о входить в непосредственное окружение людей, быть доступным и обладать для них определенной ценностью.
Направленность поиска такого образца организации знаний в существенной своей части была обусловлена тем, что к XVII -у столетию в сфере практической деятельности людей все большую роль стали играть всевозможные механические системы. Возможность "полной" власти над ними, само их возникновение как результата человеческой изобретательности, их конструктивная "открытость" людям, наконец, достаточно однозначный характер связей между устройством механизма и его функционированием - все это оказывало мощное влияние на стиль мышления, характерный для европейских культур Нового времени. Формирование первой (собственно научной) картины мира - ньютоновской механики проходило на основании уподобления Вселенной гигантской машине. И хотя метафоричность подобного уподобления в то время вряд ли осознавалась, образ "мира-машины" обусловил становление качественно нового стиля мышления.
Механистический взгляд на человека и его деятельность определял ориентацию на выделение в природной действительности таких ее форм, которые могли бы уложиться в схему: "конструкция - функция - результат", причем эта схема должна была быть воспроизводимой каждый раз, когда в этом возникнет надобность. Индивидуальные особенности, духовная сторона человеческого бытия, различие исторических стадий человека и общества - все это стало оцениваться как "несущественные" характеристики. Чем более предсказуемым представлялось поведение людей, тем более научным считалось его описание. Так возникал второй тип фундаментальной метафоры - "машинный". Контекст, порождаемый его использованием, определял в качестве "неизвестного" людей и различные стороны их жизнедеятельности, позволяя изучать их в сопоставлении с конструктивными и функциональными параметрами механических устройств, рассматриваемых в качестве эталона "известного". В отличие от форм "антропной" (включая и ее социоморфный и перцептивный вариант) метафоры "машинная" уже характеризовала в большей степени культуры европейского типа. 
Метафорический контекст отождествления человека и технических устройств длительное время имел неявный характер (как это было и с первой фундаментальной метафорой). Казалось, что механистический способ мышления и в самом деле выявил некие общие закономерности реальности, которые могут быть использованы при описании любой предметной области. В том числе и человека. Не только анатомо-физиологические особенности людей стали представляться с помощью языка физики, но и сфера интеллектуальных процессов уподобилась действию машинных вычислительных устройств. Подобная тенденция сохранилась в некоторых концепциях и поныне. Функционирование человеческого мозга, например, неоднократно представлялось и представляется то как работа телефонной станции, то как совокупность операций электронно-вычислительных машин.
Использование машинной метафоры, таким образом, приводило к познанию таких особенностей устройства и функционирования людей, которые удавалось "отделить" от себя, овеществить в соответствующем конкретном механизме. Получалось так, что человек может познавать в себе лишь то, от чего ему удается отстраниться. Опредмечивая в создаваемых ими технических системах одну свою способность за другой, отчуждая их от себя, перенося во вне, - люди все более отчетливо обнаруживали неисчерпанность своей сущности, ограниченность попыток свести ее к чему-то такому, что можно воспринимать "со стороны". Больше того, подобные попытки в чем-то удаляют человека от его цели: познать самого себя. Когда-то Х. Дрейфус в своей известной книге "Чего не могут вычислительные машины" написал: "если парадигма вычислительной машины станет преобладающей, то человек постепенно начнет приобретать сходство с машиной"[59]. Сегодня наглядно видно, что этот процесс зашел достаточно далеко, но цель полного самопознания все еще остается недостижимой.
Второй тип фундаментальной метафоры, также как и первый, реализовывался в множестве различных своих модификаций. Они задавались культурными особенностями и историческими условиями жизни соответствующего общества, но и влияли, в свою очередь, на конкретные формы проявления этих особенностей и условий. Ясно, что там, где создаваемые и используемые технические устройства являлись овеществленным выражением законов классической механики, конкретные образы мира и человека задавались этими законами, воплощенными в прядильных станках, паровых машинах, часах и пр. Особое значение в это период имели всевозможные механические игрушки, ставшие в каком-то смысле символом европейской культуры на протяжении нескольких столетий.
