     Вернемся  на  родную  землю  и  вспомним,  как  оценивали  переход  "от
тоталитаризма  к  демократии"  выразители  русской  культуры.  Наши  "левые"
прошлого  века, полностью увлеченные  обличением  крепостничества и тирании,
этой  проблемы,  в общем,  не  замечали  (за  исключением  Герцена,  который
ужаснулся  тому,  что увидел на Западе). Более  проницательные  и  смотрящие
далеко вперед сразу выразили беспокойство.
     Гоголь видел  в  цивилизации, развращающей  человека "оружием сластей",
антихристианскую силу. Он страдал не только от страха за судьбу России, но и
при виде угрозы  душе европейца. А поскольку  уже было ясно,  что США  стали
наиболее  полным  выразителем  нового  духа  Запада,  о  них  он  и  сказал,
перефразируя  Пушкина:  "Что такое  Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в
них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит".
     Пожалуй,  в  русской литературе  и  философии  именно тревога  за  душу
человека  была главным мотивом  в отношении к той  демократии, что  взяла на
вооружение манипуляцию сознанием. Поэтому очень многие рассуждения или прямо
исходят из христианского идеала, или  окрашены в религиозные тона, прибегают
к христианским метафорам и аллегориям.
     Это отметил Н.Бердяев, когда писал в  1923  г.:  "Демократия - не новое
начало, и не впервые входит она  в мир. Но  впервые  в нашу  эпоху вопрос  о
демократии становится  религиозно-тревожным вопросом. Он ставится уже  не  в
политической,  а  в  духовной плоскости. Не о политических формах идет речь,
когда испытывают  религиозный ужас от поступательного хода демократии,  а  о
чем-то   более   глубоком.   Царство   демократии   не   есть  новая   форма
государственности, это - особый дух".
     Обратите  внимание: русские философы-эмигранты,  считая,  что в  России
установился режим большевистской тирании, угрозу душе человека видели именно
на Западе. Именно его судьбу они  считали трагической. Они  предупреждали  о
глубоком   заблуждении   наивных   русских   либералов-западников.   Георгий
Флоровский писал: "Им не приходит  в голову, что можно и  нужно задумываться
над предельными  судьбами европейской культуры... Их мнимое преклонение пред
Европой лишь прикрывает их глубокое невнимание и неуважение к ее трагической
судьбе".
     Если   бы  русские   философы  начала  века  услыхали   наших  нынешних
"западников",  они  рвали  бы  на  себе  волосы.  Ведь  даже  о  куда  более
просвещенных  западниках  своего  времени  Бердяев  писал:  "Именно  крайнее
русское  западничество и  есть явление азиатской души. Можно  даже высказать
такой  парадокс: славянофилы... были  первыми русскими европейцами,  так как
они пытались мыслить по-европейски  самостоятельно, а не  подражать западной
мысли, как подражают  дети... А вот и обратная сторона  парадокса: западники
оставались азиатами, их сознание  было детское, они относились к европейской
культуре так, как могли относиться только люди, совершенно чуждые ей".
     Один из крупнейших  западных историков А.Тойнби  в своем главном  труде
"Постижение истории" пишет об этом замещении христианства культом Левиафана:
"В  час   победы   непримиримость  христианских   мучеников  превратилась  в
нетерпимость...   Ранняя   глава   в  истории  христианства   была  зловещим
провозвестником духовных перспектив западного общества ХХ века... В западном
мире в  конце концов последовало появление  тоталитарного  типа государства,
сочетающего  в  себе западный  гений организации и механизации с дьявольской
способностью порабощения душ, которой могли позавидовать  тираны всех времен
и народов...  В  секуляризованном  западном мире  ХХ века симптомы духовного
отставания  очевидны. Возрождение  поклонения Левиафану  стало  религией,  и
каждый житель Запада внес в этот процесс свою лепту".
