едполагает оценку этих форм не как чего-то, противостоящего людям, а как возможных вариантов бытия самих людей. 
Мифологический образ всеобщих взаимопревращений с возникновением диалоговых отношений терял своею фантастическую окраску, превращался в способ моделирования будущего. Человек осознавал, что он может причинить окружающим людям неприятности, сделать их несчастными. Но при этом возникало понимание того, что "они" - это "возможный он сам". В связи с этим перед ним возникал вопрос: хочет ли он сам испытывать эти неприятности и быть несчастным? Одновременное отождествление себя с другими членами сообщества и осознание своих отличий от них порождало множество вопросов подобного типа. Такие вопросы лежат в основе многих реальных форм взаимодействия людей и определяют существо моральных систем самых различных типов общества. Не об этом ли говорит и категорический императив Канта? Инстинктивное стремление к целостности и единству, как своего индивидуального сознания, так и общего бытия людей в окружающей действительности, приводило и приводит к осознанию необходимости явно и целенаправленно вступать в контакт с другими обитателями этого мира.
Само отношение диалога предполагает обязательное осознание границ своего "я" и присутствия рядом с собой других "я", в чем-то подобных мне, а в чем-то существенно иных, со своими возможностями и ограничениями. Без этого человек не может даже ощутить собственное одиночество, ибо отсутствие чужих, иных "я" лишает и мое "я" всякого смысла. Но обнаруженная "инаковость" разных индивидов не всегда воспринимается в качестве непреодолимого барьера между ними. Их непохожесть может отражать некоторую сиюминутную ситуацию, не исчерпывающую всего многообразия возможностей, существующих в реальности. Наиболее эффективная реализация действительного взаимопонимания людей предполагает, не только восприятие каждым из участников диалога определенного "не-я" в качестве некоторого "ты", но и предполагает, что каждый из участников диалога обнаруживает в этом "ты" возможность собственного будущего, осознавая, что какие-то стороны его "я" представляют собой факторы, влияющие на поведение тех, кто воспринимается в качестве "ты". Следовательно "часть меня" находится в них, я - отчасти "ты" и, значит, граница между нами, между действительным и возможным - никогда не является застывшей и окончательной. 
Самоограничение, как непременное условие диалоговых отношений, требует от индивида не просто периодического блокирования его агрессивности, но и умения отказываться от собственных установок, мотиваций, целей и т.д. То есть требует в определенном смысле отказа от самого себя. Но человек не может просто перестать существовать на время, ("выключить" себя, как выключают машину или прибор) с тем, чтобы потом снова начать функционировать в том же самом качестве. Отказ от своих установок возможен лишь как принятие каких-то других. Следовательно, диалог и есть процесс взаимных превращений его участников. Вхождение в него возможно тогда, когда каждый готов к тому, чтобы в какой-то момент явно ощутить себя "другим", увидеть себя со стороны, чужими глазами, а значит хотя бы временно воспринять чужую точку зрения в качестве своей.
Настоящее осознание себя, как некоего "я", наступает тогда, когда человек не только видит в другом (в "ты") возможного себя, но и в самом себе обнаруживает возможность быть для кого-то "ты" и даже "оно". Обнаружение того, что он сам кем-то воспринимается в качестве "вещи", шок от этого понимания - могут заставить человека обнаружить "не вещность" других. Без этого он не способен к действительному соединению с этими другими. Таким образом, самоограничение индивида является одновременно его расширением, поскольку включая в свое сознание другого в качестве "возможного себя", каждый человек охватывает больший объем возможных состояний действительности, осознает, что он может быть таким, каким он себя не представлял до сих пор. 
Следует отметить, что осознание присутствия в мире других людей, воспринимаемых именно как "другие", как "они", само по себе еще не приводит обязательно к возникновению диалога. Как в древности, так и в более позднее время, обнаружение чужаков порождало недоверие к ним, они вызывали страх, результатом чего чаще всего оказывался отказ от общения с "ними", отказ от понимания, а значит и принятия, хотя бы частичного, их видения мира, отношения к нему. Можно предположить, что в таком страхе проявляется в своеобразной форме инстинкт самосохранения, опасение потерять собственную индивидуальность. Неопределенность и зыбкость грани между "я" и "не-я" при недостаточно сформировавшемся индивидуальном самосознании может привести к полному подчинению одного индивида другому, к растворению одного сознания в другом. Точнее, к замещению сознания субъекта-"реципиента" сознанием "донора".
