чески не скрываемый национальный шовинизм (как пародийно осмысленная разновидность принципа пролетарского интернационализма в современном его понимании), подкрепляемый терминологией православного толка и прорывающимся "сквозь скрепы" акцентированным антисемитизмом. В результате возникает по видимости патриотическая идеология, в основе которой лежат глубоко антинациональные установки. Происходит и недопустимое размывание самой идеи патриотизма. Последняя становится удобным лозунгом в руках людей, присвоивших себе право называть себя "патриотами" (мифологическая аберрация-3).
4. Вырывание из контекста русской философии только тех идей и мыслей, которые вписываются в выработанный тип дискурса. Логика аргументации строится по принципу "от противного", по схеме "мы патриоты, потому что они - предатели". Иными словами, внешняя риторика выдает отсутствие какой-либо позитивной программы действий, что является родовым признаком демагогического мышления (мифологическая абррация-4).
5. Критика попыток выработки единой национальной концепции ("национальной идеи"), сочетающаяся с опубликованием собственных проектов такого рода, которые носят характер явной эклектики философского-советского типа[19]. Следует заметить, что эклектика в данном случае является демагогией (мифологическая аберрация-5), а не прямой ложью, поскольку составленный текст-гибрид в каждой своей части профессионально выверен и "вычитан".
6. Воспроизведение текстуальных стереотипов учителей. Известно, что Ленин писал многие свои произведения, переписывая и комментируя большие отрывки из работ Маркса и Энгельса (наиболее яркий пример - книга "Государство и революция": цитирование в этом случае превышает по объему собственно комментарий), а Сталин "улучшал" Троцкого, переписывая статьи последнего. Современные лидеры коммунистического движения перелицовывают широкий спектр общественно-политических учений прошлого, не задумываясь над тем, что объективное прочтение этих самых учений приводит к выводам вполне антикоммунистическим (мифологическая аберрация-6).
7. Отождествление идеальной цели ("светлого коммунистического будущего") с реальной стратегией и тактикой русских большевиков. В результате идея коммунизма оправдывается не столько в призме христианских ценностей, сколько через прямое прославление идеологии и политики тоталитарного (сталинского) типа (мифологическая аберрация-7).
Основная опасность подобного идеологического творчества заключается в явном и далеко просчитанном обмане общественного мнения, а именно в прикрытии риторическими приемами антихристианской и антипатриотической по сути своейидеологии. 
Психологические особенности такой позиции заключаются, как известно, в следующем. Современный русский коммунизм использует тактику освобождения нацииот чувства вины - взамен традиционной большевистской тактики навязывания советскому народу чувства вины за якобы совершенные преступления "своих против своих". В контексте общей проблемы тоталитаризма скрадывается рубеж, отделяющий тоталитаризм фашистского типа от тоталитаризма сталинского типа, то есть исчезает последняя грань между двумя преступными идеологиями XX в. Если нация лишена чувства вины, сострадания, покаяния, прошлое может стать архетипом "светлого будущего", и, таким образом, коммунистическая идеология имеет шанс на возрождение. При этом эксплуатируется тот реальный факт, что современная молодежь может не разбираться в тонкостях психологии и тактики тоталитаризма XX в., не всегда хорошо знает свою реальную историю и, следовательно, легко становится объектом посткоммунистических спекуляций, рядящихся в белые одежды оппозиции. В этой ситуации становится оправданным и понятным переход коммунистического лидера на позиции "человека Голоса", трибуна - в ущерб наработанной тактики "человека Письма", литератора. Современный коммунистический лидер чаще выходит в массы, не чуждаясь самых резких и даже противоречащих официальному идеологическому "письму" формулировок, что также удивительно напоминает тактику обычной тоталитарной пропаганды. В зеркале "постсовременности" речь идет о возвращении к метанарративу фоноцентризма, преобладании "голоса" над "письмом". Иллюстрацией здесь могут служить не только тактико-организационные приемы коммунистической пропаганды, но, к примеру, и многотомные писания В.В. Жириновского, в которых письменный текст абсолютно подчинен "голосоведению" автора, как бы ("как бы" - очень точная фонетическая эмблемата постмодерна) не замечающего свои собственные оговорки, повторы, противоречия, "абсурдизмы". Весьма показательная и "как бы" формальная сторона дела: современный политический лидер стремится стать (и легко становится) дипломированным доктором философских (политологических, экономических) наук, воспроизводя этой своей "победой над текстом" архетип трибуна-агитатора - "горлана-главаря" (В. Маяковский).
