рекратить раз и навсегда описывать аффекты власти в негативных терминах (в частности, в терминах "левое-правое"). У власти вполне прозаическая и понятная функция, а именно производство: власть производит реальность; зоны объектов и ритуалы истины.
Нонконформизм в советской культуре: истоки и своеобразие
Духовная ситуация конца XX в. ставит очевидную проблему осмысления советского культурного наследия во всей разноплановости его исторических и художественных особенностей. Эта проблема особенно актуальна в связи с теми изменениями в культурном бытии современной цивилизации, которые так характерны для конца XX столетия.
       Отечественная культура советского периода, несомненно, принадлежит к разряду наиболее своеобразных явлений мировой истории. Это касается не только завершившегося века, но соотносится и с более широкой перспективой. Анализ развития советской культуры является плодотворной почвой для понимания современных общекультурных процессов. 
       Наиболее распространенные "означивания" культурного пространства конца XX в. (как отечественного[20], так и западноевропейского) связаны с понятием "постмодернизм", которое является своеобразной эмблематой современной культуры. Постнеклассические тенденции в современном естествознании, "постмодернизация" технико-экономической сферы, эпатажные политические технологии, "ризомы" культурного пространства составляют лишь отдельные абрисы этой большой проблемы. 
       Известная недиалектичность и эклектичность постмодерна вырастает из желания преодолеть стереотипы классического рационализма, что является основным объектом критики со стороны приверженцев последнего.
       Вместе с тем, следует признать, что одной из особенностей советской культуры является удивительное сочетание эклектики, модернизма, революционности и строгого рационализма. Русские революции 1917 года лишь продолжают тенденцию всеобщей радикализации и модернизации общественной и культурной жизни. Именно Россия является родиной ведущих тенденций модернистского искусства XX в. И именно здесь впервые проходят радикальную проверку и адаптацию новейшие тенденции в области социальной жизни и революционной практики. "Коллективное бессознательное" тех интерпретаторов советского периода русской истории, которые сознательно исключают из анализа начальную фазу - фазу братоубийственных войн и взаимного политического террора, в конечном итоге обнаруживает в советской истории одни лишь положительные качества. В такой форме анализа закономерно стираются и границы окончания советского периода. Советская история как бы и не заканчивалась вовсе (и никогда не закончится). Она всегда есть и будет "живее всех живых". Ностальгия по утерянной Родине замещает объективные реалии состоявшегося (и закономерно завершившегося) процесса эволюции общества, а само понятие "Родина" отождествляется исключительно с советским периодом великой истории России.
       Удивительным свойством советской культуры является то, что в ней официально-тоталитарное пространство соседствует с высшими проявлениями человеческого духа, явно ремесленнические и идеологически ангажированные элементы культуры уживаются с гениальными прозрениями и высшими творческими свершениями. Как это не парадоксально, именно советское искусство довоенного периода (а не только русское начала века) в наиболее интересных своих вариантах выражает динамику становления мирового авангарда и пост-авангарда. Можно высказать гипотезу о том, что советская культура в своих развитых формах представляет собой качественный синтез прямо противоположных и, на первый взгляд, не сочетаемых между собой элементов. Иными словами, рациональность, доведенная до своих "несоизмеримых" (Фейерабенд) пределов, характеризует это ее своеобразие. 
       В этой связи закономерным является вопрос о том, каким образом в советской культуре функционировали контркультурные (нонконформистские) процессы, какие движущие мотивы этих процессов являются приоритетными и каким образом при внешнем сохранении рационалистических ориентаций советская культура подготовила те явления, которые происходили в ней в 90-е годы XX в.
Осмысление в западной философской мысли ситуации постмодерна привело ко многим интригующим выводам. Западная идеология постоянно выказывает стремление к опережению культурного времени и пространства. Итогом этого является рождение разнообразных моделей конца истории (от Шпенглера и Тойнби до Бодрийяра и Кожева). Вместе с тем данная ситуация проясняет мифологему о покорении пространства и времени "молодыми хозяевами Земли", так характерную для постсоветского сознания. Современность на отечественной почве предстает в виде поистине уникального феномена. В ней собраны в единый континуум политические реконструкции, идеологические мифы, художественные практики и философские дискурсы. Поэтому одной из отметин современной интеллектуальной жизни в России является не меньшее, чем на западе, смешение жанров и стилей интеллектуальной деятельности. 
