ваю - всюду - скрывающееся за окоемом - глазами, раскрывающимися в восхождении, глазами, освещающими видимое знаемым, проецирующими внутреннее вовне, сокровенное в открывающееся. Обитатели за-бытия населяют и одухотворяют мир, открываются познающему зерцалу. "Все полно богов", - восклицает Фалес. "Все полно проекций, выныривающих из открытой вглубь души", - поясняет Вундт. "Все полно меня, все вернется в меня в процессе интеграции личности", - заверяет Юнг. "Я - полнота всего", - итожит Веданта. Истина открывается во внешнем сообразно моему внутреннему, сообразно глубине моего восхождения, забвения, погружения в за-бытие. Невидимый Бог "часто являлся видимым не так, как Он есть, а как в состоянии были видеть Его"[12]. Но светящие сокрытое зерцала в состоянии увидеть Невидимого так как он есть - в состоянии восхождения на вершину, на дно - в бездну за-бытия, в состоянии проникновенного безмолвия, "когда подпадают забвению все переживания внешних восприятий, мышления, чувствования и воления"[13]. Когда подпадаю забвению я, копошащийся в суетном, заключенный в тело, заключенный в мир, странствующий на грани окоема, преследуемый смутной ностальгией, жаждой чувства, образа, имени.  
Жажда чувства проницает стену забвения ощущением единого. Обитатели сокровенных глубин, предметы, явления и события мира - не именуемые, не мыслимые и, по сути, не существующие порознь части всеохватного целого, ??????? , полноты богов и проекций, полноты Я, вобравшего, нечленимо соединившего в себе, с собою, богов и проекции. Нечленимо на здесь и там оставленное пространство; нечленимо на прежде, после и теперь остановленное время;нечленим не существующей тенью свет: зерцала сокрытого, сияний исходящих и отраженных, могучих светочей. Едино чувство, един мир по ту и сию сторону его, ибо нет ни той, ни сей стороны. Строго говоря, нет и самого чувства, и того, чем принято чувствовать; за-бытие познаваемо лишь за-бытием, - глубочайшим, истиннейшим истоком и состоянием души. "Настолько выше всякого определения то Одно - Единое, что ни одна душевная сила, и вообще ничто, имеющее какую-либо определенность, не может бросить туда взгляда. Ни даже Сам Бог"[14]. Ни само переживание этого состояния, ни связанные с ним ощущения несовместны с пребыванием в едином и возникают впоследствии - но не отстраненным, далеким, не имеющим отношения к тому, что принято считать жизнью, впечатлением. Стена забвения взломана дерзновенным путником - и душу его, и мир вокруг наполняет, населяет, преобразует дыхание нуминозного, сияние светочей. Растворяющийся в едином за-бытия даже очерченный окоемом мир - сумятицу, казалось бы, разрозненных, за редким, каузальным исключением не связанных между собой вещей - воспринимает как "совокупное предметное единство, соответствующее идеальной системе всей фактической истины и неотделимое от нее"[15]. Основа мировосприятия восходящего в бездну - чувство единства. Отбрасываемые этим чувством на поле речи (поверхности мышления) тени - образы фундаментальных (сущностных, универсальных, идеальных) структур бытия и бессознательного онтологического (не имеющего почти ничего общего с бессознательным биолого-физиологическим - главным объектом рассмотрения классического психоанализа). Бессознательное онтологическое - трансцендентно - абсолютный субъект - объект, сверхчувственный духовный деятель, управляющий жизнью единого мира по ту и по сию сторону наших чувств - было введено в философский дискурс Э. Гартманом. 
