того, что  все умозаключение есть плод внешней манипуляция.
Как может быть противоестественным то, что исторически оказалось неизбежным?
Почему   внешний   фактор,  тем  более  мощный  (грядущая   мировая  война),
представлен досадной  помехой  "закономерному течению"? Выходит, "правильный
закон" не учитывает внешние  факторы? Но тогда цена  ему грош.  Почему выбор
пути  индустриализации,  который  единственный  давал  возможность  спасения
("других  способов не было  видно"), назван "искусственным"? Любое  решение,
как  плод переработки информации и  выбора, есть  нечто  искусственное, а не
природное. Значит, здесь это слово несет отрицательный смысл и означает, что
Сталин своим выбором нарушил "объективный закон". Что же это за закон такой,
который предписывает России гибель? Чуть от гибели уклонился - нарушитель.
     Что   же   до  послесталинского  периода,   тут   оценка  Б.П.Курашвили
уничтожающая: "Авторитарно-бюрократический  социализм -  это незакономерное,
исторически случайное, "приблудное" дитя советского общества. Тягчайший грех
этой уродливой модели..." и т.д. Ну как же можно было не убить этого ублюдка
- вот на какую мысль наталкивает эта оценка читателя.
     Особое место  в  этой  схеме истории  занимает проблема  кровопролития.
Истмат,  с  точки  зрения Б.П.Курашвили, дает  простой  ответ:  "революция -
грандиозное  кровопускание,  которое классово-антагонистическое  общество...
учиняет над собой ради перехода на очередную ступень развития". Но  реальная
история   никак   этого  не   подтверждает,   даже  напротив.  Вспомним  все
кровопролития, связанные с  революциями. Не  будем  вдаваться в Инквизицию и
Реформацию. Они прямо относятся к  делу, но нам мало известны. Вот Кромвель:
из-за  какого классового антагонизма  его  "железнобокие"  пуритане  пускали
кровь  в  Англии  и  Ирландии?   Вот  террор   якобинцев.  Разве  он  вызван
антагонизмом между буржуазией и аристократией,  буржуазией  и крестьянством?
Ведь классы-антагонисты - буржуазия и пролетариат, но их-то конфликт никогда
не приводил  к  большой крови. А Китай? Кровь в  основном пускали друг другу
два  крыла  революции - Гоминдан  и коммунисты. Оба, разойдясь,  обеспечили,
по-разному, очень быстрое социальное и экономическое развитие (на материке и
на Тайване). Какая  здесь  "очередная ступень"?  Вся  концепция  гражданской
войны, которую дает истмат, на  мой взгляд, неверна в принципе и никогда  не
была подтверждена.
     Если   принять,  что   есть  "объективные   законы",   то  историческое
исследование  сводится  просто  к расставлению  новых  оценок при  изменении
конъюнктуры. Вот,  диктатура пролетариата 1917-1920 гг. была бы  хороша,  но
"увы, пренебрегала демократическими процедурами, правами человека". Как  это
"увы",  если  в  этом  -  суть любой  диктатуры? Нельзя  же  "губы  Никанора
Ивановича да  приставить к носу Ивана Кузьмича",  как мечтала одна  невеста.
Сам же Б.П.Курашвили признает: "Тогда  иное было практически невозможно". Но
если  так, то именно о наивных попытках соблюсти права человека следовало бы
сказать "увы".
     Вера  в какие-то "закономерные нормы" и лимиты создает иллюзию простоты
различения  объективно  необходимого  и  избыточного (последнее  объявляется
плодом  волюнтаризма,   тоталитаризма,  пороков  и  т.п.).   Вот,   бедствия
гражданской  войны Б.П.Курашвили объясняет,  в  частности, "чрезмерностью  и
неразумной разрушительностью натиска революционных сил". Даже если так,  это
вряд   ли  можно   считать  объяснением,  ибо  вопрос  в  том,  чем  вызвана
"чрезмерность и неразумность", какова их природа.
     Какие   основания   говорить  о   чрезмерности  "натиска"?   Во   время
противостояния  обе  стороны находились  на  пределе  сил,  и  ни  на  какую
чрезмерность просто не было ресурсов.  Потому-то  и  было много жертв  - сил
хватало только  на то, чтобы нажать на спусковой крючок. Когда Шкуро был под
Тулой,  красные  и белые были  как  два  дистрофика:  ни один не  имеет  сил
защититься, но противник не может и  ударить.  Так же, как немцы  стояли под
Москвой в декабре 1941-го: на некоторых направлениях между ними и Кремлем не
было  ни одного  боеспособного батальона, а сделать шаг  у них  не было сил.