Вышеизложенная ситуация является следствием важных особенностей отечественного самосознания. Советская культура ощущала свою полноценность и законченность в ситуации постоянно осуществляющейся борьбы противоположных тенденций. Так, движение шестидесятников в XX в. одновременно явилось и культурным, и контркультурным процессом. Именно на этом антитетическом срезе стали возможны такие уникальные и казавшиеся поначалу внутренне несовместимыми культурные явления, как киноискусство 50-70 годов (Калатозов, Тарковский, Иоселиани, Параджанов, Чухрай, Данелия), театральная режиссура (Эфрос, Товстоногов, Любимов), музыка (Шостакович, Свиридов, Шнитке, Бабаджанян, Хачатурян, Гаврилин, Соловьев-Седой), целая плеяда удивительных актеров (Урбанский, Демидова, Смоктуновский, Бондарчук, Даль), литература и драматургия (Некрасов, Владимов, Вампилов, Володин, Солженицын), авторская песня (Окуджава, Визбор, Высоцкий, Дольский), философское творчество (Ильенков, Батищев, Мамардашвили, Тугаринов) и мн. др. 
В ретроспективе конца XX в. первоначальная внутренняя несоизмеримость оборачивается закономерностью. Знаменитые строчки Б. Окуджавы о "комиссарах в пыльных шлемах" или же неклассические "прогулки с Пушкиным" А. Синявского, неоднократно бывшие предметом идеологических спекуляций, как раз и выражают эту уникальную совместимость в отечественном культурном пространстве противоречивых тенденций, которые, собственно, и составляют его неповторимое своеобразие.
В литературе по русскому постмодерну сегодня весьма сильна критика шестидесятников как людей, не выполнивших до конца свой долг по преобразованию тоталитарной идеологии советского типа. Вместе с тем шестидесятников критикуют и с других позиций, а именно за развал советской идеологии. Однако обе критические тенденции не учитывает того очевидного факта, что отечественная контркультура (в том числе и феномен шестидесятников) имела другие задачи. Эти задачи вытекали из своеобразия, иногда весьма трагического, эволюции как русской культуры в целом, так и советского ее этапа, в частности. Речь шла о конструировании особой модели посттоталитарного пространства, для которой был неприемлем путь революционного обновленчества. В этом отношении отечественный нонконформизм переосмыслил и цели западной контркультуры, в которой нонконформизм и революционность 60-х годов были почти незаметно замещены примирением и "новой буржуазностью". Одним из афористических выражений этой, возможно, утопической, модели советской контркультуры являются поэтические строчки Ю. Шевчука: "Революция, ты научила нас / Верить в несправедливость добра...".
Последние тенденции в отечественной культуре (музыка, театр, кино, гуманитарные науки) позволяют говорить о том, что наследие великой русской культуры XIX-XX в. не утеряно. Как не утеряны и основные антитетические черты ее своеобразия. Советская культура в этой перспективе занимает вполне достойное место и парадоксально-гармоническим образом вписывается в ситуацию постсовременности.

4.5. Империя и свобода: итоги и перспективы постсоветского духовного опыта
Итак, перспективы современного российского общества и российской государственности весьма неоднозначны и связаны, прежде всего, не столько с преодолением, сколько с конструктивной реализацией культурного наследия, а это - имперский опыт по преимуществу. Имперская культура - значит вне- и над-национально-этническая, нивелирующая многие традиционные формы идентичности личности, но, как было показано выше, содержащая и нетривиальный конструктивный потенциал. 
Советская имперская идентичность ультрапарадоксальна. С одной стороны, она была связана с ассимиляцией и русификацией национальных культур. С другой - с активным формированием национальных элит и национальной интеллигенции, поддержкой и развитием национальных культур. И здесь чрезвычайно важны два момента. Во-первых, периоды формирования и развития советской идентичности. Начальный - "ленинско-интернационалистский" - период связан с отрицанием гражданского общества, традиций российской культуры, религии. Для него характерно апелляция к дисперсному обществу, неукорененности. Следующий - "сталинский" - период связан со структурированием общества, формированием элиты наиболее естественным путем - на основе номенклатурной, в том числе - национально-этнической, трайбалистской. В "брежневский" период стабилизация и усиление национально-региональных элит, в основном, завершилось. Они уже вошли во вкус дела и почувствовали прелесть блеска дипломатического паркета. 
Второй момент связан с первым - это носители соответствующей идентичности. На первых порах это неукорененные маргиналы: пролетариат и сельская беднота. Затем - служилые "государственные" люди: офицеры, чиновники, работники государственных предприятий (строители, геологи, нефтяники, газовики и пр.). Но если Сталин, следуя завету Ивана Грозного, "перебирал людишек", не давая им прикипеть к месту и собственности, то в период "застоя" элиты не только прикипели к привилегиям и собственности, но и созрели для их приватизации. Так что крах и развал советской империи, практически, были предопределены. 