Политическая риторика современных русских посткоммунистов, как это часто бывает в истории, выдает истинные цели всего движения. Средства для осуществления этих целей вряд ли могут принципиально отличаться от тех, которые использовали русские большевики. Поэтому логика "отрицательных" и "однозначных" суждений ("предательство русского народа", "правительство национальной измены", "их дом Россия", "последний вагон на Север" и т.п.) - в первую очередь выдают фрейдистскую означенность идей современных политиков, не могущих отрешиться как от мифологизированного образа мышления, так и от мечты о соответствующих поступках.
Мало надежды на то, что прислушается когда-либо пост(коммунистическая) идеология к таким, к примеру, строкам:
Это те, что кричали "Варраву!
Отпусти нам для праздника...", те,
Что велели Сократу отраву
Пить в тюремной глухой тесноте
Им бы этот же вылить напиток
В их невинно клевещущий рот,
Этим милым любителям пыток,
Знатокам в производстве сирот
А.А. Ахматова. "Защитникам Сталина". 25 октября 1962 г.
Об искренности русского коммунизма
Еще одной отличительной особенностью современного этапа эволюции политической идеологии в России является ее прозрачно ненавязчивая искренность, или, более точно, синтетическая способность к воображению. Я имею в виду особый процесс виртуализации жизненного пространства, описываемый в парадигме политизированного сознания. Этот процесс в первую очередь связан с искренним отождествлением утопической идеи (как идеи воображаемого) с реалиями окружающего социального пространства. Искренность выступает здесь и как синтетическая способность к воображению, и как своеобразное "проговаривание - оговаривание" самих себя. Чтение досконально разработанных программ дает меньше пищи для размышлений, чем эти, вроде бы, мимолетные образы.
При внимательном анализе оказывается, что мимолетность и повседневная обыденность этих образов имеет в основе весьма насыщенную историческую "легенду". Рассмотрим лишь некоторые характерные черты современной коммунистической идеологии в России. 
Поскольку речь идет о политически наиболее зрелом, с более чем столетней историей, движении, мы может определить на этом примере достаточно устойчивые элементы синтетической способности к воображению, процветающие в современной российской политике в целом. Подчеркнем, что сходный анализ может быть осуществлен в отношении практически любого политического движения в современной России, хотя результаты, возможно, будут не столь очевидными.
Н.В. Гоголь еще на рубеже 40-х и 50-х годов XIX в.- задолго до прозрений Ф.М. Достоевского и "по следам" русских "философов из гусар" - писал о трагической опасности коммунистической идеи для России. Гоголевский "Портрет" с оживающим образом страшного старика может быть истолкован и как великое прозрение о возможных вариантах мумакризации "живого трупа". 
Отличительной особенностью эволюции политической идеологии в России является ее синтетическая способность к воображению, к виртуализации жизненного пространства повседневности. Этот процесс в первую очередь связан с искренним отождествлением утопической идеи с реалиями окружающего социального пространства. Пушкинское Ах, обмануть меня не трудно!../ Я сам обманываться рад! может быть принято в качестве эпиграфа к этой стратегии виртуального означивания.
Упоительные, в особом мире существующие, лики современных политических лидеров, опьяненных самой возможностью непосредственного, через телекамеру, общения с миллионами людей, являются иконическими (ироническими) примерами этой удивительной закономерности. 
При внимательном анализе оказывается, что мимолетность и повседневная обыденность этих образов имеет в основе весьма насыщенную историю. От Марксова призрака, бродящего по Европе, через ленинский Мавзолей и к "Призракам Маркса" в интерпретации Ж. Дерриды тянется линия идентификации виртуально воображаемого. Можно вспомнить традицию отечественной живописи и кинематографа с постоянным вымарыванием неугодных персонажей с "исторических" полотен из жизни Партии, и официальное отсутствие тов. Зиновьева в ленинском шалаше (кстати, сам шалаш, как говорят сегодня историки - сооружение вполне виртуальное с точки зрения функции жилища вождя). Часто, вслед за С.Н. Булгаковым, вспоминают о коммунистической троице и даже четверице, имея в виду внешние пересечения христианской и коммунистической идеологии. Можно добавить, что помимо идеи сочетания "библейских ликов" вождей, идея троицы-четверицы содержит в себе и формулу сочетания Веры, Надежды, Любви (и матери их Софьи) - акценты и персональную идентификацию каждый может продумать самостоятельно. "Коммунизм без границ" вполне адекватен символике децентрированного номадического блуждания - блуждания без географии и национальной самоидентификации. 
