теорией Дарвина. Поэтому философия техники не склонна поспешно соглашаться с мыслью о том, что человеческая история является продолжением истории природы - ни в её идеалистическом (гегелевском) варианте, ни в материалистическом (представленном в марксизме).
Отсюда ясно, что опасным и неверным искажением понимания техники был бы романтичный взгляд на неё как на "инобытие духа" в его предельной полноте. Точного соответствия нет: мир человека объемлет мир техники, а дух человека бесконечно богаче и шире любой из возможных форм его "объективизации", сколь бы требовательной и властной она не была. Техника же представляет собой отчуждение одного, хотя и чрезвычайно важного, фундаментального человеческого свойства - способности выходить за пределы заданного и стремления изменить окружающую среду в соответствии со своей волей. И именно за развитие этой грани человеческой сущности ответственна техника; что же касается сдерживающих эту безудержную гонку человеческих начал, то они - внетехничны. Они принадлежат иной области человеческой культуры - неутилитарной сфере ценностей. Тем самым область культуры и область техники могут быть разграничены по линии ценностно-ориентированного и целе-ориентированного поведения. Вертикаль - стремление к осмысленному и этически оправданному поведению - должна властвовать над горизонталью - безудержному следованию целям. Иначе неизбежно подпадание под власть подручных средств (техники). Человек в таком случае оказывается детерминированным логикой техники и тем самым становится её придатком, "дворцовым карликом своего собственного машинного парка" (Г. Андерс).
Следующая проблема - вопрос о заменимости человека техникой заострённо встал именно в наше время. С точки зрения философии техники человеческая история распадается на два неравных сегмента: этап допромышленной, орудийной техники и начавшийся с XVIII в. период промышленной революции, в ходе которого между человеком и орудием появился посредник - машина. Ускоренный рост мощности производственных средств, ставший результатом активного внедрения в промышленность научных знаний, привел в середине нашего века к качественному скачку. Этот скачок получил название научно-технической революции; её сущностью является появление автоматизированных средств управления механизмами. Новое время поставило необычные вопросы, за которыми просматривается явное нарушение равновесия между миром техники и миром человека. Возможно ли автономное существование техники (вспомним, что вышедший за пределы орбиты Сатурна и уже никем не управляемый спутник "Вояджер" продолжал исправно посылать на Землю сведения из космоса)? И не настанет ли время, когда человеческий род уступит своё место на планете новой популяции искусственных "киборгов"?
Для ответа на эти вопросы следует внимательно вглядеться в процесс функционирования сложных технических систем. Изучение их поведения раскрывает явную ошибочность отождествления техники с аппаратами (и, соответственно, философскую ущербность тех определений, что сводят технику к материальным средствам использования законов природы). Суть проблемы заключается в характере функционирования технически организованной материи, задающем режим существования техносферы. Любой технический артефакт проходит через чередующиеся во времени фазы реализации своего предназначения. В ходе трудового акта он выступает непосредственным передатчиком исходящего из субъекта "кванта действия" на внешний объект. Но эта активная сторона бытия технического изделия зачастую составляет лишь ничтожную часть срока её жизни, а преобладающее время техника находится "в чехле", в состоянии постоянной готовности к применению; но и в этой латентной фазе хранения и аккумуляции возможности к действию подразумевается контакт (пусть крайне опосредованный) с носителем действия, поддерживающим рабочий статус данного инструмента.
Для удобства рассмотрения можно ввести условный образ "технического круговорота энергии". В обеих рассмотренных фазах существования артефакта он сохраняет движение в этом многомерном системном потоке, он вовлечен в непрестанный энергетический и информационный обмен. Но при выпадении из процессуальности изделие либо отдаётся во власть царящего в неорганическом мире разрушения, либо перемещается на музейную полку; в обоих случаях оно, оставаясь материальным артефактом, теряет свой технический статус. Напрашивается вывод, что материально-вещественные структуры ("тело техники") сами по себе техникой ещё не являются. Действительно, ни один современный прибор немыслим без взаимодействия с особыми идеальными артефактами (чертежами, программами, инструкциями) - как на этапе проектирования и конструирования, так и в процессе использования. Можно сказать, что эти продукты оформлены материально, но материальные предметы, с помощью которых они оформлены, не составляют их сути; суть "идеальных" продуктов заключена в их значении. Интересно, что в эпоху высоких технологий многие авторы начинают говорить о своеобразном "индустриальном платонизме". Проблема связана с механизмом тиражирования единичного во множественное - воплощении "технического эйдоса" в серию идентичных продуктов. По аналогии с живой природой, озабоченной в первую очередь сохранением рода, можно сказать, что серийный продукт через свою повторяемость преодолевает смерть.