     В свете  христианства видел трагедию  Запада и  Достоевский. Применение
духовного  наркотика в целях управления не просто  несовместимо со  свободой
воли,  а значит с христианством  - оно противоположно ему,  оно  есть прямое
служение дьяволу. Вспомним Легенду о Великом Инквизиторе, выбрав из нее лишь
места, прямо  относящиеся к  нашей теме (это, конечно, вольное  и обедненное
цитирование,  но  главный смысл  передает). Итак, в Севилью,  где  огромными
трудами  власти  создан  стабильный  общественный  порядок,  явился Христос.
Кардинал  великий  инквизитор сразу узнал его в толпе  и арестовал. Ночью он
явился к нему для объяснений в камеру.
     "Это ты? Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел  нам мешать и сам
это знаешь... Да, это дело  нам дорого стоило, но мы  докончили наконец  это
дело во имя твое.  Пятнадцать веков  мучились мы с этой свободой, но  теперь
это кончено, и кончено крепко. Ты не веришь,  что  кончено крепко?  Но зная,
что  теперь  и именно  ныне  эти  люди уверены более  чем когда-нибудь,  что
свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно
положили ее к ногам нашим. Но это сделали мы, а того ль  ты желал, такой  ли
свободы?..
     И люди  обрадовались, что их вновь повели  как стадо и что с сердец  их
снят, наконец, столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были,
уча  и  делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества,  столь смиренно
сознав его бессилие, с любовию  облегчив его  ношу  и разрешив  слабосильной
природе его хотя бы и грех, но  с нашего позволения? К чему же теперь пришел
нам мешать?..
     И я ли скрою от тебя тайну нашу? Слушай же: мы не с тобой, а с ним, вот
наша  тайна! Мы  взяли от  него Рим и  меч кесаря  и  объявили  себя  царями
земными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию.
О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось.  Ибо кому  же владеть
людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы  их. Мы
и взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним. У нас
все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга,
как  в  свободе твоей,  повсеместно.  Да, мы  заставим  их  работать,  но  в
свободные  от труда часы  мы устроим им жизнь  как детскую игру,  с детскими
песнями, хором, с невинными плясками.  О, мы разрешим им и грех, они слабы и
бессильны, и  они  будут любить  нас,  как дети,  за то, что  мы им позволим
грешить.  И не будет  у них  никаких  от  нас тайн. Мы  будем позволять  или
запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не  иметь детей - все
судя по их послушанию - и они будут нам покоряться с весельем и радостью.
     То, что я  говорю тебе,  сбудется, и царство  наше созиждется. Повторяю
тебе, завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению
моему  бросится  подгребать горячие угли  к костру твоему, на котором  сожгу
тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был, кто всех более заслужил наш
костер, то это ты. Завтра сожгу тебя. Dixi".
     Конечно, не для Запада писали  Гоголь  и Достоевский, русские философы.
Запад давно  сделал свой  выбор и  преодолеет свои болезни  только  на своем
пути.  Надо  только   поражаться,  как  точно  уловил  суть   этих  болезней
Достоевский.
     Для  Запада писал Ницше. Излагая  свое видение этого  пути,  он недаром
взял  эпиграфом  к  своей главе  строчку из  старой  трагедии:  "Скелет,  ты
дрожишь? Ты дрожал бы сильнее, если  бы знал, куда я тебя веду". А главу эту
("Мы, бесстрашные") он начинает утверждением: "Величайшее из новых событий -
что "Бог умер" и что вера в христианского Бога стала чем-то не заслуживающим
доверия - начинает уже бросать на Европу свои первые тени".
     Гоголь и Достоевский писали для России и  прежде всего для  русских. Их
страхи были пророческими,  а предупреждения были направлены как будто именно
нам,  в конец ХХ века. Выбор делать нам  самим,  на свою ответственность, но
выслушать и обдумать предупреждения мы обязаны.
     Учтем,  однако,  что  предупреждения  "от  христианства" многих оставят
безучастными. Для большинства они в действительности - пустой звук (хотя они
и спорить с  ними  не будут  - отстоят, как Шумейко, со свечкой в церкви,  и
дело с концом). Попробуем рассудить рационально, приземленно - для  русских,
но  по-западному.  Как  бы допустив, что  "Бог  умер"  и  отложив в  сторону
христианские ценности. Это неприятно и отдает цинизмом,  но  делать  нечего.