К.Г. Юнг настаивал (особенно в ранние периоды жизни и творчества) на своей приверженности эмпирическому методу познания и отмежевывался от метафизики. Тем не менее, главное понятие и объект исследования (разбирательства) его аналитической психологии - онтологическое бессознательное. Автономные содержания этой важнейшей компоненты психе, ее априорные формы - архетипы - являются, в то же время, глубинными структурами бытия. Самость, интегрирующая безграничный и, несмотря на свою данность, рационально непознаваемый психический мир личности[16] - "виртуальное средоточие, требующее родства с животными и богами, кристаллами и звездами"[17]. Онтологическая вершина самости - единение с unusmundus - "миром потенциальным, вечной Основой всего эмпирического бытия"[18]. Это изначальное единение чуждо западной ментальной традиции и духовной практике и - за редким исключением - либо не признается, либо считается еретическим допущением, "diabolicafraus "[19], сбивающим с обязательного для христианина пути самоунижения, стремления "умилостивить великую силу, находящуюся во Всецело Другом, совершенном и внеположенном, единственно реальном"[20]. Подобно инертности души и феномену "страха перед духовным"[21] - и наряду с ними, самоунижение - выявленная Юнгом базовая установка западного человека - препятствует самопознанию и индивидуации. Тем не менее, христианским адептам удавалось взойти на вершину бездны и покаянием (покаяние - ???????? - "сверх-знание"), забвением себя, достигнуть состояния единого, в котором вопрос о Я не имеет ни смысла, ни ответа.
В последние годы жизни Юнг уделял особое внимание разработкам гипотезы психоидного архетипа и идеи синхронистичности[22]. Психоидный архетип - субстрат, обладающий как материальными, так и психическими качествами. "Синхронистическим феноменом" Юнг обозначил акаузальное смысловое совпадение, соответствие психического и физического событий. Синхронные явления (как и наметившаяся в современной физике потребность включения сознания в естественнонаучную картину мира) дают возможность и ставят проблему построения новой научной парадигмы, в которой миры "по ту и по сию сторону наших чувств" основаны на единой психоидной реальности.
Устремленное в за-бытие аналитическое вопрошание, усматривающее с помощью эйдетической интуиции универсальные законы и структуры, конструирует их вербальные тени, используя понятия и категории, по сути своей соотнесенные с глубинными смыслами. Рацио, "основанное на волевом ?????по отношению ко всей естественной практике"[23], безошибочно следуя законам чистой логики, соответствующим законам идеального, законам бытия и за-бытия, по мере восхождения на вершину бездны формулирует усматриваемое все более и более абстрактно и - на подступах к недоступному - парадоксально, с точки зрения "всей естественной практики". Рациональная мысль и дискурсивное слово, не пытаясь миновать стражей и раствориться в созерцании, блуждают на некотором (не существующем, непреодолимом) расстоянии от объекта (субъекта, абсолюта) рассуждений и - в лучшем случае расписываются в своей беспомощности и неуместности. Худший случай этих блужданий с открытыми - не знающими сокровенное - зерцалами - утверждение о невозможности незримого. Случай третий - непризнание несомненного поражения - рассудок не видит, но имеет в виду неуловимое сетчаткой логики.
Ф. Брэдли, отождествляющий бытие и реальность с ощущениями, вводит понятие Абсолюта, в котором "вся наша природа должна найти удовлетворение". Абсолюту соответствует всеобъемлющее ощущение, включающее "каждый элемент вселенной, чувства, мысли и желания". Однако это ощущение, как и Абсолют, непостижимо для ограниченных существ, которые должны довольствоваться сведениями об отдельных свойствах, не дающих почти никакого представления об Абсолюте ни порознь, ни в каком бы то ни было сочетании друг с другом[24].
Парменид и поддакивающий Аристотель оплетают выверенным, внимающим каждой возможности хода и развития, диалектически изощренным мудрствованием "причастное бытию единое" - "одновременно и единое и многое, и целое и части, отличное от другого и самого себя и тождественное ему и самому себе"[25], и, в итоге, исчезающее в бесконечно малой точке в бесконечной глубине совершенной, со всех сторон замкнутой филиграни.
Торжествуя в столкновении с мыслью свою немыслимость, Единое сквозь бреши в стене забвения возбуждает жажду восприятия, жажду образа, понятия, символа - жажду, утолить которую может разве что наивысшая абстракция, предельный парадокс - все по имени ничто.