Вообще, говорить о мерах  и чрезмерностях  тотальной войны из благополучного
далека - рискованное дело. Это все  равно, что на сытый желудок  рассуждать,
стал бы  ты  есть человечье мясо, доведись  до смертельного  голода.  Вопрос
некорректный и запретный.
     В том  же  ключе и  оценка всего советского социализма после НЭПа: "Да,
социализм  был  примитивным,   недемократичным,   негуманным,   общественная
собственность  приобрела  форму  государственно-бюрократической". Исходя  из
каких "объективных  нормативов" даны  эти оценки? Как мог примитивный проект
породить   Стаханова,  Королева  и   Жукова?  По  каким   меркам  определена
"негуманность"?   Ведь   нет   же   гуманности   внеисторической.   Гуманизм
христианства  на  Западе  был  "снят"  Реформацией,  гуманизм Просвещения  -
империализмом, обесценившим человеческую жизнь, гуманизм ХХ  века -  большой
войной,  а  потом Вьетнамом,  Ираком,  Сербией.  Что,  конкретно,  надо было
сделать, чтобы  советскому строю заслужить  оценку "гуманный"? Выпустить  из
тюрем всех преступников? Да и это не помогло бы.
     "Двойка  по  истмату"  поставлена советскому строю фактически  по  всем
вопросам: "Вторая  половина истории  советского  социализма  была  процессом
нарастающего маразма". Иными словами, смерть его была  закономерна: маразм -
состояние, вывести из которого медицина бессильна. Вот обоснование: "В  50-е
годы страна... ликвидировала атомную монополию и военную недосягаемость США,
обеспечила тем самым безопасность СССР  и  социалистической системы. Значит,
авторитарно-мобилизационная  модель  социализма  полностью  исчерпала  себя,
утратила историческое  оправдание. Но по  инерции  продолжала  существовать.
Необходимость  ее  глубокого   преобразования,  всесторонней  демократизации
общественной жизни упорно не осознавалась политическим руководством".
     Здесь полностью игнорируется холодная война (об этом говорилось в § 1).
Как показала жизнь, безопасность СССР  вовсе еще не была обеспечена.  В этих
условиях проблема глубокой перестройки всей модели жизнеустройства настолько
сложна,  что даже сегодня  никто  не  берется сказать, как бы это  надо было
сделать. И в то же время  никак  нельзя сказать,  что  система не  менялась.
Менялась,   и   очень   быстро.   И  именно  в  сторону  "демобилизации"   и
демократизации - сравните,  скажем, 1948 г. и 1978. Проблема как раз в  том,
что  никаких  ориентиров  для  надежной  и безопасной  демократизации нашего
"мобилизационного социализма" истмат не дал и дать не мог.
     Ко многим левым идеологам я обращался с вопросом: по каким критериям вы
обнаружили кризис, а тем более крах советского социализма? Мне отвечали даже
с  возмущением: да ты что, слепой, сам не видишь? Я честно признавал, что не
вижу  и  прошу объяснить внятно,  простым и нормальным языком. Мне говорили:
"но ведь  крах  налицо, Запад нас победил". Да, но это разные вещи.  Бывает,
что красавцу-парню, здоровяку, какой-то хилый сифилитик воткнет под  лопатку
нож, и парень падает замертво. Можно ли сказать: его организм потерпел крах,
видимо, был в маразме? Сказать-то можно, но это будет глупость. Из этого еще
не следует,  что  наш строй был  здоровяком,  но  следует, что факт убийства
ничего не говорит о здоровье убитого.
     Истмат, выставив "неправильному" советскому строю плохую оценку, идейно
подготовил перестройку, оправдал  уничтожение  "приблудного дитяти". Сегодня
мы пожинаем первые плоды.
     Нарушение  закона стоимости в советском  хозяйстве. К началу 70-х годов
основная масса советской  интеллигенции внушила себе, будто  наша  экономика
безнадежно порочна, ибо не соблюдает закон  стоимости ("волюнтаризм плановой
системы"). Что  этот "закон" - абстракция, что в  жизни ничего похожего нет,
начисто забыли.
