ни трудящихся произошло как-то  стихийно,  в
результате  непредвиденных  трудностей  "переходного  периода".  В  качестве
меньшего зла они принимают упрек в том, что перестройка и реформа велись без
продуманной программы ("никакого проекта не было"). Это - наивная уловка.
     Свидетельством того,  что  существовала не только программа  со строгой
последовательностью шагов, но и целая  система мер по прикрытию и маскировке
важных действий, служат потрясающие случаи полной утраты  гражданами чувства
социальной опасности. В 1988-1991 гг.  целые классы и группы нашего общества
и представляющие их организации вдруг потеряли способность замечать действия
политиков, которые вели к  важнейшим  долговременным изменениям в  положении
этих  классов  и  групп. И  дело  не  только  в  том, что  были  блокированы
"сигнальные системы", которые могли бы привлечь внимание людей, предупредить
об опасности,  потребовать диалога и т.д. Представители трудящихся,  которых
вряд  ли  можно  заподозрить  в  предательстве  и  которые  имели  доступ  к
информации и  даже были  обязаны  ее  изучать  (например, депутаты),  читали
тексты - и почему-то не понимали их смысла. Их сознание было отвлечено,  как
отвлекают ребенка погремушкой.
     Рассмотрим  один  факт  -  изменение  "Закона  СССР  о  государственном
предприятии" 1987 г.  и принятие его новой редакции "О  предприятиях в СССР"
1990 г. Этот случай подробно изложен в журнале СОЦИС 1992 (1).
     Это изменение представляло собой не  только смену общественного строя в
том,  что  касалось  повседневных   производственных  отношений  рабочих  на
предприятии,  но  и отказ от тех фундаментальных идеальных  догм, на которых
стоял  советский  строй  и  на  которых  паразитировала перестройка ("больше
демократии, больше социализма").
     Как     известно,     перестройка      декларировала      отказ      от
"командно-административной  системы"  и  вовлечение работников  в управление
производством.  На  советском предприятии  трудовой коллектив и  его  органы
всегда оказывали большое и реальное воздействие на дела предприятия и на его
социальный  уклад  (зарплата,  премии,  распределение  социальных  фондов  и
материальных  благ, отдых, медицинское  обслуживание, пионерлагерь и  т.д.).
Каждый, кому довелось  работать в профкоме, это знает досконально - со всеми
подводными камнями, искривлениями и прочими деталями. Не о деталях речь.
     Закон  1987  г. закреплял это  положение  и  определили, что  отношения
коллектива и  администрацией строятся  "в  условиях  широкой гласности путем
участия  всего  коллектива  и  его   общественных  организаций  в  выработке
важнейших решений  и контроле  за их исполнением".  Общее собрание трудового
коллектива  по  закону  имело   право   рассматривать  и   утверждать  планы
экономического и социального развития предприятия, определять пути повышения
производительности  труда   и   формирования  материально-технической   базы
производства.
     В Законе 1990 г. изъяты оба главных права - участия в выработке решений
и  контроля.  Об  утверждении  планов,  а  тем  более  определении   главных
социальных   факторов  (материально-технической  базы  и  производительности
труда)  и  речи нет.  Отменены  органы  народного контроля  на предприятии и
выборность  руководителей. Отменено и  важнейшее  положение  Закона  СССР  о
трудовых  коллективах   1988  г.   ("решения  совета   трудового  коллектива
обязательны  для администрации").  Отменены даже общие собрания  коллектива!
Управленческие   полномочия   администраторов,   назначаемых   собственником
предприятия,  зафиксированы так  жестко, что  на это никогда не претендовала
пресловутая советская административно-командная система.
     Вспомним тот год - ни на каком уровне общества никто это принципиальное
изменение,  отстраняющее рабочих  от участия  в управлении предприятием,  не
заметил.
     Перейдем от сферы производства к распределению и оплате труда. Казалось
бы,  это  прямо касается уже  и не гражданских  а  личных шкурных  интересов
каждого рабочего. По Закону 1987 г. оплата труда  и распределение социальных
благ,   контроль  за  правильностью  расчетов   производится  администрацией
предприятия  "совместно  или  по  согласованию  с  профсоюзным   комитетом".
