пруденции обвинители нарушили принцип римского права, воспринятый
всеми известными уголовными кодексами: нет преступления, если таковое деяние
не предусмотрено законом.
     Но если отойти от  сухих норм  права, а обратиться к  здравому  смыслу,
недоумение лишь возрастает.  О каком  захвате  власти идет  речь? Достаточно
посмотреть  должностной  состав  "заговорщиков".  Какую  власть  предполагал
захватить  премьер-министр В.Павлов или министр обороны Язов?  Ведь какие-то
рациональные объяснения должны были бы привести обвинители - обывателю такие
объяснения придумать трудно.  На ум  приходит, что в вину "путчистам"  можно
было бы вменить  "превышение власти", но это  для  такого  случая было  явно
мелковато.
     15 января 1992 г. было объявлено, что предварительное следствие по делу
ГКЧП закончено.  Материалы дела составили 125 томов  по  200-300  страниц. С
делом  начали  знакомиться  подсудимые и  их  адвокаты.  И  здесь  сразу  же
создалось  ощущение,  что "победители"  стараются оттянуть  начало процесса,
если вообще не спустить дело на  тормозах (в  многочисленных интервью высшие
должностные лица на прямой вопрос: "Состоится ли суд?" обычно отвечали очень
уклончиво, дескать,  "на мой взгляд, следовало бы провести судебный процесс"
и  т.д.). Примечательно заявление  в феврале 1992 г.  вице-президента России
А.Руцкого о том,  что лучше было бы дело прекратить, а обвиняемых выпустить,
тем  более  что  все   они  -  пожилые  люди.  И  это  -   после  того,  как
премьер-министр  России  Иван  Силаев  призывал  их немедленно  расстрелять.
Диапазон  возможных альтернатив  в  "российском правовом  государстве" имеет
поистине русский размах.
     Началось затягивание дела с помощью бюрократических уловок. Адвокаты  и
обвиняемые,  которые  знакомились с  делом,  были  вынуждены  его  буквально
переписывать от руки.  Уже это тормозило дело  и не позволяло начать процесс
ранее  лета 1993  года.  Все  просьбы  разрешить  использовать  множительную
технику или диктофон были оставлены без ответа.  Почему? Ведь это ничего  не
меняло по существу,  не  давало обвиняемым никакого "тайного  оружия" - лишь
сокращало время работы раза в три.
     Вообще,  в  настроениях   обвиняемых  произошел  перелом.  Они  как  бы
убедились в нелояльности Горбачева, в его нарушении каких-то, пусть неявных,
но  подразумеваемых  договоренностей.  Это  освободило   их  от  "внутренней
присяги" бывшему президенту. Такова русская  административная этика.  Обычно
подчиненный,  попавший  в беду,  не выдает начальника, с которым  у него был
заключен пакт о  лояльности - даже если начальник его  "выдает", проклинает,
требует  сурового  наказания,  но  при этом  не нарушает некоторых  интимных
этических норм. Похоже, что-то здесь не заладилось.
     В  частности,  одно  из  обвинений  в  адрес  бывшего  председателя КГБ
Крючкова  касалось незаконного  подслушивания телефонных  разговоров  видных
политических деятелей. На фоне  всего прочего, не бог весть какое обвинение.
И  вдруг  адвокат Крючкова заявляет: "Что касается доавгустовских  событий в
части прослушивания  и  других  форм контроля  со стороны  КГБ за  народными
депутатами РСФСР и СССР, видными государственными и политическими деятелями,
то  не  было  ни  одного случая без  прямой  санкции  Президента Горбачева".
Адвокат  сообщил  прессе   неприятные  подробности:  на  многих  документах,
касающихся прослушивания, Горбачев расписывался  лично. Так, ходили  слухи о
прослушивании  телефонных   разговоров  личного  пресс-секретаря   Горбачева
В.Игнатенко - как части заговора КГБ против Президента. В  интервью об  этом
деле, данном  "Литературной  газете",  Горбачев выразил  свое  возмущение  и
полное  неведение. А  теперь  выясняется, что  на  докладной записке  КГБ  о
прослушивании В.Игнатенко наложена собственноручная резолюция Горбачева.