Широкое распространение электронной техники обусловило использование образов, основанных на качественно иных (но все же по-прежнему технических) принципах. "Мир-компьютер", "человек-компьютер", действующий по заложенной в него программе, - образы, расхожие для обыденного сознания современного европейца или американца. Подобные представления активно используются и входят в арсенал современной технократической культуры. Они определяют не только поведение людей по отношению к их природному окружению, но и формы межчеловеческого общения. Причем сегодня в таком влиянии преобладает негативный оттенок. Вряд ли возможен по настоящему эффективный диалог, приводящий к расширению внутренней реальности каждого из его участников, если все они воспринимаются в качестве подобия технических устройств, действующих по заранее введенным в них программам. Воспринимая друг друга в качестве машин, люди все в большей степени сводят межчеловеческую коммуникацию к ее "фатическим", то есть нейтральным (а по сути - безразличным) формам. 
Осознание того, что общечеловеческое единство пока так и остается недоступным - вызывает разочарование как в самой цели, так и в тех средствах, с помощью которых ее пытались достичь. И прежде всего - разочарование в науке.Традиционная надежда на то, что она обеспечит надежные и эффективные способы, с помощью которых люди смогут успешно взаимодействовать с окружающим миром, всегда добиваясь нужных результатов - сегодня ослабла. Слишком много опасных явлений и катастрофических событий порождено как раз успешным решением какой-либо научно-технической задачи. Выясняется, что наука не только не облегчает человеку его взаимодействие с реальностью, но напротив - усложняет, поскольку создает модели мира, приходящие в разрез с традиционными картинами, существующими в слое обыденного сознания людей. Такие модели, чем дальше, тем больше, конструируются под воздействием не столько особенностей самих реальных объектов, с которыми имеет дело исследователь, сколько в соответствии с организационными принципами теоретического сознания. Их оформление осуществляется средствами специализированного дисциплинарного языка, хотя и входящего в семиотическое пространство культуры, но занимающего в этом пространстве особое место.
По сути, ученые постоянно создают некие "маски" действительности, в соответствии с правилами их профессиональной деятельности. А поскольку такие правила могут существенно отличаться от правил, регулирующих общение и взаимодействие людей в рамках повседневной жизни, постольку коммуникационные акты между профессиональным ученым и человеком, который просто пытается понять смысл результатов, полученных исследователем, становятся все более затруднительными. Наука не только производит множество различных "масок", но и внушает убеждение в том, что окружающий мир становится все понятней и "прозрачней", тогда как большинство людей, не принадлежащих кругу профессионалов, сталкиваются с растущими трудностями при попытках составить себе некое целостное представление о действительности, опираясь на плохо освоенные данные науки.
С другой стороны, стремление ученых использовать получаемые ими знания в практической деятельности приводит к соединению таких, поначалу различных, форм познания как научная и техническая. Осознание того, что современное познание не может осуществляться без создания и употребления сложных технических устройств и приборов - делает так называемую "чистую" науку все более зависимой от масштаба и уровня развития техники. Наука из ведущего элемента в связке "научное исследование - инженерный поиск прикладного использования его результатов" превращается в звено ведомое. Последнее обстоятельство еще более усиливает влияние "машинной метафоры" на весь комплекс взглядов людей на мир и их представлений о способах своего взаимодействия с ним.
Изучение современной культуры обнаруживает устойчивую тенденцию превращения разных видов человеческой деятельности в некую разновидность "технического производства", направленного на практическое переустройство всего окружающего мира. Предметы и явления естественной среды все больше рассматриваются сквозь призму технологии их "сделанности", "сконструированности". "Машинная метафора" превращает техническую деятельность в некий образец, на который должна ориентироваться любая форма культуры. 
Поэтому нормы и идеалы техники: серийность результатов, возможность "штамповать" одни и те же детали, предназначенные для выполнения одних и тех же функций, - влияют и на оценку человеческой активности во всех остальных областях социальной жизни. Как отмечает современный японский автор, сегодня средой обитания людей является именно мир техники и потому меняется даже отношение к человеческой памяти. Она теперь ориентирована не на прошлый опыт, а на "варианты выбора" операций, необходимых человеку "здесь-сейчас"[60].
В результате научное познание больше не ориентировано на изучение окружающего мира "каким он есть сам по себе". Исследовательский интерес явственно сдвигается к изучению человеческих возможностей влиять на функционирование природной среды, изменять ее. И зачастую подобный интерес приобретает самодовлеющий характер. Даже возникновение в процессе исследования ситуаций, которой могут быть опасными для человечества в целом, не является для ученых неким сигналом, блокирующим их дальнейшую деятельность в этом направлении абсолютным образом. Скорее такая ситуация побуждает их к поиску каких-то "обходных" путей, позволяющих лишь уменьшать опасность, но не отказываться от своей цели. 