Совместно или по согласованию! Это - огромное право на участие в управлении.
Закон  1990   г.  это   право  отменяет.  Теперь  руководитель  предприятия,
назначенный  собственником, "решает  самостоятельно все вопросы деятельности
предприятия". Он  не только не должен решать социальные вопросы  совместно с
профсоюзом  или  собранием, или согласовывать  с  ними  свои решения,  но  и
советоваться  с ними  он не  обязан.  Теперь именно руководитель предприятия
"устанавливает  формы  и  размеры оплаты труда, а также другие виды  доходов
работников".
     По   сути,   этот   закон   уже  производит   ликвидацию   общенародной
собственности,  за  год  до  приватизации.  Право коллектива  участвовать  в
распоряжении доходами предприятия было одной  из форм осуществления рабочими
права частичного  собственника.  Теперь  это  право  изымалось -  и  никакой
реакции со стороны компартии, профсоюзов, самих рабочих.
     Рабочие не заметили  даже, что по новому закону они лишились даже права
на  обжалование  действие   администрации  в   собственный  профсоюз.  Закон
утвердил: "Рассмотрение и решение вопросов по  просьбам и обращениям граждан
к предприятию является исключительной  обязанностью  предприятия и  не может
возлагаться  на  самих  граждан".  Таким образом,  рабочие  просто  лишаются
особого статуса члена трудового коллектива с определенным перечнем прав, они
становятся гражданами, продавшими предприятию рабочую силу и никаких прав не
имеющими.
     Закон 1990 г. отсекает от участия  в управлении не только работающих по
найму  рабочих  ("граждан"),   но  и  рабочих,  имеющих  акции  предприятия,
формально его  совладельцев.  Делается  это невиданными  в  мировой практике
методами - введением статьи о "коммерческой тайне предприятия". Во всем мире
к  коммерческой  тайне  относятся  только  технологические  сведения,  а  по
остальным  вопросам  производства  и  экономического  положения  предприятие
обязано  давать  подробный  и  публикуемый  отчет  -  государству,  банку  и
акционерам. Вопреки этому Закон 1990 г. установил: "Под коммерческой  тайной
предприятия  понимаются не  являющиеся  государственными секретами сведения,
связанные   с   производством,  технологической  информацией,   управлением,
финансами  и другой  деятельностью  предприятия".  Лишь директор  определяет
"состав  и  объем  сведений,  составляющих  коммерческую тайну,  порядок  их
защиты".  Понятно, что, не владея информацией, рабочие и  профсоюз полностью
отстраняются  и  от участия в управлении. Под  отвлекающие крики о советской
"административно-командной  системе" был принят закон,  создающий совершенно
новый,  необычный  уклад  предприятия с тоталитарной  властью  собственника.
Закон явно писался под будущего собственника-мафиози.
     После принятия  Закона о предприятии  1990 г. утекло много воды, и не о
содержании  его  идет  речь.  Явление, над которым  мы  еще  как  следует не
задумались, состоит в том, что этот закон, который самым радикальным образом
порывал  и  с длительной традицией, и с Конституцией страны, и  с конкретным
Законом о предприятии, принятом всего два с небольшим года назад, был принят
без  дебатов  и  прошел   незамеченным.  За  него   проголосовали  депутаты,
большинство  из  которых состояли в  группе  "Союз" и  на  каждом  заседании
сотрясали  воздух  проклятиями  в  адрес  Горбачева  и  других  разрушителей
советского строя.  Почему  вместо  этих героических проклятий они  просто не
проголосовали против Закона о предприятии? Почему не собрался Пленум ЦК КПСС
и  не сообщил партии  о полном противоречии  законопроекта Программе КПСС  и
всей идеологии партии?
     Невозможно  посчитать всех тех, кто имел  возможность вчитаться в текст
законопроекта,  изменниками  или  агентами   влияния.  Просто  эти  люди   в
результате  длительного   воздействия  отупляющих  речей  Горбачева,  интриг
Лукьянова,  наукообразной  галиматьи   Заславской  впали  в  оцепенение,   в
состояние  гипноза.  Они,  вероятно, читали Закон  и  не  понимали,  что там
написано.  В  таком же  состоянии были и десятки миллионов рядовых  граждан,
жизнь которых обрушивал этот Закон.