     В умах людей  после  августа сместились  привычные понятия о  том,  что
можно  и чего нельзя  делать человеку в том  или ином положении. Тяжело было
смотреть на Горбачева - президента  вчера еще великой страны, который  лично
зачитывал   в  парламенте,  да  еще  с   натужно  ироничными  комментариями,
скандальный анонимный донос на своих министров (тайную стенограмму заседания
правительства  19 августа). Да и поведение автора  "информации" - известного
ученого Н.Н.Воронцова, хотя  он  и  заявил:  "Я не считаю  себя  героем,  но
предпринятое  мною  требовало  гражданской   позиции",   явно  нетривиально.
Во-первых,  он не выступил в парламенте от  своего имени, а предоставил свой
доклад  анонимно. Во-вторых, он  приписал  криминальные высказывания  одному
министру, которого в тот день вообще не было в Москве, и в парламенте возник
скандал.  Наконец,  стенограмму  вел  не  он  один,  и  оказалось,  что  его
собственные  выступления на  том  заседании  отнюдь  не были, мягко  говоря,
смелым обличением путчистов.
     Немаловажную  роль сыграло ритуальное  обрамление драматической кончины
маршала Ахромеева: в  парламенте, где  ему  симпатизировали  как минимум  60
процентов депутатов, никто не встал почтить память  Ахромеева как депутата -
все побоялись  встать. Горбачев, чьим советником был Ахромеев, ни словом  не
выразил соболезнования семье,  в ведущих западных,  но не советских, газетах
были опубликованы  некрологи.  Наконец,  на волне  антимилитаризма  какие-то
энтузиасты   после  похорон  вскрыли  могилу  Ахромеева  и  сорвали  с  тела
маршальскую форму.

8. Фактор страха в политике после августа

     После  августа  в рядах демократов возник  патологический  страх  перед
"социальным  взрывом".  Введя  "на   время"   почти   неограниченную  власть
Б.Н.Ельцина  или  отвлекая  людей  запретом  компартии,  демократы  лишились
важного  козыря  в  глазах  населения - именно  надежды  на  демократический
политический  порядок.  От того единственного, что  перестройка  на какой-то
момент  почти  дала  людям.  В сентябре 1991 г.  тогдашний  шеф  КГБ  России
В.Иваненко  изложил  по  телевидению  программу "демократического  КГБ".  На
вопрос,  откуда теперь исходит  опасность для государства, он  ответил,  что
теперь КГБ не будет заниматься диссидентами, главная  опасность - социальный
взрыв.  Он  развил  свою  идею  в интервью "Аргументам и  фактам":  "Сегодня
главная  опасность  -   в  серии  направленных   социальных  взрывов.  Народ
раздражен,  возбужден  слухами   о  скорой  либерализации  цен...  Поступают
оперативные данные, что на крупных предприятиях стихийно  возникают стачкомы
и рабочкомы.  Думаю, что  зимой они могут  сорганизоваться... Скорее всего в
декабре  возможен бунт". Такова логика перестройки:  врагами  "антинародного
режима партократов" были две-три сотни диссидентов,  врагами демократической
власти  оказались  народные  массы  - именно  они  были  объявлены  объектом
внимания КГБ. Это и есть шизофренизация сознания.
     Наиболее  последовательную  позицию  в этом вопросе  занял  мэр  Москвы
Г.Х.Попов.  После  учредительного  съезда Движения  демократических реформ в
своей пресс-конференции  он рассуждал о  том, как, по его мнению, надо будет
поступать в случае массового недовольства радикальной экономической реформой
(если, не дай Бог, кого-то "поднимут на  вилы"). Страх перед голодной толпой
стал навязчивой идеей новых отцов русской демократии.
     Вот  как  выразил  Г.Х.Попов  их   установки:  "Я  считаю  возможным  и
необходимым применить в этом  случае  силу и применить ее как можно  скорее.
Лучше  применить безоружных милиционеров, чем вооруженных.  Лучше  применить
вооруженную  милицию, чем  выпускать  войска.  Лучше применить  войска,  чем
выпускать  артиллерию, авиацию...  Так что  с  этой  точки  зрения  - вопрос
простой".
     Полезно  разобраться в этом простом  для  демократа Попова вопросе, ибо
выпускать  войска  или  авиацию  будет не  какой-то  большевистский тиран, а
демократия.   Вот   что  обнаруживается   уже   при   первом   рассмотрении.