Если соотнести названный "эйдос" с понятием технологии, предстающей как специализированное, подогнанное по определённым критериям знание о способах создания и использования техники, то можно сделать вывод о том, что без технологии (т.е. идеальной структуры) не существует техники. Философским следствием этой мысли будет синтетический подход к технике как к сложному образованию, ядром которого выступают технические артефакты, а сопроводительным, жизнеподдерживающим это ядро "ореолом" выступают артефакты идеальные. 
Для автоматизированных систем в таком случае встаёт вопрос о принципиальном существовании технологии защиты от любых возможных сбоев; вооружённое такой технологией автоматическое устройство могло бы, в идеале, стать самодостаточной системой. Проблему можно переформулировать с учетом случайного характера нежелательных эффектов и свести к парадоксу: вряд ли возможно предвидеть непредвидимое. Без участия человека техника обречена на гибель; как бы ни усложнялась техника, функции контроля и управления все равно останутся за человеком. 
Этот вывод важен для принципиальной формулировки отношения между человеком и его "тенью" - миром техники. Эти миры не могут существовать друг без друга. Они не изоморфны: не человек символизирует технику, а техника символизирует человека. Для сохранения баланса между мирами человек должен усиливать в себе горизонты не-технического, глубинного слоя сознания. Тогда техника может стать не просто судьбой человечества, но его счастливой судьбой.
Новые тревоги и новые горизонты мира техники
Конец столетия ознаменовался усилением антитехницистских настроений. В ходу несколько драматичный тезис о крахе "великой технологической иллюзии", с которым связывается современное состояние умов. Речь идёт о пересмотре бытовавшей со времён Просвещения надежды на то, что развитие науки и техники непременно и однозначно должно привести к спасительному для человечества результату, а отрицательные эффекты прогресса - не более чем "рябь на воде", которая будет разглаживаться по мере возрастания опыта. В авангарде антитехницистской "контрреформации" идут "зелёные" движения (алармисты), но на волне возрождающегося сентиментализма нередко слышны идущие от представителей "гуманитарного" направления в философии техники предупреждения об опасности более страшной - техногенном саморазрушении человека. Уже поставлен соответствующий диагноз: "прогрессирующая инструментализация разума". Здесь уместно ввести важное для современной эпохи высоких технологий понятие алгоритма. Алгоритм - это жёсткая система правил, последовательное выполнение которых приводит к решению любой задачи данного класса. Алгоритмизация мышления упрощает и стандартизует его, превращая его в операционную технику манипулирования идеальными объектами. Наряду с этой нисходящей линией нужно назвать еще, как минимум, три аспекта проблемы: потеря человеком современной эпохи личностного начала, вторжение дегуманизирующей мифологии, и наконец, зловещий "технократический синдром".
Французский персоналист Э. Мунье был одним из тех, кто отвергал тезис о принципиальной нейтральности техники. "Сама по себе машина способна превратиться в мощную обезличивающую силу", - писал он. Речь идёт о так называемом "присвоении субъектности", в ходе которого труд оператора рутинизируется и омертвляется. Человек теряет не только чувство удовлетворения своим делом, но и нечто более существенное. Функционирование крупных технических коллективов представляет собой пример подчинения личности навязанной извне дисциплине, диктуемой логикой "технического закона самого процесса производства" (выражение К. Маркса). В этой ситуации может не помочь и обращение к техническому творчеству, ибо оно тоже несёт в себе печать безличностности. Разумеется, гениальные изобретения Эдисона, Дизеля, Яблочкова навсегда останутся авторскими, но обыденное техническое творчество сводится к модификациям ранее найденных решений и является плодом совместных усилий целой плеяды безымянных мастеров. Большинство исследователей соглашаются в том, что замещение человека машинами - магистральный путь развития современной техники. Будет ли этот полусказочный властелин, H omo procurator - "человек управляющий", человеком в сокровенном, жизнеобразующем смысле этого слова - неясно. Стоит обратить внимание и на феномен "массовой культуры": то, что она принята львиной долей цивилизованного человечества - факт, и этот факт как будто бы указывает на проявление "эскапистского" рефлекса (бегства от поиска смыслов в окружающем мире и, в конечном итоге, от  самого себя).
Однако самым разрушительным проявлением отчуждённости человека от мира, в котором царят, если вспомнить А. Куприна, "законы Молоха", является внутреннее согласие с потерей человеческой сущности. В наши дни оно находит выражение в своеобразном мифе XX в. - технической картине мира. Это примитивно-материалистический образ Вселенной, утверждающий представление о человеке как об "устройстве", то есть как о системе, подобной технической. Он продолжает возникший в философии французского Просвещения образ "человека-машины", но его сторонники используют прежде всего кибернетическую терминологию. Предоставим им слово. "Как известно, в кибернетике машиной называют систему, способную совершать действия, ведущие к определённой цели. Значит, и живые существа, человек в частности, в этом смысле являются машинами"[41]. 