Глава  15. Объективные  предпосылки для  успешной манипуляции сознанием
советского человека


     1. Урбанизация и голод на образы

     Какие  же  условия  обеспечили  такой  замечательный   успех  программы
манипуляции  в  годы  перестройки? Выше  говорилось, что манипулятор  прежде
всего  использует  уже  имеющиеся  в  общественном  сознании  стереотипы.  В
психологической  войне,  то есть  в манипуляции сознанием,  направленной  на
разрушение общества, важнейшими их таких стереотипов  являются те, в которых
выражается недовольство. При этом  неважно, какого рода  это  недовольство -
оно может быть совершенно  противоположно установкам манипулятора. Например,
в   ходе  перестройки  антисоветские  идеологи  в  основном  эксплуатировали
недовольство  людей,  вызванное  уклонением  власти  от  советских  идеалов.
Внедрение новых  стереотипов (обогащения, аморальности, насилия),  с помощью
которых  можно  было   манипулировать  сознанием  подрастающего   поколения,
началось позже.
     Еще  трудно  дать  систематический  и  полный  ответ на  вопрос,  какие
источники  недовольства были использованы в  перестройке,  дав  обоснованную
оценку  "веса" каждого  из них.  Я  лишь укажу на несколько  важных,  на мой
взгляд, причин, которые обычно упускаются из виду.
     Начнем с очевидного. Главные дефекты любого социального проекта состоят
в  том,  что  он  не  удовлетворяет  какие-то   фундаментальные  потребности
значительных  частей  общества. Если обездоленных людей много и  они сильны,
проект под  их давлением изменяется или, при достижении критического уровня,
терпит  крах. Давайте  разберемся,  кто  и чем  был  обездолен  в  советском
проекте. И не будем сразу расставлять оценки: мол, эта потребность разумна и
достойна, а та - каприз, а вон та - порок. Сначала надо хладнокровно описать
реальность.
     Вспомним вторую  банальность, о  которой говорилось в  главе 2: человек
живет в двух мирах - в мире природы  и  мире культуры. На  этот двойственный
характер нашей окружающей среды можно  посмотреть и под другим углом зрения.
Человек  живет в двух  мирах - мире вещей и мире знаков. Вещи, созданные как
природой, так  и самим человеком - материальный  субстрат  нашего мира.  Мир
знаков, обладающий  гораздо  большим  разнообразием,  связан  с  вещами,  но
сложными,  текучими и часто неуловимыми отношениями (например, "не продается
вдохновенье, но можно  рукопись продать").  Даже такой  с  детства привычный
особый вид знаков, как деньги (возникший как раз чтобы соединять мир вещей и
мир  знаков),  полон  тайн. С  самого  своего  возникновения  деньги  служат
предметом споров среди философов, поэтов, королей и нищих. Деньги полны тайн
и с древности стали неисчерпаемым источником трюков и манипуляций.
     Откуда   вырос  советский  проект  и   какие   потребности  он   считал
фундаментальными? Он вырос прежде всего из мироощущения крестьянской России.
Отсюда  исходили  представления   о  том,   что   необходимо  человеку,  что
желательно,  а  что - лишнее, суета  сует. В ходе революции  и разрухи  этот
проект  стал  суровым  и  зауженным.  Носители "ненужных"  потребностей были
перебиты, уехали за рубеж или перевоспитались самой реальностью. На какое-то
время в обществе возникло "единство в потребностях".
     По мере того как жизнь входила в мирную колею и становилась все более и
более  городской, узкий набор "признанных" потребностей стал ограничивать, а
потом и  угнетать  все более и более разнообразные части общества.  Для  них
Запад стал идеальной, сказочной землей, где именно их ущемленные потребности
уважаются  и  даже ценятся. О тех потребностях, которые  хорошо удовлетворял
советский строй, в этот момент никто не думал. Когда  ногу жмет ботинок,  не
думают о том, как хорошо греет пальто.