Общеизвестно,  что в мире трудно найти столь терпеливый  и  непритязательный
народ, как русский -  на Западе это и  называется "загадочная русская душа".
Так  что Попов прекрасно знает,  что возмущенные люди  выйдут на улицу, лишь
когда  дело дойдет до крайности. Не потому, что с  жиру бесятся или  требуют
каких-то  гражданских  прав,  а потому, что дети начали  болеть и умирать  с
голоду (старики умирают тихо, и  никакого социального  протеста их смерть не
вызывает).
     Именно  против  этих  людей  Попов  "считает  возможным  и  необходимым
применить силу". Да  еще  как  можно  скорее.  К чему же такая спешка? Этому
можно  дать  одно  объяснение:  чтобы  путем устрашения  парализовать всякие
попытки сопротивления.  Так  грабитель наносит жертве быстрый и сравнительно
безвредный удар ("лучше милицию, чем  войска"), чтобы парализовать волю  - а
вовсе  не  потому,  что  ему нравится бить  людей. Таким образом,  концепция
лидера  демократов  заключалась именно в  манипуляции  сознанием посредством
внушения страха.
     Чего  добивался   мэр  с  помощью  угрозы  применения  силы  (на  языке
дипломатов  эта угроза - уже действие войны, а не мира)? По сути,  добивался
ликвидации уже последнего оставшегося у населения средства волеизъявления. В
течение  шести  лет перестройки  сокращались возможности населения  выразить
свои  интересы. Устранены все старые, "нецивилизованные", хоть и со скрипом,
но   действовавшие  системы:  партийные   организации,  профсоюзы,  трудовой
коллектив,  народный  контроль, общественное  мнение, пресса,  которая  была
вынуждена следовать официальной идеологии и защищать трудящихся.
     Одновременно  парализованы  все  обещанные  демократические  механизмы:
разогнаны советы, бутафорией стали  парламентские шоу  и референдумы,  резко
антирабочие позиции заняла  пресса. И,  как  логичное  завершение  -  угроза
применить  артиллерию  и  авиацию  против  городов, где  будут  иметь  место
антиправительственные демонстрации. Ведь не думал же  Попов,  что самолеты и
гаубицы  будут  гоняться  за  отдельными  профсоюзными  активистами или даже
партийными ячейками. Для этих родов войск объектом является целый населенный
пункт.
     До сих пор  в истории  человечества кровавые режимы втягивались в войну
на   уничтожение  против  населения   вопреки   своей  воле.  Этому   всегда
предшествовал  длительный период  репрессий против  конкретных  лиц из числа
оппозиции. Если  и бывали бомбардировки населенных пунктов (как, например, в
Сальвадоре или Гватемале),  то, во-первых, уже на этапе открытой гражданской
войны  с  вооруженной  оппозицией.  А  во-вторых,  против  населения,  очень
отличного от  элиты  в  этническом  и культурном отношении  (против курдов в
Иране  и Ираке  или крестьян-индейцев, которые до  сих пор являются  "чужим"
народом  для  креолов Сальвадора). Попов же допускал возможность авиационных
бомбардировок населенных пунктов России в тот момент, когда и речи не было о
гражданской войне, а были возможны лишь стихийные вспышки отчаяния.
     Но угрозы и идея парализующего "безвредного" удара - мелочь. Важнее вся
цепочка допустимых, с точки  зрения  новой власти,  действий. Их  диапазон и
очертил Г.Х.Попов: от  невооруженных милиционеров - до артиллерии и авиации.
Это  значит,  что   установившийся  после  августа  режим  в  арсенал  своих
политических средств включает уничтожение больших масс безоружного населения
с  помощью  современной военной  техники.  Это  колоссальный  шаг вперед  по
сравнению со всеми известными диктаторскими режимами.
     О  чем говорит откровенное  высказывание  Попова? О том, что в мышлении
демократов его толка  отсутствуют  инстинктивные, подсознательные запреты на
определенные  действия  власти.  Отсутствуют  те  табу, которые  без всякого
усилия  ума,  а просто сердцем  заставляют  властителя  держаться  в  рамках
некоторых пределов. Любой политик, который  такие пределы имеет, на заданный
Попову  вопрос  ответил бы  совершенно по-иному.  Он  указал  бы тот  порог,
который не в силах переступить.