Представляя предметы и явления окружающей действительности в виде пассивного материала, на который направлены человеческие усилия, "машинная метафора" не столько позволяет людям выявлять свою сущность и обнаруживать свои скрытые возможности, сколько способствует поиску средств "сиюминутного" воздействия на окружающую среду с целью удовлетворения сиюминутных же потребностей. Она замыкает человека в рамках действий, рассчитанных на немедленный результат. При этом главное внимание уделяется увеличению эффективности осуществляемых действий, максимальной их организации, способствующей экономии времени и энергии, затрачиваемых на достижение поставленной цели. Не всегда принимается в расчет то обстоятельство, что повышение степени организованности некоторой локально ограниченной области, обязательно предполагает определенную дезорганизацию ее окрестностей.
И все же бурный рост технической оснащенности человеческих культур и ухудшение экологических условий жизни в последнее время обусловливают ощущение ограниченности машинной метафоры. Становится ясно, что понимание человека как "производительной силы", хотя бы и "важнейшей", не исчерпывает его сущности. Вследствие этого в центр внимания современной философии вновь выдвигается проблема человеческого самопознания. В связи с чем опять осознается необходимость поиска чего-то, с чем можно было бы сопоставить наличный "мир людей". Лишь в сравнении с этим "нечто" человек смог бы более глубоко проникнуть в суть собственной природы. Стремясь к самопознанию, люди в какой-то степени отказываются от себя таких, какими они являются в актуальной действительности. Потребность в некоем "зеркале", глядясь в которое можно было бы опознать самих себя - оказывается одним из оснований общечеловеческой природы.
Об этом сегодня говорят многие авторы, выражающие весьма различные позиции. Об этом же, хотя и в смутно осознаваемой форме пытаются рассуждать представители постмодернистской философии. Подобную ориентацию современного культурного сознания очень чутко уловил (хотя и в несколько другом контексте), например такой известный автор, как И.Смирнов, согласно которому современная культура выражает глубинное стремление людей "избавиться от человеческого" в себе. Подобное стремление, с точки зрения этого автора, вызвано тем, что эволюционный процесс прервался на человеке, заместив биологический прогресс иной формой - социальной. Но вся человеческая история демонстрирует иллюзорность общественного развития. Сегодня отчетливо видно, что определяющее содержание исторического процесса представляет собой всего лишь цепь становления и последующего краха одной системы культуры за другой. Понятно, что осознание этого факта (особенно на фоне социально-политических реалий 20-го столетия) не может способствовать укреплению у людей представлений о совершенствовании человечества в целом. В результате возникает разочарование в самом человеке, как субъекте истории, порождающее сознание его вины перед собой[61]. Пытаясь избавиться от этого глубинного чувства вины, человечество заодно ищет и пути "ухода от себя", пути превращения себя в нечто иное, чем оно является на сегодняшний день. 
Но подобная ориентация приводит людей либо к "погружению в природу", к превращению человека социального в "естественное природное существо" либо к поиску способов достичь некой формы "прозрения". В последнем случае это означает соединение с Богом религии или Логосом философии[62]. Подобие искомого выхода можно опять искать с помощью традиционного обращения либо к опыту естествознания, связанного с непосредственно данной реальностью мира либо к не менее традиционной теологии. Но современная наука не может реально вернуться к прямым контактам с чувственно воспринимаемой реальностью, как и теология не может представить в качестве "другого" ничего, кроме сверхъестественного, надприродного начала. Выбор оказывается весьма ограниченным, тем более, что он уже не раз осуществлялся в истории. Огромное число культур, испробовав и тот и другой путь, так и не получило, однако, ясного ответа на поставленные вопросы. 
Может быть все дело в том, что и научная и теологическая традиции рассматривают человека в качестве "ставшего", законченного результата процесса, который уже завершился, исчерпав свою энергию. Биологическая эволюция, как и божественный креативный акт - моменты, оставшиеся в далеком прошлом. В лучшем случае человечеству остается лишь развивать свой нравственный дух. Для теологических учений это главная задача на момент пребывания людей в данном "тварном" мире. Но и наука, явно или неявно, ориентирует людей в этом же направлении. Постулируемая ею эпоха "ноосферы", в которой максимально должен проявиться зрелый общечеловеческий Разум, предполагает, в конечном счете, максимальную степень развития общечеловеческой же Морали. 