     Но давайте кратко повторим,  о чем  речь. Стоимость  - овеществленный в
товаре труд,  выявляется она на  рынке  при обмене товарами.  Обмен является
эквивалентным (обмениваются равные стоимости). Для этого необходим свободный
рынок капиталов, товаров и рабочей силы (она - один из  товаров). Отклонение
от   эквивалентности  бывает  из-за  колебаний  спроса  и   предложения,  но
происходит переток капиталов, и равновесие восстанавливается. Выполняется ли
это на практике, и если нет, то так ли малы отклонения, чтобы ими можно было
пренебречь и говорить о существовании закона?
     Взять  хотя  бы  такую  мелочь,  что  даже  в  идеальной (воображаемой)
рыночной  экономике  для  выполнения эквивалентного  обмена,  через  который
только и выражается  стоимость,  необходим свободный  рынок.  Но его  же  не
существует! Протекционизм  только рынка  труда  индустриально развитых стран
обходился в  80-е годы "третьему миру", по  данным ООН, в 500  млрд. долл. в
год, то есть масштабы искажений колоссальны и они увеличиваются.
     Как  сказано в  Докладе Всемирного экономического форума  в  Давосе,  в
развитых  капиталистических  странах  занято  350  млн  человек  со  средней
зарплатой 18  долл. в час. В то же время Китай, бывший СССР, Индия и Мексика
имеют рабочей  силы сходной квалификации 1200  млн человек  при средней цене
ниже 2 долл.  (а во многих отраслях ниже 1 долл.) в час. Открыть рынок труда
для  этой рабочей силы  в  соответствии с  "законом  стоимости"  означало бы
экономию почти 6 млрд. долл. в час! Мы видим, что  разница в  цене  одного и
того же  компонента стоимости  (рабочей  силы) огромна. Пренебречь ею  никак
нельзя. "Закон",  исходящий из  презумпции  эквивалентного обмена, просто не
отвечает реальности.  Иными словами,  экономика "первого  мира" при действии
закона  стоимости  являлась бы  абсолютно  неконкурентоспособной. И  "закон"
просто  выключен  действием  вполне  реальных,  осязаемых  механизмов  -  от
масс-культуры  до  авианосца  "Индепенденс". Выключен этот закон  уже четыре
века, и в обозримом будущем уповать на него не приходится.
     Сегодня "закон стоимости" рушится и  как  абстракция.  Кризис ресурсов,
показал,  что этот закон неверно описывает  отношения экономики  с природой.
2/3 стоимости  товара  - это сырье и  энергия, но они же не  производятся, а
извлекаются.  Их стоимость  - это  лишь труд  на извлечение (да  затраты  на
подкуп  элиты,  хоть  арабской,  хоть  российской).   Теория  стоимости,  не
учитывающая реальную ценность  ресурсов (например, нефти) для  человечества,
кое-как могла приниматься, пока казалось, что кладовые земли неисчерпаемы.
     Природные ресурсы  были  исключены  из рассмотрения  политэкономией как
некая   "бесплатная"   мировая   константа,   экономически  нейтральный  фон
хозяйственной  деятельности. Рикардо утверждал,  что "ничего  не платится за
включение природных агентов,  поскольку  они неисчерпаемы и  доступны всем".
Это  же  повторяет  Сэй:  "Природные  богатства  неисчерпаемы,  поскольку  в
противном случае мы бы не получали их даром. Поскольку они не  могут быть ни
увеличены,  ни исчерпаны, они не  представляют  собой  объекта экономической
науки". Таковы же  формулировки  Маркса, например:  "Силы  природы не  стоят
ничего;  они  входят  в  процесс  труда,  не  входя  в  процесс  образования
стоимости". Повторения  этой  мысли можно множить  и  множить  - речь идет о
совершенно определенной  и  четкой  установке,  которая  предопределяет  всю
логику трудовой теории  стоимости. Взяв у Карно идею цикла тепловой машины и
построив свою теорию циклов воспроизводства,  Маркс, как и Карно, не включил
в  свою модель топку  и трубу -  ту  часть  политэкономической "машины", где
сжигается топливо и образуется  дым и копоть.  Тогда  это не требовалось. Но
сейчас без  этой части  вся  фундаментальная модель  политэкономии абсолютно
непригодна - в  ней роль природы была просто  исключена из рассмотрения  как
пренебрежимая  величина.  Об  угле,  нефти,  газе  стали  говорить, что  они
"производятся" а не "извлекаются".