Величие империи - величие внеэтнического государства, ответственность, долг и самопожертвование перед ним, особенно у служилых сословий. Российская стабилизация всегда базировалась на определенном консенсусе в рамках системы служилого государства. Крестьянство соглашалось выносить тяготы подневольного труда до тех пор, пока видело, что правящая элита несет свою долю тягот. Всеобщность служилой аскезы и выступала основой консенсуса. Указ о дворянской вольности означал сепаратный выход дворянства из этой системы, что обессмысливало пребывание в ней остальных, а после Петра крестьянство все более отбрасывалось к полюсу, диаметрально противоположному европеизированной элите. Большевизм, срывший вестернизированную элиту, по многим показателям отбросивший Россию назад, по-своему восстановил консенсус служилого государства. Сталинизм не только вернул крепостничество, но и возвратил систему тотальной рекрутчины, подчинив ей и правящую номенклатуру. Брежневский застой нарушил этот баланс. Номенклатура вновь сепаратно вышла из служилого консенсуса, реализовав гедонистический паразитический образ жизни в гарантии личной неприкосновенности и безнаказанности. Опасность нынешней "прихватизации" в том, что она пытается конституционно закрепить эту ситуацию. Узурпировав модернизацию в духе агрессивной вестернизации, элита добилась не менее агрессивного ее неприятия населением и дискредитации ценностей демократии и либерализма. В шляхетскую смуту консенсус и единство были восстановлены именно на основе низового этатистского сознания, позволившего преодолеть дворянский сепаратизм. Есть ли в наши дни такая основа преодоления номенклатурного сепаратизма? Без сильного государства России не обойтись, как не обойтись без него любому современному обществу и человечеству в целом. Но сила его не может быть имперски-тоталитарной. Сила его может быть основана только на человеческой свободе.
Деструктивность русского национализма и перспективы цивилизованного национального государства 
Нынешняя Россия, фактически, имеет два варианта решения проблемы консолидации общества: этнизация или создание цивилизованного национального государства. Первый путь, как уже говорилось, чреват взрывом и большой кровью. Русский национализм деструктивен для российского государства, поскольку с неизбежностью ведет к расколу и распаду социальных тканей. Кстати, эту опасность хорошо понимали (или чувствовали!?) коммунистические правители: за все правление ленинского, сталинского, хрущевского и брежневского режимов отсутствовали как компартия, так и столица РСФСР, а всякие попытки инициировать их создание решительно пресекались. И распад страны начался именно с создания КПРФ и демонстративного укрепления "независимости" Российской Федерации.
Деструктивность русского национализма, помимо прочего, связана с его зависимостью от образа врага. Этот феномен очевиден и по своему оправдан в случае внешней угрозы, в ситуации войны, общей беды. Но русский национализм всегда и прежде всего ищет врага внутреннего. Более того, как уже отмечалось ранее, и как подтверждается современными независимыми исследованиями, образ врага в российском самосознании совпадает с образом власти - последняя по всем параметрам воспринимается как сила, противостоящая народу.[21]
Создание цивилизованного национального государства в России затруднено и своеобразием понимания нации и национализма. В отличие от прочего цивилизованного мира, где нация связывается, прежде всего и в основном, с гражданством и государством, обеспечивающем права своих граждан вне зависимости от их этнической принадлежности, в России под нацией и национальностью понимается именно этничность. Попытка отменить графу "национальность" в российском гражданском паспорте вызвала резкое сопротивление культурных и властных элит российских национальных республик (Татарстана, Башкортостана и др.). Но тогда, при отсутствии "русскости", другие - "малые" - народы оказываются более консолидированы, корпоративны и противостоящи "россиянам". Опыт с Чечней более чем убедителен. Сравнительно небольшой этнос, сам будучи сильно трайбализован, оказался настолько корпоративен, что смог успешно противостоять федеральным силам, а полученную передышку воспринял как победу и возможность поставить (на криминальной основе) под контроль российскую экономику, воспроизведя, отчасти, золотоордынскую ситуацию. 
Поэтому русское национальное государство - продолжает пока оставаться чем-то вроде круглого квадрата: либо практически нереализуемая этнизация русских, либо страну ждет дораспад и формирование новых этносов на базе локалитетов "россиян". Последний вариант, возможно, не так уж и плох, потому как ведет к формированию компактных государственных механизмов, внятных и ответственных элит, заинтересованных в исполнении внятных и конкретных законов. История наглядно и убедительно демонстрирует, что происходит с этносами - носителями имперского начала после распада империй. Перспективы могут быть связаны, поэтому, только с формированием новой надэтнической идентичности. А что может быть новее для России, чем идея свободы? 