Статический образ большевизма, самодовлеющий над всем инаковым, независимо от наших желаний и предпочтений, давно стал архетипическим. Сегодня трудно представить, например, что при ином исходе голосований на 2 съезде РСДРП ленинская фракция могла бы стать "меньшевистской", а их противники, соответственно, предстали бы как "большевики". Образы большевизма возникают в качестве исходно недругодоминантных, монологических, "возвышаемых". В историко-культурном плане эта тема исследована в самых разнообразных аспектах (Б. Кустодиев П. Филонов, Д. Шостакович, Н.Бердяев, С.Булгаков, А.Камю, Х. Арендт и др.). Совершенно очевидно, что в европейской традиции понятие "большевизм", вполне ассоциативное с символикой уничтожения (напомним, что согласно классикам, коммунизм есть процесс, "уничтожающий теперешнее состояние..."), не могло вызвать позитивного отклика-диалога. Не случайно слово "большевик" вошло в ту небольшую группу русских терминов, которые никогда не переводятся на европейские языки. Наблюдается своеобразная репрессия словом, весьма характерная для исторических периодов реализации идей русского коммунизма. Наблюдается своеобразная репрессия словом, весьма характерная не только для исторических периодов реализации идей русского коммунизма, но и для образчиков советского искусства пропаганды.
    Конструкции виртуального пространства, созидаемого искусством социалистического реализма, можно проиллюстрировать многочисленными примерами. Кинематограф и живопись, музыка и литература, плакатная пропаганда и декорации советских и (постсоветских) политических спектаклей демонстрируют удивительную закономерность, согласно которой виртуальные спектакли того времени являлись прямым предшественником постмодернизма. Современные интернетовские странички политических партий и организаций, оформленные не менее эффектно (то бишь "круто"), чем всякие иные, лишь подтверждают наличие соответствующего виртуального опыта. Искусство пропаганды продолжает формировать свой собственный мир и втягивать в него современность, так, казалось бы, далекую от плакатных рабочих и колхозниц - персонажей отечественного бодибилдинга.
Искренность во всем - вот, пожалуй, главный критерий синтетической способности к воображению в современной российской политике. Vice versa.
Детская болезнь правизны 
Социологические исследования различных уровней давно доказали, что истины, кажущиеся объективными и неопровержимыми, чаще всего становятся поводом для критики и переоценки.
Одной из проблем такого рода является описание в терминах "левые-правые" расстановки политических сил в современной России. Заметим, что российская традиция противостояния на уровне организованных и политически противоположных партий весьма своеобразна: между закономерным развитием этого процесса в начале века и современной эволюцией политических партий лежит несколько десятилетий паузы, буквального "партийно-политического провала".
Традиционное разделение политических партий на "правые" и "левые" корнями своими уходит в историю Великой Французской революции и отражает основную тенденцию становления западного типа демократии. Это деление сложилось на основании предпосылок, содержащихся у классиков европейской политической теории, начиная с Аристотеля и Платона. Некоторые тенденции такого подхода не учитывает той драматической ситуации, которая в ХХ в. связана со становлением тоталитарного типа власти.
Х. Арендт в свое время показала, что тоталитаризм принципиальным образом отличается от других форм политического насилия (деспотии, тирании, диктатуры). У него особая духовная основа, замешанная на сочетании мифологизированной слепой веры и крайнего цинизма. В этом смысле идеи тоталитарной власти наследуют "прогрессистские" мотивы научно-технического прогресса, в котором классический образ "человека-машины" сочетается с идеей "человека-щепки", "винтика" приводного механизма классовой борьбы. 
Вместе с тем, рационально-идеологическим выражением политического тоталитаризма можно признать состоявшуюся в ХХ в. логическую инверсию традиционных формул просвещенческого сознания:
Знание есть Сила (Ф.Бэкон)
Сила есть Власть ("эмпирическая" формула политической истории)
Знание есть Власть (М.Фуко)
В свете вышесказанного необходимо поставить два вопроса. Во-первых, насколько западные стереотипы деления политических партий на "правые" и "левые" применимы к современной российской ситуации, и во-вторых, каким образом тоталитарная политическая идеология влияет на смену ориентиров в названной классификации. 
Традиционное деление политических партий на "правые" и "левые" исходит из наличия двух противоположных тенденций (целей) общественного развития, которые мы условно обозначим как "капитализм" и "коммунизм". В этом смысле "коммунистическая" ориентация всегда будет "левой", а "капиталистическа" - "правой". 
Однако ХХ век, показавший всю неприглядной тоталитаризма европейско-азиатского образца, сдвинул эти традиционные координаты. С точки зрения западного менталитета, воспитанного на абсолютном неприятии тоталитаризма, в "правом секторе" этой классификации находится весь спектр политических движений от радикального национализма (фашизма) до ультраправых движений террористической направленности, а также тоталитаризма коммунистического (сталинского) типа. В "левом секторе" - представители демократически ориентированных партий (от либеральных и умеренно консервативных до социал-демократических). Ультралевые в этом секторе фактически смыкаются с ультраправыми из предыдущего сектора.