В этом случае вместо желаемого объединения людей в рамках диалога происходит "уничтожение" каких-то участников общения, подмена диалога многократным повторением монолога кого-то одного из них, что в конечном счете усиливает общее ощущение распада мировой целостности, маскируемое иногда чисто внешней формой единомыслия. Но подобное искусственное единство, достигаемое средствами идеологического давления, только выглядит целостной однородной структурой. На самом деле в любом обществе рано или поздно обнаруживаются слои, чьи интересы и цели не только направлены в противоположные стороны, но и находят явное выражение в различных словесных и поведенческих формах. Поэтому сам по себе отказ от общения может играть и положительную роль в процессах самосохранения себя как индивида или группы, но при слишком широком его использовании он становится препятствием дальнейшего развития человеческого самосознания. 
Разрыв диалога по своей природе патологичен. Отказываясь общаться с представителями группы, воспринимаемой в качестве "чужих", "не наших" и пр., демонстрируя свое непонимание их позиции, люди на самом деле реализуют глубинный, не всегда осознаваемый ими запрет на включение другого сознания в рамки своего.[37] Отказываясь от принятия чего-то, блокируя всякие контакты с ним, мы создаем иллюзию его отсутствия в мире, устраняя тем самым для себя возможность увеличить масштаб собственного "я". 
Человеческое стремление к единству с окружающим миром, к целостности своего бытия по настоящему может реализоваться только в постоянном процессе расширения индивидуального сознания, в его стремлении превратиться в общечеловеческое. Но древние надежды на достижение устойчивого равновесия с объективной реальностью, в рамках которого человек возник и которого он лишился в результате своего неправильного поведения, сегодня представляются утопическими. Окружающий мир всегда есть система нестабильная и задача людей заключается в том, чтобы в определенные моменты максимально точно оценивать степень соответствия своей деятельности конкретному состоянию мировой системы, а также находить наиболее эффективные способы и средства увеличения этого соответствия. Решение этой задачи предполагает объединение человеческих усилий, то есть рост взаимопонимания людей, активизацию их устремленности навстречу друг другу, а не изоляцию отдельных групп и не распад человечества на "атомизированные" индивиды. Понимание же всегда является результатом диалоговых отношений.
При этом диалог - не простая цепочка последовательных предъявлений друг другу заранее готовых сообщений, не обмен готовыми смыслами. В настоящем диалоге исчезает разрыв между людьми, разобщенность между сознаниями: "Я" возникает в месте встречи с "ты".[38]
Несовпадение интерпретаций часто обусловлено тем, что язык, общий для всех слоев и групп некоторого данного социума, может варьироваться внутри каждого такого слоя или группы, определяя специфическую для них форму кодирования имеющихся знаний и их трансляции. Обычно в семиотических теориях под кодом понимают набор некоторых отличающихся друг от друга знаков, правил их сочетаний и конкретно-ситуационных правил соотнесения каждого знака какому-то означаемому.[39] Код определяет форму построения конкретных сообщений, с помощью которых осуществляется общественная коммуникация. 
Однако, как уже было отмечено, при значительном различии групп, входящих в структуру какого-нибудь социума, одна и та же ситуация может восприниматься представителями таких групп весьма не одинаково. В каждой из групп будут выделяться свои фрагменты общекультурной системы знаний и использоваться свои правила соотнесения обозначающего и обозначаемого. Соответственно будут различаться и формы кодирования передаваемой информации. М.К. Петров удачно называл подобные формы "социокодом".[40]
Различие социокодов определяет неодинаковое понимание даже одних и тех же слов. Простой обмен какими-то языковыми выражениями, еще не создает диалога. Его возникновение предполагает стремление каждого понять мотивы собеседника, достаточно точно определить его цели и ориентации, что чаще всего весьма непросто. Адекватное понимание передаваемых сообщений достигается там и тогда, где и когда у передающего сообщение и у принимающего его - одни и те же (или хотя бы достаточно близкие) ценностные ориентации и цели. Конечно, при этом используемые ими социокоды должны быть достаточно совместимы, а словарь культуры построен из одних и тех же средств, по крайней мере содержать достаточное количество сходных (или взаимопереводимых) элементов. 
Идущая от Р.Дж. Коллингвуда познавательная традиция рассматривает смысл любого сообщения как ответ на некоторый предварительно возникший вопрос[41]. С этой точки зрения, если неизвестен исходный вопрос, на который ориентирована деятельность некоторого общества, то смысл текстов, выражающих знания и культурные ориентации этого общества, не поддается интерпретации или допускает ее различные (в том числе и прямо противоположные) варианты. Непонимание в этих случаях обусловлено как невозможностью однозначно определить - ответом на какой вопрос является данный текст, так и ошибочным соотнесением текста с вопросом, с которым на самом деле он не связан. 