Духовность, з/ к и гуманизм 
Весьма неоднозначны ценностное содержание и эволюция российского духовного опыта. Поиски справедливости российских революционных демократов обернулись обоснованием и оправданием индивидуального террора, высокие идеалы социализма - обоснованием и оправданием террора массового. Неоднозначен даже гуманизм таких великих гуманистов как Л.Н.Толстой, Ф.М.Достоевский, вообще "гуманизм великой русской литературы" - на это обстоятельство обратил внимание и глубоко продумал этот факт В. Шаламов, обвинявший русскую литературу в великой крови.[22] Даже космизм Н. Федорова, К. Циолковского с высокими идеями "общего дела" воскрешения и "программы освобождения от горя" оказываются неоднозначными в нравственном плане: приоритет "достойных", "избранных" людей, "упорядоченность жизни", "лишение возможности продолжения рода" у недостойных и т.п.[23]
Не гуманизм порождает духовность, а духовность порождает этичность, предшествует ей, давая метафизический опыт свободы - прорыва к трансцендентному, переживание сопричастности миру в целом, опыт гармонии. Нарушение гармонии и есть зло, а стремление ее восстановить и есть источник добра, истины и красоты. Этическое не метафизично само по себе, а есть следствие и результат конкретной работы ума и души, переживания метафизического опыта свободы. История российско-советского духовного опыта убедительно доказывает необходимость более глубокого осмысления самой идеи гуманизма. 
Более того, боюсь показаться странным, но российско-советский духовный опыт имеет еще одну существенную черту - фактически национальный опыт ГУЛАГа, беды и трагедии, затронувшей каждую российскую семью. Духовный опыт лагерных зеков - один из еще философски мало осмысленных итогов ХХ столетия. 
Как понять воспоминания людей, имевших лагерный опыт, в которых они в один голос утверждают, что нигде не были так свободны, как в лагере? З/к - человек, существующий в сверхэкстремальной ситуации полной безнадежности. Знания, разум, заслуги, добродетели, долг - ничто не может дать человеку основу существования и надежду. Он оказывается в полной власти иррационального насилия и лжи. Его жизнь не имеет никакого значения - ни для администрации лагеря, ни для солагерников - "ты умри сейчас, я - завтра". Реальное бытие - несущественно: главное, чтобы человек проходил по спискам - живых или мертвых - совершенно неважно. Полная ответственность за сам факт бытия - "был бы человек, статья найдется". Безумие и абсурд ничем не ограниченного произвола - "Не верь, не бойся, не проси!" как условие выживания.
В этой ситуации человек оказывался один на один с жизнью, причем жизнью во всей ее абсурдности и иррациональности. И никакие социальные категории и общности не давали ему опоры. Границы его свободы и ответственности совпадали с границами кожно-волосяного покрова. В этих условиях выживали только те, кто сами создавали себе зону свободы (=ответственности), придумывали себе ее: чистить зубы, ходить только по вот этой половице ... Кто отказывался от этого, был очень быстро раздавлен, сначала - духовно, как личность, а затем и физически. И оказалось, что нравственный человек в безнравственных условиях - ничуть не лучше, чем безнравственный - в нравственных.
Опыт з/к - опыт людей, уже повидавших и переживших гибель цивилизации, переживших крах общественного договора, этики долга, норм и ценностей. Их мораль - договор не с обществом, а с самой действительностью - не случайно обращение этих людей к идее Абсолюта в различных, не всегда конфессиональных формах. Буквально реализовывалась кантовская мысль, что упования наши на Господа Бога должны быть настолько полны и глубоки, что не должны его примешивать к нашим делам: истинная надежда - в полной безнадежности, в готовности принять любую возможность.
Мир един. И путь спасения в нем - не делать зла самому себе и не пытаться избежать последствий, жить в мире с миром, быть ему полностью адекватным. В этом плане поддержание гармонии посредством воздержания и самоотказа, терпения и самоограничения оказывается разумной, а может и единственно правильной точкой зрения на мир. Рационалистическая этика долга релятивна, основывается на конкретных нормах и легко вырождается в формальный этикет, который может и не выдержать жизненного абсурда и ужаса. Этика спасения з/ к - не релятивна, а абсолютна, т.к. является этикой выбора позиции в исканиях экстремально универсальных.
Советский духовный опыт - опыт обездоленных, буквально, лишенных доли людей, не являющихся хозяевами своей собственной жизни и самих себя. Если вспомнить формулу Ортеги-и-Гассета "человек есть человек и его обстоятельства", то советский человек это по преимуществу человек-без-обстоятельств, человек без свойств. Он лишен реальной укорененности в бытии. Поэтому он предельно апофатичен, эскапичен и утопичен. Как голый человек оденет что угодно, а голодный насытится чем