Здесь необходим комментарий. Носителем "интеллекта" ЭВМ является операционная система - комплекс стандартизованных программ, распределяющих ресурсы и управляющих внешними устройствами ЭВМ. Анализ современных исследований в области искусственного интеллекта позволяет сделать вывод о том, что в компьютере отображается лишь рационально-исчислительная способность человеческого интеллекта, далеко не исчерпывающая многообразие "человеческого качества". Следовательно, отождествление естественного и искусственного интеллекта философски неправомерно; при этом обращение к операционной системе как к "рабочей модели" психики грозит деструктивным навязыванием субъекту ложного образа "Я".
Спасение духовной культуры от угрозы её замещения техногенными эрзацами связано с "силой тяги" к её животворным источникам. В этой тяге - залог самовосстанавления культуры; а встречные, исходящие из культурного пространства импульсы способны возвратить современному человека ускользающий смысл бытия. Но обращение к культуре само является поступком, определённым духовным усилием; и здесь выявляется главная опасность технокультуры. Она в распространении апатии, пассивизации человека. Отметим, что понятие "технокультуры" не тождественно понятию технической (производственной) культуры; последняя невозможна без развития гуманитарной составляющей в деятельности инженера. Задачей философии техники становится разрушение современных дегуманизирующих мифов и возвращение веры в то, что человек не есть ни часть среди частей, ни вещь среди вещей, ни объект среди объектов(Г.С. Батищев).
       Уходящий век стал веком сбывшихся утопий, заострив до предела проблему соотношения техники и власти. В эпоху господства автоматизированных систем, управляемых ЭВМ, нарастает стремление выстраивать отношения между людьми по аппаратным, "клавишно-кнопочным" стандартам. Другой человек предстаёт как подлежащий управлению прибор, и многочисленные методики в области социального менеджмента явно или неявно используют восходящий к Сен-Симону базисный принцип технократизма - "отношения между людьми должны быть выстроены по образцу отношений между вещами".
       Термин "технократизм" обычно связывается с  идеями американского философа Т. Веблена, резко противопоставившего финансистов людям, вовлечённых в промышленный труд, и призывавшим к своеобразной "революции менеджеров". Однако уже раньше звучали голоса, требовавшие расширить степень участия технической элиты в процессе принятия политических решений. К примеру, в 1895 г. на заседании "Союза Американских Инженеров" его руководитель Дж. Моррисон провозгласил: "Мы, инженеры, жрецы новой эпохи - эпохи без суеверий". Но эти слова вполне можно истолковать в ключе отказа от нормативных требований ("этических предрассудков"), и в таком случае не будет ошибкой констатация "технократического синдрома". Его сущность - в сужении поведения человека рамками целеориентированного способа существования ("целерационального действия" по М.Веберу). Технократизм элиминирует духовно-нравственную составляющую человеческой жизни; можно сказать, что в нём достигла апогея тенденция, изначально свойственная технической цивилизации. Она отводит подчиненную роль ценностям, и даже такие понятия, как равенство и свобода нередко рассматриваются в качестве регуляторов, позволяющих оптимизировать процесс перераспределения рабочей силы. 
Сегодня технократизм предстаёт как безлюбовное, безжалостное отношение к природному и человеческому окружению, как явление, во многом родственное тоталитаризму (т.е. обществу, в котором осуществляется контроль не только над поведением его членов, но и над их сознанием). Призраком, питающимся кровью живых называл такое общество  К. Ясперс. Их роднит принцип холизма - предпочтения целого в ущерб части, находящий выражение как в инженерной практике, так и в представлениях о "колёсиках и винтиках единого социал-демократического механизма". И лишь распознав эту опасность и предотвратив её, можно надеяться на то, что "новое рабство" не станет неожиданным финалом величественной эпопеи, начавшейся в годы Просвещения. О негативных последствиях массированной и тотальной технизации жизни много размышляли философы - экзистенциалисты. Можно выделить две сформировавшихся в рамках этого направления традиции - антропологическую и онтологическую. Первая рассматривает технику как "вбрасывание" человеком своего содержания в мир. Её ярким представителем был Х. Оргега-и-Гассет, полагавший, что  "человек - это животное, которому нужно только избыточное", и что именно через технику человек вмещает своё сверхмировое бытиё в мир. Концепция М.Хайдеггера обозначает иную зависимость: через технику в человеческую жизнь проникают, "просачиваются" действующие в мироздании силы. В его трудах своеобразно преломляются мысли Шпенглера о том, что техника есть "нечто невыразимо всеобщее". Обе тенденции  сходятся в стремлении понять технику в рамках фундаментального философского отношения "человек и мир".