     Трудно выявить рациональные  истоки этой догмы, очевидно противоречащей
здравому  смыслу.  Какое-то  влияние  оказала  идущая  от  натурфилософии  и
алхимиков  вера в  трансмутацию элементов и в  то,  что минералы,  например,
металлы растут в  земле. Говорили,  что металлы  "рождаются Матерью-Землей",
что они "растут в шахтах", так что если истощенную шахту аккуратно закрыть и
оставить  в  покое  лет  на  15,  то в  ней снова  вырастет руда.  Алхимики,
представляя  богоборческую ветвь западной культуры,  верили, что посредством
человеческого   труда   можно   изменять   природу.  Эта  вера,  воспринятая
физиократами  и в какой-то мере еще присутствующая у А.Смита, была  изжита в
научном  мышлении,  но   чудесным  образом  сохранилась  в  политэкономии  в
очищенном от явной мистики виде.
     Как  пишет  об этой  вере  Мирча  Элиаде, "в то  время как алхимия была
вытеснена и осуждена  как научная "ересь" новой идеологией,  эта  вера  была
включена в идеологию в форме мифа  о неограниченном прогрессе.  И получилось
так, что впервые в истории все общество поверило в осуществимость того,  что
в иные времена было лишь миленаристской  мечтой алхимика. Можно сказать, что
алхимики, в  своем желании заменить  собой время, предвосхитили  самую  суть
идеологии  современного  мира. Химия  восприняла  лишь незначительные  крохи
наследия  алхимии. Основная  часть этого  наследия  сосредоточилась в другом
месте - в литературной идеологии Бальзака и Виктора Гюго, у натуралистов,  в
системах  капиталистической экономики  (и либеральной,  и  марксистской),  в
секуляризованных  теологиях   материализма  и   позитивизма,   в   идеологии
бесконечного прогресса".
     Если сложить искажения, вносимые трудовой теорией  стоимости при оценке
труда, сырья  и энергии  в совокупности, отклонения  от модели  будут  столь
велики, что надо говорить о ее полной  неадекватности. Ее можно использовать
только  как абстракцию для целей анализа, но никак нельзя называть законом и
тем более делать из нее практические политические выводы.
     Игнорирует  закон стоимости и проблему "взаимодействия  с  будущим" - с
поколениями, которые еще не  могут  участвовать  ни в рыночном  обмене, ни в
выборах, ни  в приватизации.  Рыночные механизмы  в  принципе отрицают обмен
любыми   стоимостями  с  будущими   поколениями,  поскольку  они,   не  имея
возможности присутствовать  на рынке, не обладают свойствами покупателя и не
могут гарантировать эквивалентность  обмена. Но ведь это - отказ  от понятия
"народ", подрыв важной основы России как цивилизации.
     Да и рыночный  обмен  с современниками политэкономия марксизма искажает
сегодня  в неприемлемой  степени.  Он идеализирует акт обмена, учитывая лишь
движение  потребительных   стоимостей   (товаров).  А   что   происходит   с
антистоимостями  ("антитоварами")  -  с   теми  отрицательными  стоимостями,
которые  всегда,  как тень товара,  образуются в  ходе производства? Если бы
действовал закон эквивалентного обмена стоимостями, то продавец "антитовара"
должен  был бы выплачивать "покупателю" эквивалент  его "антистоимости". Вот
тогда категории прибыли и  цены отражали бы реальность. Но  на деле-то этого
нет!  Антитовар  или  навязывается,  без  всякого  возмещения ущерба,  всему
человечеству  (например, "парниковый  эффект"),  или навязывается  слабым  -
вроде  захоронения отходов в Лесото  или России. Но политэкономия  этого  не
учитывает - и совершенно чудовищным образом завышает эффективность экономики
капитализма.