     Чем же отличается крестьянская  жизнь  от  "городской"?  Тем,  что  она
религиозна.  А  значит,  земные потребности просты  и естественны, зато  они
дополнены интенсивным "потреблением" духовных образов. Речь идет  не столько
о церкви, сколько о космическом чувстве, способности  видеть высший смысл во
всех  проявлениях Природы  и  человеческих  отношений. Пахота,  сев,  уборка
урожая, строительство дома и принятие пищи, рождение и смерть  - все имеет у
крестьянина  литургическое  значение.  Его  жизнь  полна этим  смыслом.  Его
потребности велики, но они удовлетворяются внешне малыми средствами.
     Жизнь  в  большом городе лишает человека множества естественных средств
удовлетворения его потребностей. И в то  же  время создает постоянный стресс
из-за того,  что городская организация пространства и  времени  противоречит
его природным ритмам. Думаю, стратегической ошибкой  была принятая в  период
индустриализации  ориентация  на  промышленное  развитие в  крупных  городах
(мегаполисах).  Опора советского строя - село и малые города, их и надо было
укреплять и развивать. Видимо, на это не  хватало  средств, да и  расщеплено
было сознание наших марксистов, увлеченных идеей прогресса.
     Итак,  реальностью  жизни  большинства  граждан  в  СССР  стал  стресс,
порожденный городской средой обитания. Этот стресс давит, компенсировать его
- жизненная потребность человека.
     Вот  пример.  Транспортный стресс вызывает выделение нервных  гормонов,
порождающих  особый, не  связанный  с  голодом  аппетит. Приехав  с  работы,
человек  хочет  чего-нибудь  пожевать.  Не  нормально поесть, чтобы  утолить
голод, а именно пожевать чего-нибудь аппетитного (т.н. "синдром кафетерия").
Кажется,  мелочь,  а на деле  -  потребность,  ее удовлетворение должно быть
предусмотрено  жизнеустройством.  Если же это  считается капризом, возникает
масса реально обездоленных. Мать, которая говорит сыну, целый час пробывшему
в  городском  транспорте: "Не жуй  бутерброд,  сядь и съешь тарелку щей",  -
просто не знает, что  ему нужен именно бутерброд, красивый и без питательной
ценности.  Таких "бутербродов"  (в широком смысле слова) советский  строй не
производил, он предлагал тарелку хороших щей.
     И подобных явлений,  неведомых  крестьянину (и непонятных нашим старшим
поколениям), в  городе  множество.  Вновь  подчеркнем, что  кроме природных,
биологических  потребностей,  для  удовлетворения которых  существуют  вещи,
человек   нуждается   в  потреблении  образов.  Эти   потребности  не  менее
фундаментальны.
     Сложность проблемы  возрастает, если  вспомнить,  что мир вещей  и  мир
знаков   перекрываются,  разделить   их  трудно.   Многие  вещи,   вроде  бы
предназначенные  для какой-то "полезной" цели, на  самом деле дороги нам как
образы,  знаки,  отражающие  человеческие  отношения.  Старая  чашка, модное
платье, мотоцикл  -  все это  образы, несводимые к материальным функциям, но
они воплощены  в вещах. В  жизни крестьян потребность в  образах  в огромной
степени  удовлетворяется  как бы сама  собой  -  связью с природой и людьми,
типом  труда. В  городе эта потребность покрывается производством  огромного
количества  вещей-знаков,  "ненужных"  вещей. В советское время  престарелые
идеологи  клеймили  вдруг  вспыхнувший в нашем скромном  человеке  "вещизм".
Стоявшую за ним потребность подавляли средствами государства - и она в конце
концов вырвалась из-под гнета уже в уродливой форме.