Согласно Хайдеггеру, техника может заместить собой "забытое бытие" и стать судьбой забывшего истину человека. Следует ожидать изменения самой сущности человека: так, "думание" уступит место чему-то схожему с кибернетикой. Это перерождение уже началось (в связи с чем философ говорит о конце "века метафизики"), оно незаметно входит в нашу жизнь и ощущается как тяготящая зависимость от "предпоставленной" системы правил обитания в мире искажённой, неподлинной реальности. "Между тем на самом деле с самим собой, то есть со своей сущностью, человек сегодня нигде уже не встречается". Предотвратить это сползание к пропасти возможно, по Хайдеггеру лишь путём возвращения некогда присущей людям "открытости бытию". Человек должен стать глубже техники; это возможно посредством осмысления техники через другие сферы обнаружения бытия - в первую очередь, религию и искусство.
       Анализ соотношения техники и власти чрезвычайно интересно представлен в трудах американского философа техники Льюиса Мэмфорда (1895-1988). Этот философ примыкает к антропологической традиции и можно сожалеть о том, что его труды до сих пор плохо известны нашим соотечественникам. Он различает два вида техники: политехника (или биотехника), находящаяся в гармонии с многообразными потребностями и устремлениями жизни и монотехника, монополизированная узким кругом специалистов. Этот вид техники ориентирован на экономическую экспансию, материальное насыщение и военное превосходство - в конечном итоге, на власть. Современная эпоха монотехнична, но пик монотехники, согласно Мэмфорду, приходится на эпоху становления древнейших цивилизаций Востока. В Египте времён Хеопса и в Китае эпохи строительства Великой стены была реализована идея "мегамашины" - грандиозной и строго иерархизированной социальной организации, трудовой армии, воплотившей в живом человеческом материале некий издавна присущий внутреннему миру человека эйдос. Этот прообраз машины вновь материализовался уже как машина в общепринятом понимании в эпоху Промышленной революции - таков смысл указания Мэмфорда на то, что машину следует изучать в аспекте её психологического происхождения.



[1] Поппер К. Логика и рост научного знания М., 1983.
[2] Тулмин С. Человеческое понимание М., 1984.
[3] Фейерабенд П. Избр. труды по методологии науки М., 1982.
[4] Поляни М., Личностное знание М., 1985.
[5] Рациональность как предмет философского исследования М., 1995.
[6] Аристотель. Соч. В 4 т. Т.1. М., 1976. С. 119-120. 
[7] Соколов В.В. Средневековая философия. М., 1979. С. 355.
[8] Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М., 1979.
[9]Resher N. Philosophy of Possible. L ., 1975.
[10] Рассел (Рессель)Б. Проблемы философии. СПб., 1914. С. 35.
[11] Рассел Б. Человеческое познание: его сфера и границы. М., 1957. С. 343.
[12] Тульчинский Г.Л. Проблема осмысления действительности. Логико-философский анализ. Л., 1986.
[13] Розов М.А. Пути научных открытий // Вопр. философии. 1981. №8. С. 138-147. 
[14] Гусев С.С. Наука и метафора. Л., 1984; Кулиев Г.Г. Метафора и научное познание. Баку, 1987; Metaphor and Thought. Cambridge etc., 1980; Metaphor: Problems and Perspectives. Brighton, 1982.
[15]Salmon N.U. Reference and Essence. Oxford, 1982; Metaphor and Thought. Cambridge etc., 1980
[16] Бессонов А.В. Предметная область в логической семантике. Новосибирск, 1985.
[17] Саймон Г. Науки об искусственном. М., 1972.
[18] Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии: Латинская патристика. М., 1979. С. 285.
[19]Quine W.v.O. Word and Object. Cambridge (Mass.), 1960. P. 199-200.
[20] Платон. Соч.: В 3 т. Т.2. М., 1970. С. 237-304.
[21]Kripke S. Naming and Necessity // Semantics of Natural Language. Dordrecht etc., 1972. P. 272-273.
[22]Chisholm R. The Logic of Knowing // The Journal of Philosophy. 1983. Vol. 60. No. 25. P. 794-795.
[23] Попович М.В. Очерк развития логических идей в культурно-историческом контексте. Киев, 1979. С. 240.
[24] Тульчинский Г.Л. Проблема осмысления действительности. Л., 1986.
[25] Слинин Я.А. Современная модальная логика. Л., 1976.
[26] Аристотель. Соч.: В 4 т. Т.4. М., 1983. С. 173-174.
[27] Тульчинский Г.Л. "Новые" теории истины и "наивная" семантика // Вопросы философии. 1986. №3. С. 27-32.
[28] Тульчинский Г.Л. Проблема осмысления действительности. Л., 1986.
[29] Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1978. С. 12