"Брахман - ни малый, ни большой, ни рождающийся, ни гибнущий, лишенный образа, цвета, названья"[26] - утверждает Шанкара. "Она (шунья) не может быть названа ни пустотой, ни не-пустотой, ни обоими вместе, ни каждой в отдельности, но для того, чтобы обозначить ее, она названа пустотой"[27], - цитирует Нагарджуну Радхакришнан. Основа, исток и истина любой (физической, духовной) реальности, слияние с которой - единственная цель мучительных жизней, познания и развития - не может быть ни определена, ни описана, ни объяснена словами, звуками, жестами, прикосновениями. Даже великий Будда, размышляя о шунье (сверхпустоте), не дает "какого-либо определенного наставления"[28]. Многочисленные и разнообразные вербальные изыски его учеников и последователей[29] - не обреченные изначально попытки высказаться о пустоте и даже не путеводитель, а путь к ней, разрушающий порочные привязанности рассудка и устанавливающий необходимую неподвижность и отстраненность мышления, путь, выводящий из строя вводящий в заблуждение разум. Следовать этим путем, предпочитая парение хромоте, отбросив костыли причинно - следственных соответствий, не попирая немощной ступней тяжелого камня эмпирической верификации - задача неразрешимая и невыносимая для западного познания, не видящего себя и, к сожалению, не существующего за пределами (без опор) логики. "У Гегеля ум конституирует строение реальности, а у Нагарджуны - фальсифицирует ее" - пишет ведущий исследователь философии мадхьямики Т.Р.В. Мурти[30]. Тем не менее, лежащее на поверхности противоречие не отменяет, а лишь оттеняет глубинное, сущностное сходство. Не имея возможности (духовной силы, традиции, наставников, права, свободы) отказаться от слова, восходящий с запада прибегает - и небезуспешно - к его символической, в предельном случае - апофатической - ипостаси.
Основополагающий принцип гегелевских рассмотрений (почти созерцаний) - признание неприменимости ко всему по имени ничто каких бы то ни было дефиниций. Чистое, бескачественное, непосредственное, без всякого дальнейшего определения бытие (все) не только именуется, не только становится, "а - перешло в ничто", "есть ничто" и ничем, кроме ничто, быть не может. Нераздельные моменты абстрактного единства - бытие и ничто - "пустые, сочиненные мыслью вещи"; "и их - то рассудок предпочитает истине, нераздельности, которую мы повсюду имеем перед собой"[31]. Вне-категориальное (над-категориальное), единое все по имени ничто непостижимо не только обыденному, но и философствующему, оперирующему категориями и снабжающему определениями, качествами и соответствиями рассудку. Трансцендентальная установка не раскрывает Единого, но лишь разворачивает сознание в его сторону. Само же Единое остается трансцендентным как самому сознанию так и любой его установке. Ничто на вербальном уровне сознания, ничто на архетипических его уровнях, ничто в эмпирической данности не идентифицируется с единым все по имени ничто. "Причина всего, будучи выше всего, и несущностна и не есть тело; не имеет ни образа, ни вида, ни качества или количества, ни величины, ни изменения, ни тления, ни разделения"[32], - пишет Дионисий, вычеркивая из ничто любые конкретные ощущения и понятия. Экхарт говорит о взаимном ничтожении Основы и основанного Ею бытия: одно творение - нечто по сравнению с другим, "по сравнению же с Богом, оно - ничто"; "Сам для себя (и для тварей своих) бытие лишь в понятии тварей - ничто"[33]. По сути дела, речь идет о различных фильтрах восприятия, соответствующих глубинной или поверхностной фокусировке психики.
Как для мудрецов веданты, так и для Экхарта, Дионисия, Плотина, Гегеля: Единое - исток и истина, интегрирующая в себе, генерирующая и обусловливающая сущностные, идеальные, эйдетические аспекты того, что открытому зерцалу и "грубому мыслительному органу"[34] кажется предметным и событийным многообразием.