     Во многих отношениях перестройка, итог которой подвел  август 1991  г.,
оказалась революцией, принципиально отличающейся от всех  революций, которые
пережило человечество. Эта  революция - совершенно новое явление в этическом
плане. Перестройка  и тесно связанные с ней  явления в других  странах ввели
человечество в эпоху  политического постмодерна, где не действуют  привычные
нормы  и  ограничения  (бомбардировки  Ирака  и,  в   еще  большей  степени,
использование всего его мирного  населения  как  заложников, которых убивают
голодной смертью - всего лишь примеры).
     Высказывание Попова обнажило  вещь,  о которой предупреждали  некоторые
теологи  уже  в  50-х  годах:  наступил  момент, когда  политики отбрасывают
служившие  ранее  маскировкой  христианские  нормы.  Впервые  явно и открыто
переносятся   в  политику  моральные  устои  самой   безнравственной,  почти
вненравственной, категории преступников - тех, кто исповедует беспредел.
     Для  нового  восприятия  образа  государства  в  общественном  сознании
огромное значение имело  сравнение двух симметричных событий - августовского
"путча" и демонстрации  23 февраля 1992  г. Во время  "путча"  в  город было
введено 5  тыс. военных ("Независимая  газета"  писала о тысячах  танков - в
действительности    их    было    55).   Повсеместно,    кроме    специально
спровоцированного инцидента в туннеле  у Смоленской площади, взаимоотношения
населения и  солдат не  принимали характер  конфронтации  -  дети лазали  на
танки, а  то и катались на них. Москвичи были уверены, что советские солдаты
их  бить и  в них стрелять  не будут. Даже полицейские  резиновые  дубинки -
подарок перестройки, впервые появились в Москве в мае 1989 года.
     Акт насилия со стороны армии или  милиции  сразу  вызывал чрезвычайную,
бурную реакцию  -  до всякого  разбирательства, до  выяснения  степени  вины
военных.  И  пятно  не  смывалось,  даже  если  следствие  показывало  (как,
например,  в Тбилиси),  что инцидент и задумывался ради дискредитации  армии
как "имперского инструмента".  Ибо речь шла о своей армии, а  она  не  имеет
права и пальцем никого тронуть - у каждого советского человека в армии погиб
кто-то из близких.
     23  февраля, как  раз  в  День Советской  армии,  мэр  Москвы  запретил
демонстрацию, которая должна была возложить венки  к  Вечному огню на могиле
Неизвестного  солдата.  Как  обычно,  была  создана  неопределенность:   мэр
запретил, а высший орган  - Моссовет - разрешил. Вплоть до поздней  ночи  22
февраля телевидение  давало противоречивую информацию относительно  места  и
времени сбора и т.д.
     Разумеется, эта демонстрация имела  определенную  антиправительственную
окраску, на этот  раз под лозунгом протеста против расчленения  единой Армии
бывшего  СССР.  Но никакой  угрозы  она  режиму  не  представляла, ибо,  как
предполагалось, на  нее должны были собраться  в основном старики - ветераны
Отечественной войны. Поэтому ритуальные репрессивные  действия  режима имели
одну цель: продемонстрировать силу и предупредить о том, что режим взял курс
на  открытую  конфронтацию.  Центральные станции метро были закрыты,  а весь
центр  блокирован  несколькими  линиями  баррикад из  тяжелых  грузовиков  и
кордонами  милиции  и  внутренних  войск. Газета "Коммерсантъ"  (N  9, 1992)
пишет:  "В  День Советской Армии 450 грузовиков,  12 тысяч милиционеров и  4
тысячи  солдат дивизии имени Дзержинского  заблокировали  все улицы в центре
города, включая  площадь Маяковского,  хотя  накануне  было  объявлено,  что
перекроют лишь  бульварное кольцо. Едва перед  огражденной  площадью начался
митинг, как по толпе  прошел  слух, будто некий представитель мэрии сообщил,
что Попов с Лужковым одумались и разрешили возложить цветы к Вечному огню. С
победным  криком  "Разрешили!   Разрешили!"   толпа  двинулась   к   Кремлю.