Системы вопросов и связанных с ними ответов, представляющие собой конкретные формы выражения общественных знаний и способы их практической реализации, существенным образом связаны с отношениями диалога. Ведь даже в тех случаях, когда человек задает вопрос самому себе, он как бы раздваивается на вопрошающего и отвечающего, оставаясь в то же время единым целым. За любым вопросом скрыт факт изменения границ человеческого сознания. Не только полученный ответ (новое знание) обеспечивает подобное расширение, но и сама постановка вопроса. Ибо вопрос свидетельствует о возникшем сомнении в полноте или достоверности привычных представлений человека об окружающем его мире. Задавая вопрос, индивид выводит себя из границ действующих в его обществе знаний, становится потенциально "иным", по отношению к остальным, создает возможность собственного изменения. 
Вопрос втягивает людей в многообразные отношения между собой (поиски ответа на него, отказ от такого поиска, уточнение заданного вопроса, обнаружение других, связанных с данным и т.д.), объединяя их таким образом и снижая ощущение изолированности, одиночества каждого индивида. Вся мировая культура - перекличка разных людей и разных поколений, множество задаваемых (хотя и не всегда услышанных и понятых сразу) вопросов и множество ответов. Бывает так, что вопрос, заданный в одну эпоху, оказывается стимулом напряженных поисков ответа совсем в другое время и в другой культуре. Или ответ, удовлетворивший некоторое общество, вдруг порождает новые вопросы у потомков.
Поиск общего мнения, знания, решения и т.д. может быть успешным лишь там, где разногласия представляют собой вариативный разброс некоторого общего набора возможностей. Если такой набор не существует (или не создается усилиями всех, включенных в отношения диалога), то общение рано или поздно прекратится, не приведя к желаемому результату. Поэтому общепринятые для всех носителей определенной культуры эталоны, стандартные ожидания, всевозможные правила, регулирующие процесс общения (то, что обычно называют "общекультурным фоном"), обеспечивают основу сопоставления различных позиций, организуют целостную структуру диалога, в которой эти позиции играют роль составляющих элементов целого. Тем самым, фон коммуникации как бы становится неявным участником диалога, неким "третьим собеседником". 
В данном случае слово "третий" просто указывает на то обстоятельство, что коммуникативный процесс не сводится к структуре традиционной бинарной оппозиции, но требует явного указания на способ и средство объединения его крайних членов. Как известно, в классической форме бинарной оппозиции медиатор, объединяющий противоположности, выявляется только при выходе за рамки самой исходной пары. В архаическом сознании подобный медиатор фиксировался в виде фигуры некоего "посредника", позволяющего связать между собой события или существа, качественно различной природы. Весь мировой фольклор свидетельствует о чрезвычайно важной роли такого посредника. Им могли быть предметы (всякие "волшебные палочки", оружие, обладающее магическими свойствами и т.д.), люди или животные, а также особые формы человеческого поведения, некоторые интеллектуальные приемы и т.д. 
Язык, используемый в процессе общения, всякий раз выводит своего пользователя за рамки чисто индивидуального поведения, поскольку каждое из произносимых человеком слов неоднократно употреблялось до него огромное число раз. Иногда, при осознании данного факта, люди (особенно литераторы) просто приходят в отчаянье, поскольку любая фраза, любой оборот - несут на себе следы множества различных контекстов, в которые они входили. Слова не нейтральны, ибо социальная память хранит в различной форме контексты, по разным причинам ставших значимыми. Произнося, допустим: "И ты, Брут", кто-нибудь может и не помнить о судьбе Юлия Цезаря, но сама фраза, тем не менее, несет для него определенную (и достаточно конкретную) смысловую нагрузку. Еще более такая нагрузка проявляется там, где осознанно цитируется известный всем источник. В этом случае возникает очень насыщенный контекст, в котором с различной степенью явности присутствует автор соответствующей фразы, его собеседники, оппоненты (в том числе и возникшие в иной по отношению к нему культуре, чье мнение также зафиксировано в исторической памяти) и т.д.
Поэтому язык и превращает самую интимную форму общения в социальный акт, осознают это собеседники или нет. Как писал известный авторитет в области диалоговых отношений: "Слово - это драма, в которой участвуют три персонажа (это не дуэт, а трио)"[42] Культурный фон, таким образом, в самом деле играет роль "собеседника", чье присутствие так или иначе учитывается остальными. Он посредник, к мнению которого прямо или косвенно апеллируют говорящие, даже если они прямо этого не осознают. Понятно, что чем более явно фон выражен, чем более четко сформулированы правила, регулирующие коммуникативный процесс, тем успешней осуществляется взаимодействие людей, тем надежней их связь. 