     Как решил  (или хотя бы на время смягчил) эту проблему Запад? В  целом,
городское  общество  Запада стало  безрелигиозным,  но  наполнилось огромным
числом фетишей (вещей-образов). Отношения  людей приобрели  форму  отношений
вещей и были ими замаскированы. Поскольку речь шла прежде  всего об образах,
стало возможным наращивать  их потребление с  относительно малым увеличением
материальной основы - пойти по  пути создания "виртуальной  (несуществующей)
реальности". Важнейшей  частью жизни  стали  витрины  - вид  вещей,  которые
потреблялись  уже  только как образы,  без  покупки  их носителей. На Западе
подавляющее  большинство   посетителей  крупных  универмагов  просто  ходит,
разглядывая витрины,  не  собираясь ничего  покупать. Кстати,  пока  Запад к
этому  не  пришел, целых полтораста  лет  начальной индустриализации рабочие
массы создавали себе "виртуальную реальность" сами - беспробудно пили.
     Следующим шагом стала  современная  реклама: образ создавался  прямо  в
пространстве, в эфире.  Суть рекламы  - вовсе  не  в  информации  о реальных
товарах, которые человек должен купить. Главное - создание изобилия образов,
они и  есть "бутерброды". Только кажется, что это - отражение изобилия вещей
и  возможностей. Реклама  - иллюзия, часть  той вымышленной  ("виртуальной")
реальности, в которой живет человек Запада.
     В перспективе этот путь ведет к опустошению человека, к утрате им связи
с  миром и другим  человеком, к  нарушению  хода его естественной  эволюции.
Запад как  "пространство фетишей" породил уже особого человека. Возможно, на
этом пути Запад зашел в тупик, но временно он ответил на  новые  потребности
человека и "погасил"  их  изобилием суррогатов.  Та  культура, которая  была
создана для  производства  дешевых  и легко потребляемых образов,  "овладела
массами". Буржуазный  порядок завоевал культурную гегемонию. Огромную силу и
устойчивость буржуазному обществу придало и то, что оно нашло  универсальную
(для его  людей!)  знаковую систему  - деньги.  Деньги стали  таким  знаком,
который был способен заменить любой образ, представить любой  тип отношений.
Все - покупается! За  деньги можно  получить  любую вещь-знак, удовлетворить
любую потребность.
     Как же  ответил  на потребности нового,  городского общества  советский
проект? Большая часть потребности в образах была объявлена ненужной, а то  и
порочной.  Это  четко  проявилось  уже в  50-е  годы, в кампании  борьбы  со
"стилягами". Они возникли в самом зажиточном слое, что позволило объявить их
просто  исчадием номенклатурной касты.  А  речь  шла  о  симптоме  грядущего
массового  социального  явления.  Никак  не  ответив  на жизненные,  хотя  и
неосознанные, потребности целых поколений молодежи, родившейся и воспитанной
в  условиях  крупного  города,  советский  строй  буквально  создал   своего
могильщика - массы обездоленных.
     В 1989 г. 74% опрошенных интеллигентов сказали,  что их убедят в успехе
перестройки "прилавки, полные продуктов" (так же ответили 52%  опрошенных  в
среднем). В этом ответе выражена именно потребность в образе, в витрине. Это
ответили люди, которые в целом благополучно питались, на столе у них  было и
мясо,  и масло.  Им  нужны были  "витамины".  И сегодня  многие из них,  уже
реально недоедая, не хотят возвращаться в прошлое с его голодом на образы.
     Предпосылки для этой узости советского проекта кроются и в крестьянском
мышлении  большевиков,  и  в тяжелых  четырех десятилетиях,  когда  человека
питали духовные, почти религиозные образы - долга, Родины. Когда я пришел  в
университет,  там  даже  некоторые  преподаватели  еще  ходили  в  перешитых
гимнастерках и сатиновых шароварах. У них не было  потребности в джинсах, но
через  пять-то лет она  возникла. Выход из этого состояния провели плохо. Не
была определена сама проблема и ее критические состояния. В конце заговорили
о "проблеме досуга", но  это не совсем то, да  и  дальше  разговоров дело не
пошло.  Важной  отдушиной  был спорт,  что-то  нащупывали  интуитивно (стали
делать  первые  сериалы; уже огромный  успех  "Семнадцати  мгновений  весны"
должен был насторожить). Видимо, ошибочной была и ориентация на про