Как говорится, время такое. Зато, быть может, в чем-то возникнет ясность.
     На Западе  Ницше начал этот  тяжелый  проясняющий разговор - ликвидацию
того,  что  немецкий  теолог  и философ Романо Гвардини назвал "нечестностью
Нового  времени".   Надо  и   нам  хладнокровно  прикинуть   "достоинства  и
недостатки" кнута принуждения  и пряника  манипуляции и каждому  определить:
если уж любая власть - зло, то какое зло меньше именно для нас, русских.
     Посмотрим, повышается или понижается статус  человека при  переходе  от
прямого  принуждения  к манипуляции его сознанием. Даже в "войне всех против
всех", ведущейся  по  правилам  гражданского общества (конкуренции), объекты
воздействия делятся на три  категории: друг, партнер, соперник.  Специалисты
сходятся на том, что человек, ставший объектом манипуляции, вообще  выпадает
из этой классификации. Он - не друг, не партнер и не соперник. Он становится
вещью.
     Бахтин писал, что  в отношении  к  миру и  человеку в мысли и действиях
людей  борются  две  тенденции:  к   овеществлению  и  к  персонификации.  В
"примитивных"  культурах была сильна тяга к персонификации (для  Дерсу Узала
муравьи   -   "маленькая   люди").  Анимизм,   одухотворение  вещей   всегда
присутствует   в  культуре  даже  очень  развитых  традиционных  обществ.  В
технологии  манипуляции  сознанием мы  видим,  наоборот,  крайнее  выражение
противоположной  тенденции - к  овеществлению человека. А.Тойнби писал: "Нам
достаточно хорошо известно, и мы всегда помним так  называемое "патетическое
заблуждение",  одухотворяющее и наделяющее  жизнью  неживые объекты.  Однако
теперь  мы  скорее  становимся жертвами  противоположного -  "апатетического
заблуждения",  согласно которому  с живыми существами поступают  так, словно
они - неодушевленные предметы".
     Поскольку  это  принимает  массовый  характер,  результатом  становится
неуклонное и неосознаваемое снижение  статуса человека.  Разумеется, сначала
это  действует  на  человека, не  входящего  в  элиту  (она  -  манипулирует
плебеями). Но затем этот порядок машинизирует, овеществляет человека вообще.
     Таким образом, соглашаясь на построение в России политического порядка,
основанного на манипуляции  сознанием, каждый  должен отдавать себе  отчет в
том, что с  очень  большой вероятностью его статус  будет понижен. А значит,
все  обещаемые блага вроде гражданских свобод, ощущения себя хозяином и  пр.
превратятся  в лишенные всякого содержания побрякушки.  А тот,  кому повезет
попасть  в  манипулирующее меньшинство, станет одним  из  таких  угнетателей
своих  соплеменников,  которые  вынуждены  будут это  угнетение наращивать и
изощрять.  Тиран может подобреть  и помягчеть  -  и ему будут благодарны. Но
манипулятор этой возможности лишен - прозревающий человек приходит в ярость.
     Почему   переход   к   государственности,  основанной   на  манипуляции
сознанием,  несравненно больнее ударил бы  по  русским, чем уязвил  он Запад
(хотя и там это воспринимается как трагедия)? Потому, что по-иному сложилась
в русской культуре сама категория свободы. Иную свободу искал и ищет русский
человек. Прекрасно изложил  эту  проблему В.В.Кожинов в своей  замечательной
книге "Загадочные страницы истории ХХ века. "Черносотенцы" и революция". Для
русского народа характерно  особое сочетание  свободы духа  и свободы  быта.
Напротив, довольно  равнодушно относились русские к  столь ценимым на Западе
политическим и экономическим свободам. Надо же вспомнить Пушкина:
     "Не дорого ценю я громкие права,
     От коих не одна кружится голова.
     Я не ропщу о том, ч