С точки зрения традиционного советского менталитета, воспринимающего тоталитаризм как "азиатское", но вполне закономерное явление, "правый сектор" включает представителей радикально-националистических (фашистских) партий с постепенным (часто плохо различимым в официальной идеологии) переходом к так называемым партиям "буржуазной демократии". Вместе с тем, "левый сектор" - это спектр точек зрения от сталинистской до социал-демократической. Впрочем, в особых случаях (при необходимости риторических обобщений) социал-демократы становятся представителями "правого крыла". По этой же причине западный тип демократии может быть отождествлен с охлократией, тимократией и т.п.
Уже эта классификация наглядно демонстрирует принципиально разный идеологический подход к проблеме "правые-левые", свойственный западному и российскому сознанию. Для второго, в частности, характерно абсолютное привязывание к "правым" течениям политической мысли различных разновидностей демократических партий и организаций, то есть игнорирование ситуации тоталитаризма, столь распространенной в ХХ в.
В современном отечественном самосознании советский стереотип классификаций такого рода по-прежнему доминирует. Если в западном мышлении тоталитарная власть является родовым понятием для советского тоталитаризма (сталинизма), то для современных коммунистически ориентированных партий и организаций сталинизм входит в спектр "левых" (и в этом смысле "истинных") мировоззренческих ориентаций. Отсюда вытекает отождествление сталинской диктатуры с закономерным этапом развития национального общественного устройства. Принципиальный отказ данных организаций признать факты массового террора и других преступлений своих духовных предшественников также хорошо объясним: такое признание сломало бы традиционный стереотип классификации, для которого политическая "левизна" является предпочтительной и риторически оправданной. Более продуктивным оказывается либо отрицание прошлых преступлений тоталитарного режима, либо рассуждения об исторической (классовой) необходимости многомиллионных жертв. Отрицается (точнее, замалчивается) и другая - уже отмеченная нами ранее в другом контексте - родовая черта русского коммунизма - его принципиальные антипатриотические установки, исторически вылившиеся не только в физическое и нравственное уничтожение десятков миллионов соотечественников, но и в типический (с точки зрения психоанализа) прием обвинения политических оппонентов в собственных преступлениях.. Отказ от покаяния при этом сопровождается демонстративной апелляцией к христианству, для которого, между тем, именно таинство покаяния является необходимым условием веры. Риторическая эквилибристика вполне логично становится индикатором нравственности.
Парадоксальность современной политической ситуации в России заключается в том, что демократически ориентированные партии и организации, выступающие, вроде бы, против диктатуры и тоталитаризма, окончательно восприняли классификационный стереотип своих политических оппонентов, считая себя "правыми", а их "левыми". Приняли они и некоторые тактические ухищрения "левых". Здесь, несомненно, сказывается подсознательная расположенность к советским (тоталитарным) стереотипам мышления большинства современных отечественных политиков. События 1999-2000 годов, связанные с думскими и президентскими выборами, показали всю призрачность и опасность такой вот российско-виртуальной классификации. 
В этом смысле спектр современной политической жизни в России представляет собой специфическое явление. Детская болезнь "правизны" отечественной демократии лишь подчеркивает ее слабость, теоретическую халатность и разобщенность. А еще - склонность выполнить ленинское указание: "шаг вперед - два шага назад". Отсюда - беспомощный уход от политических дискуссий, в результате чего в общественном сознании постепенно формируется установка на тот тип общественного жизнеустройства, который позволяет безропотно сводить в единое целое красные знамена большевистской революции и царские хоругви, христианство и коммунизм, интернационализм и крайний национализм. 
Русская демократия не может быть демократией западного образца. Вместе с тем, для любого здравомыслящего человека ясна невозможность возвращения в пучину тоталитарной системы. Представляется, что выход из данной ситуации лежит вне рамок идеологических споров и риторических ухищрений. Как национал-патриотическое крыло современной российской политики обязано, выполняя заветы своего вождя В.И. Ленина, постоянно избавляться от детской болезни "левизны" в коммунизме, так и их демократические оппоненты должны избавиться от болезни "правизны". Практически это означает избавление от шизофренического (шизоаналитического) политического синдрома, а следовательно, объединение на самой широкой основе всех "выздоровевших", независимо от их политических ориентаций и предпочтений. 
Следуя мысли М. Фуко, мы должны п