Иной ракурс несказуемого всего по имени ничто открывается даосским мастерам. Дао, главное определение которого - неопределимость - фон подлунного, очерченного окоемом мира. Однако дао - не фон, на котором развиваются события, а фон, развивающий и порождающий события, фон, на котором происходящее приобретает уникальный, лишь этим фоном обусловленный смысл. Причина значительных (но ничего не означающих) различий даосского и ведического видения Единого - не особенности состояния (не существующие), не свойства созерцаемого (отсутствующие), но специфика духовной практики (горизонт восхождения, переживание и отображение пребывания в Едином, способ мыслить и жить тем и с тем, что Платон определил как ????????? ). "Дао пусто, но в применении неисчерпаемо"[35]. Лао Дань произносит это откровение как нечто аподиктически достоверное, без обсуждений и оправданий, будто речь идет о восходе солнца с восточной стороны. Служение дао, тождественность ему[36] - сохранение изначально присущей человеку психической целостности, в то время как другие практики направлены на ее достижение (йога, буддизм, теософия, алхимия) или восстановление (христианство). Йогины, адепты веданты, совершали многотрудный, многоинкарнационный путь освобождения от сансар и упадхи; мастера дао знали: "чем дальше идешь, тем меньше познаешь" - и видели дао, "не выглядывая из окна"[37], в сколь угодно малом, в сколь угодно большом, "в медведке и муравье, в моче и кале"[38]. Видели шелк дао, на который нанесен рисунок мира, видели дао - вдохновенный промысел художника. "Небо получило дао и посредством этого стало высоким"[39], - размышляет Хань Фэй. "Ничто делает мир радужным, окутывает вещи мерцанием"[40], - пишет Сартр. Подобно растекающемуся повсюду великому дао, ничто Сартра - фон бытия, делающий бытие лишь фоном. Его элементы (столики, посетители, детали интерьера кафе) пытаются выделить себя, приобрести какое бы то ни было оригинальное значение, но остаются лишь декорациями, выстроенными в угоду мизансцене, главный - единственный герой которой - незримое, вечно исчезающее ничто. Единственная причина посещения кафе - встреча с Пьером. Единственное впечатление от посещения - Пьера в кафе нет. Отсутствие Пьера (отсутствующий Пьер) - предлагаемое интуиции парение ничто на ничтожимом фоне кафе. Проскользнувшее в соединения мотивов и поступков, прошлого и будущего и разрушившее их ничто - ни что иное как свобода, которая "предшествует сущности человека и является условием возможности последней"[41]. "Рыбы устраивают свою жизнь в воде, люди устраивают свою жизнь в дао"[42]. Ничто коренится в основе человека, углубляя ее до пределов бездны, прорастая - свободой, верой, вопрошанием - на поверхность деяний, предметов, явлений. "Человеческое присутствие означает: выдвинутость в ничто"[43]. Исток и истина бытия, вводящая его в существование, неотступно подтверждающая и обосновывающая его истинность - обитает в бездне за-бытия, на вершине бездны, в небытие. Однако эта неотступность не гарантирует человеку причастности за-бытию или его незакатного сияния над окоемом. Небытие, все по имени ничто остается недоступным, отгороженным стеной забвения и охраняемым неусыпными стражами. Человек Хайдеггера в с общим провалом сущего не соединяется с собой, а от себя ускользает. Человек Сартра может быть либо заброшен в бытие-в-себе, либо причастен небытию. Просветленные умы востока живут в дао как рыбы в воде, мыслящие умы запада приоткрывают ничто в фундаментальном настроении ужаса. Ничто, коренящееся в основе, прорастает на поверхность души тревогой, страданием, фрустрацией, ностальгией. Вечное исчезновение героя придает трагическую окраску театральному действу, одиноко красующимся на сцене ничтожимым декорациям. Ничто приоткрывается, но остается закрытым; декорации ничтожатся, но не уничтожаются; героя нет, ибо условие его вечного появления - уничтожить декорации, открыть ничто, взломать стену забвения, стать самим собой, заброшенным в мир причастным небытию бытием-для-себя-в-себе. Но этот шаг, равный целому пути - слишком смел, слишком огромен для западного сознания - и оно предпочитает пути иные. Бытие-для-себя либо топчется над пропастью, либо по замкнутому кругу бежит от бытия-в-себе (его же преследуя), устремляясь к недостижимому в этом кружении статусу основания себя и преследуемого. Человек в ужасе отворачивается от "лика своего могущества"[44], но жажда имени, подобия, образа проницает стену забвения символами: чистое сознание, пространство, перводвигатель, хаос.