Милицейские  цепи  тотчас  рассеялись,  а грузовики  разъехались,  образовав
проходы. Однако вскоре цепи  сомкнулись вновь, разделив колонну на несколько
частей".
     И тогда крупную группу демонстрантов, запертую с двух сторон, жестоко и
нарочито грубо избили - били стариков, инвалидов, заслуженных военачальников
высокого ранга, всем известных депутатов и писателей. Это была  сознательная
политическая, а  не полицейская,  акция.  Но здесь нас интересует не столько
она, сколько  реакция населения и  самих избитых. Репрессия была  воспринята
как  должное и никакого  возмущения  не  вызвала. Люди  поняли  и приняли  к
сведению,  что  перед ними  стояла чужая,  враждебная им власть. Это не пять
тысяч  своих  солдат  в  августе.  К  этой власти претензий быть  не  может.
Претензии высказала демократическая пресса, хотя и с мелочным глумлением над
избитыми стариками.
     Так,  например,  пишет обозреватель "Комсомольской правды" за 25.02.92:
"Вот хромает дед, бренчит медалями, ему зачем-то надо на Манежную. Допустим,
он несколько смешон и даже ископаем, допустим, его стариковская  настырность
никак не соответствует дряхлеющим  мускулам  -  но тем более почему его надо
теснить щитами и баррикадами?".
     В  ходе  осуществления  всего проекта по  разрушению  СССР августовский
"путч" был важной вехой, таким изломом, изучение которого на многое могло бы
открыть глаза.  Но  такого изучения нет. По своей  структуре  мышление самой
демократической  элиты  есть расщепленное  мышление. Это  и  есть глубинная,
философская  причина  того, почему перестройка привела  не к тому  хаосу, из
которого  рождается  новый,  более   совершенный  порядок,  а  к  хаосу  как
бесконечной разрухе. "Путч", вызвав сильный шок в массовом сознании,  ударил
прежде всего по сознанию самой либеральной интеллигенции. Этот шок убил  все
ее духовные силы.  Согласно известной формуле А.Тойнби,  "неудача  состоит в
том,  что  лидеры  неожиданно  для  себя подпадают под  гипноз,  которым они
воздействовали  на  своих  последователей.  Это приводит к  катастрофической
потере инициативы: "Если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму"."
     Как и предсказывал  А.Тойнби результат подобных неудач,  общество стало
превращаться в "ад кромешный".


Заключение


     Эта книга носит  не  технологический  характер.  Это  не руководство по
практике  манипулирования  и  не  наставление  по   защите   от  манипуляции
("самообороне без оружия"). Главная  цель книги - дать  материал  для  того,
чтобы каждый мог подумать о том выборе,  перед которым мы сегодня стоим. Это
-  не  выбор  президента, партии или  даже политического строя. За всем этим
стоит выбор  жизнеустройства  (типа цивилизации). Я-то  лично думаю, что  на
самом деле для очень  многих это  выбор между жизнью и смертью, но  не будем
эту  тему  здесь  развивать.   Сегодня   мы  болтаемся  между  двумя  типами
жизнеустройства,  и  нас  усиленно  тянут  и  толкают  к  тому  берегу,  где
манипуляция сознанием станет главным и почти тотальным средством господства,
так что некоторое время спустя перед нами вообще исчезнет проблема и выбора,
и борьбы.
     Те, кто не хотят такого исхода и готовы плыть искать другой берег, хотя
бы и в тумане и даже плывя против течения (или хотя бы барахтаться на месте,
пока не  рассветет),  могут  найти в этой книге  некоторые  ориентиры.  Есть
фундаментальные,  инерционные структуры,  которые надо защищать, если  мы не
желаем быть вытащенными  на  берег манипулятивного  общества. Эти  структуры
далеко еще не сломаны, их  сохранение  зависит от  "молекулярной"  поддержки
всех нас, от массового пассивного сопротивления.
     Речь прежде всего идет о школе русского типа - так, как ее сложила наша
культура в советское время. Это школа, воспроизводящая народ и тип культуры.
Она не дает  следующему поколению превратиться  в  скопище индивидов,  стать
людьми массы. Она затрудняет  и замену нашей культуры на  мозаичную культуру
человека массы. Школу ломают, но сломат