     Сегодня автомобили  являются главным источником  выбросов  в  атмосферу
газов, создающих "парниковый эффект".  Какую компенсацию мог бы  потребовать
каждый  житель  Земли,  которому навязали  этот  эффект,  этот  "антитовар",
сопровождающий  продажу  каждого автомобиля?  Реальная  его  "антистоимость"
неизвестна так же, как и  стоимость автомобиля, она  определяется через цену
на рынке, в зависимости от спроса и предложения. Уже сегодня психологический
дискомфорт,   созданный  сведениями  о  "парниковом  эффекте",  таков,   что
ежегодная  компенсация каждому жителю Земли в 10 долларов не кажется слишком
большой. А ведь  этот дискомфорт  можно довести до психоза с помощью рекламы
(вернее, "антирекламы"), как это делается и с меновыми стоимостями. Но уже и
компенсация в 10  долларов означает, что автомобилестроительные фирмы должны
были бы выплатить 60 млрд. долларов в год. Это  означало  бы такое повышение
цен,   что  производство   автомобилей  сразу  существенно  сократилось  бы.
Изменился бы весь образ жизни Запада. Но  об этом советский человек, верящий
в закон стоимости, и не думал.
     При   таком   "рынке  наполовину",  когда  антистоимости   навязываются
человечеству   или  будущим   поколениям  без   компенсации,   ни  о   какой
эквивалентности  обмена  стоимостями  и речи  быть  не может.  Ведь  товары,
которые  в  денежном выражении  искусственно  соизмеримы,  что  и  оправдано
трудовой теорией стоимости, в  действительности несоизмеримы (мы обычно даже
не знаем, какая "тень" стоит за данным товаром). Килограмм яблок несоизмерим
с книгой той же цены, ибо при производстве яблок энергетические запасы Земли
возрастают, а  при производстве книги - снижаются.  Закон стоимости - полная
мистификация реальных отношений. На  нем основана самоубийственная экономика
индустриальной цивилизации.
     Закон стоимости неадекватен и социальной реальности. А  именно взывая к
этому закону, как догме, и увлекли интеллигенцию рыночной утопией, а она уже
внедрила ее в массы. Ведь как рассуждал советский человек? Рынок - это закон
эквивалентного обмена, по стоимости, без обмана. Ну, пусть приватизируют мой
завод,  наймусь я к  капиталисту, хоть  бы  и иностранному  - так  он честно
отдаст  мне заработанное. А сейчас у меня отбирает государство, номенклатура
ненасытная. Но эквивалентный  обмен был  мифом  уже во времена Маркса!  Так,
отношения  на  рынке между  метрополией  и  колонией  уже  тогда были  резко
неэквивалентными, и с  тех пор неэквивалентность быстро растет. "Третий мир"
выдает  на-гора  все больше сырья, сельхозпродуктов, а  теперь и  удобрений,
химикатов, машин  -  а  нищает. Соотношение доходов 20% самой  богатой части
населения Земли к 20% самой бедной было 30:1 в 1960 г., 45:1 в 1980 и 59:1 в
1989.  Чехи  работают  получше  испанцев, а цену  рабочей  силы,  когда  они
"открылись" Западу, им установили почти  в 5  раз меньше.  Полякам в среднем
положили 0,85 долл. в  час, а в Тунисе, которому до Польши еще развиваться и
развиваться, 2,54 доллара. Где здесь закон стоимости?
     Часто  поминают  и  другой  "объективный закон",  которому противоречил
советский строй, и вот - законно уничтожен. Речь идет о вытекающем из закона
стоимости утверждении, будто та формация прогрессивнее, которая обеспечивает
более  высокую  производительность труда.  Казалось  бы,  ошибочность  этого
ленинского положения давно всем очевидна. Ленин высказал свой "закон", когда
мир казался неисчерпаемой кладовой ресурсов. И "выжимать" больше продукта из
живого  труда было  выгодно.  Но увеличение  производительности труда  после
некоторого предела требовало  непропорционально  больших расходов энергии. И
когда  поняли реальную стоимость  этого  невозобновляемого ресурса,  разумно
стало  искать не  наивысшую, а оптимальную производительность. Например,  по
производительности  фермеры  США вроде бы эффективны, а  по затратам энергии
(10 калорий  на  получение  одной  пищевой  калории)  недопустимо,  абсурдно
расточительны.  Следовать  их  примеру  не  только  глупо, но и  в  принципе
невозможно.
     Поскольку производительность труда в советском хозяйстве  отставала  от
западной (вернее было бы сказать, что она вообще была несоизмерима, ибо речь
шла  о совершенно разных  типа