Две парадигмы восприятия двуликого Хаоса-Януса - позитивная (хаос - созидатель) и негативная (хаос - разрушение). В духовных цивилизациях Востока хаос - прослойка между сверхпустотой (шуньей) и вещественным многообразием. Хаос потенциально содержит в себе все составляющие подлунного мира, но ни одна из них не получает в нем привычного оформления. В античной мифологии и философии Хаос - глотка (заглатывающая и изрыгающая) между внутренним и внешним, духовным и физическим. Августин считает это главной отличительной чертой Януса[45]. По сути дела, двойной статус двуликого бога - следствие его фундаментальности: Хаос - основа всего - как идеального, так и материального, и эта двойная глотка может открыться не только зерцалам закрытым, но и открытым, направленным вовне. Определением Хаоса можно считать строки Овидия:
Лик был природы един на всей широте мирозданья,
Хаосом звали его. Нечлененной и грубой громадой, 
Бременем косным он был, где собраны были
Связанных слабо вещей семена разносущные вкупе [46] .
       Описание выявляет четыре важнейшие свойства Хаоса: единство (монолитность, однородность, нечленимость), беспрецедентную мощь(громадность при отсутствии протяженности, не сравнимое ни с чем величие), фундаментальность (потенциальное виртуальное наличие любых объектов, предшествие творению в хронологическом и онтологическом смысле). Упоминая о неупорядоченности, Овидий не придает ей значения - будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся. Поэт повествует о своем "герое" с восхищением ("всем своим существом богу подобен я стал"), а появившийся было ужас перед "изумляющим ликом" рассеивает ("страх позабудь и внимай мне") сам "священный Янус". Гесиод останавливается на фундаментальности Януса: "Хаос был прежде всех, потом земля рождена"[47]. В высказываниях о Хаосе гностиков - алхимиков, приводимых  Юнгом, на передний план выступают такие, отмеченные еще Платоном, качества, как единство, фундаментальность и мощь. О неупорядоченности говорится как о бесформенности (в отличие от отсутствия порядка отсутствие формы не порождает дискомфорта). Алхимики считают Хаос благоприятной и благодатной стихией; Христофор Парижский, в частности, рекомендует "приложиться к ней, чтобы наше небо (первооснову, квинтэссенцию) побудить к свершению". В некоторых алхимических трактатах Хаос ассоциируется или даже отождествляется с Иисусом Христом. В "Epilogus Ortelii" Хаос назван "спасителем смертным", который "из двух частей состоит: небесной и земной"[48]. Берсалу де Вервиль описывает Хаос как единое, "уникальное совершенство, из которого возникает свиток судьбы"[49]. Неупорядоченность хаоса с точки зрения мыслителей средних веков и возрождения - не отрицательная характеристика, а осознание непривычности созерцаемого, отсутствие в нем того, что принято считать порядком. Пример подобного осознания - смиренное сетование Декарта "хаос отнюдь не так отчетливо может быть воспринят нами"[50].
       Негативная парадигма восприятия Хаоса порождена страхом перед духовным (фундаментальным настроением ужаса) и отвращением к внутреннему могуществу человека. Обыденное разумение - либо в результате обреченной на неудачу попытки постигнуть за-бытие неподготовленной психикой, либо как следствие замещения и блокирования непосредственного переживания архетипа совокупностью мнений и высказываний, привычных, навязчивых и, с виду, авторитетных - облачает Хаос в тогу отрицательного персонажа, ассоциируемого с безобразием и разрушением.
       В философских системах Веданты, Аристотеля, Плотина, Экхарта, Дионисия, Фомы Аквинского исток и истина, перводвигатель, первопричина происходящего - важнейший атрибут Единого. Этот ракурс созерцания близок позитивной пар