В связи с этим в некоторых областях общественной жизнедеятельности время от времени предпринимаются попытки построить жестко заданный поведенческий алгоритм. Особенно в таких ситуациях социального взаимодействия, которые либо наиболее наглядно выражены либо приобрели стандартно-ритуальный характер (церемонии бракосочетания, похорон, прием гостей и пр.). Все процедуры такого рода регулируются, как известно, тщательно разработанной системой правил, характеризуемой как "этикет" и определяющей до мелочей действия каждого, кто в них участвует. Например, придворный этикет запрещает во время дворцовых приемов прямое обращение к королю или царю, в персоне которых "третий собеседник" персонифицирован. В этих ситуациях используется форма третьего лица, подданный говорит не с повелителем, а как бы "в его присутствии". 
Подобная ориентация на "третьего собеседника", определяющего со стороны поведение людей, является одним из важнейших средств их объединения. В самом деле, существующие правила ограничивают свободу не какого-то, отдельно взятого индивида, а определяют пределы компетенции группы в целом. Поэтому каждый ее представитель осознает, что он "как все", а значит, у него не возникает ощущение личной изолированности. Более того, требования этикета в определенном случае уравнивают между собой представителей весьма удаленных обычно друг от друга групп, предписывая им в определенной ситуации одинаковое поведение по отношению к "третьему". 
Этот "третий собеседник" (в приведенном примере король, а точнее - персонифицированные в его фигуре правила поведения) является одинаково "внешним" для всех таких групп и потому обеспечивает возможность их связи. Сопоставляемые по отдельности между собой эти группы могут и не обнаруживать каких-либо общих характеристик, но их попарное сравнение с "третьим" делает их сходство вполне наглядным. Отсутствие же какого-то общего "постороннего" довольно часто обостряет отношения между различными социальными слоями. 
Осознание возможности "себя-другого" в системе отношений с носителями одной и той же системы ценностей - только первый шаг в развитии индивидуального сознания и обеспечении действительного единства и целостности человека как "родового существа". Дальнейшее движение предполагает не только сознание ограниченности и недостаточности индивидуально-субъективного отношения к миру, но и такую же оценку коллективных установок, регулирующих жизнедеятельность группы, с которой индивид себя идентифицирует, и общества в целом, в состав которого данная группа включена.    
Отказ от абсолютности привычных установок и представлений о сущности мирового устройства, правилах поведения людей в этом мире и т.п., определяющих мировосприятие отдельной, относительно замкнутой группы - это условие, обеспечивающее возможность создания более универсальной человеческой целостности, основанием которой будет единство многообразия. Нравственное требование "любить врагов своих", с таким трудом усваиваемое человечеством, содержит в своей основе представление о динамической структуре человеческого "я". Воспринимая кого-то в качестве "врага", люди должны осознавать наличие в самих себе тех свойств, которые порождают отношения вражды. Ведь это симметричное отношение. Если кто-то мой враг, значит, я заставляю его воспринимать меня как его врага, значит, и я могу быть "врагом". Но поскольку я не всегда ощущаю себя таковым, то и мой враг не всегда является "врагом". 
Рассуждая подобным образом, человек обнаруживает более широкий контекст своего бытия, по сравнению с конкретной, сиюминутной ситуацией. В воспоминаниях одного из отечественных писателей, участника второй мировой войны, приводится его разговор с Г. Беллем, во время которого собеседники выяснили, что в одно и то же время оба они находились в одном и том же месте, по разные линии фронта. И кто-то из них воскликнул: "Ведь мы могли убить тогда друг друга!". Подобный разговор свидетельствует не только об изменении прошлой ситуации, но и об изменении отношения обоих участников разговора к себе тогдашним. 
Понимание того, что в некотором будущем человек может измениться кардинальным образом, по сравнению с собой "сиюминутным", указывает на принципиальную открытость человеческой личности, возможность ее постоянного перехода от одного состояния к другому, от начальной стадии развития к более высокой. И всей жизни человеку может не хватить, чтобы полностью осознать все свои потенции. В то же время, каждый ощущает себя в качестве одной и той же сущности, неизменной от момента рождения до смерти. В этом противоречии и выражается единство многообразия - многообразия вариативных проявлений некоторого глубинного инварианта.
Очевидно основой такого целостного (даже у индивида с частично расщепленным, "разорванным" сознанием) восприятия себя оказывается способность людей выходить за рамки чисто "дуальной" метрики отношений "они-мы" или "я-ты", "я-оно", осознавать возможность переноса характеристик "третьего собеседника" с культурного фона на других людей явным образом.