Исчерпанность двух типов фундаментальной метафоры, реализовавшихся в процессе исторического функционирования человеческих сообществ, может свидетельствовать о необходимости отказа от привычных ориентиров, отстранения от них, для того, чтобы получить возможность взглянуть на окружающий мир и самих себя по новому. На сегодняшний день "технология" такого "остранения" наиболее полно разработана и освоена в практике художественного творчества. Пробелы, обнаруживаемые наукой в создаваемых ею системах, иногда удается заполнить, обращаясь к формам, в которых пытается осознавать себя художественная деятельность. Именно в ее сфере (в частности в современном литературоведении) можно довольно часто обнаружить какие-то теоретические формы, с помощью которых осознается происходящий ныне переход к качественно новому типу представлений о характере соотношения между внешним окружением человека и его "внутренним миром".
Во многом это обусловлено тем, что язык литературы по преимуществу метафоричен. Конечно, в любой языковой системе можно обнаружить либо языковые метафоры в чистом виде либо их знаковые эквиваленты[63]. Однако художественная проза и поэзия используют данное средство максимальным образом. Это обусловлено тем, что в произведениях искусства действительность никогда не изображается вне ее восприятия человеком (ведь даже так называемая "беспредметная" живопись или "конкретная музыка", также как и произведения натуралистической школы, - выражают определенные эмоциональные состояния их авторов). Но и человек, с точки зрения художника (осознаваемой им или нет) раскрывает свою природу только во взаимодействии с окружающей его реальностью. В результате, искусство всегда является некой формой связи противоположных по своей сущности фрагментов Бытия. Внешнее, телесное - предоставляет материал для оформления и явного выражения внутренних эмоций и представлений. Современная наука также начинает осознавать неполноту совпадения создаваемых ею теоретических моделей с реальностью, которая в этих моделях должна фиксироваться. Язык науки, во всех его формах, сегодня становится материалом, из которого исследователи строят наглядные изображения не того, "что есть", а того, что они думают об окружающем мире. Поэтому сегодня к анализу метафоры обращаются не только искусствоведы, но представители "точных наук", которые видят в ней не только традиционный поэтический троп, но и особую форму мыслительно-языковой деятельности, приводящую к обнаружению новых свойств и сторон изучаемых фрагментов реальности.
Методология естествознания, в частности, демонстрирует невозможность четкого отделения познающего субъекта от познаваемого им объекта, объекта от используемого исследователем прибора и т.д. Попытки вывести описания свойств микромира из известных законов, по которым функционирует макромир, привели в физике к введению принципа дополнительности, постулирующего равноправность всех, употребляемых теоретиками языков. Но модели действительности, создаваемые учеными, должны как-то соотноситься между собой, хотя бы в области их содержательной интерпретации. В этом случае приходится отказываться от одного из фундаментальных принципов, издавна регулирующих теоретическое мышление - принципа непротиворечивости.
Осмысливая результаты, получаемые сегодняшней наукой, довольно часто приходится использовать модели, в которых сосуществуют признаки, традиционно считавшиеся взаимно несовместимыми. Например, в современной теоретической физике говорят о "волновом пакете". Данное понятие объединяет волновые и корпускулярные характеристики электромагнитного поля, что выглядит как противоречие в языке научного описания. Распространение подобных моделей и идей заставляет теоретиков все больше внимания обращать на различные аспекты языковой деятельности, в которых использование противоречий не приводит к возникновению содержательных ошибок и парадоксов. И метафора, с этой точки зрения, оказывается весьма перспективным средством. 
Растущее значение метафор во многом обусловлено тем, что они возникают как раз на стыке эмоционального переживания человеком своего контакта с реальностью и рационального выражения этого переживания в каких-то словесных (вообще знаковых) средствах. Подобное соединение чувств и разума наиболее четко осуществляется в тех случаях, когда взаимодействие человека и действительности порождает ситуацию, выходящую за рамки традиционных описательных схем, разрушающую привычный, стереотипный способ представления о мире. Каждый подобный контакт, приводящий к расширению человеческих знаний о мире и возможностях своих действий в нем, задает определенный набор ассоциаций, на основе которых формируются образы окружающего мира, составляющие основу человеческих знаний о нем.
 Как уже было сказано, господствующие в каждой культуре нормативные установки обусловливают характер и объем комплекса таких ассоциаций, связанного с интересующими людей вещами и явлениями. Закрепление этого комплекса, посредством используемых систем знаков, обеспечивает возможность формирования традиционных д