х теоретико-философских ориентаций сказывается в данном случае в полной мере. Можно вспомнить замечательные слова Л. Шестова, который писал в предисловии к работе "Афины и Иерусалим": "Философия..., не дерзающая подняться над автономным знанием и автономной этикой, философия, безвольно и беспомощно склоняющаяся пред открываемыми разумом материальными и идеальными данностями и отдающая им на поток и разграбление ' единое на потребу' , не приводит человека к истине, а навеки от истины уводит"[7].
Гораздо более резко, хотя и в сходном ключе, высказывается в отношении того же альманаха "Метафизика Петербурга" М.С. Каган - автор, как уже было сказано выше, наиболее концептуальных в отечественной литературе исследований по философии культуры. Весьма нелицеприятно отзываясь на страницах своей книги "Град Петров в истории русской культуры" о некоторых авторах альманаха, как можно понять, за полное непонимание "души Петербурга", буквально через несколько страниц он отдает должное "основателям" того же самого издания, написанного, если верить М.С. Кагану, "во имя воссоздания казалось бы безвозвратно утраченного самосознания города". И хотя М.С. Каган не отрицает "глубокого осмысления феномена Петербурга", предпринятого в этом сборнике, много пишет на страницах своей собственной книги о диалогичности и амбивалентности, парадоксальности и трагизме судьбы Города и даже о Петербурге как "убийце" Пушкина, безальтернативный культурологический подход в конечном итоге дает себя знать[8]. 
Здесь не место вдаваться в полемику с искренне уважаемым мною М.С. Каганом. Разговор с критиком, который почему-то воспринимает твою любовь к Петербургу за ненависть к нему, попытку чтения текста Города за воспламененное воображение, следование великой традиции петербургской поэзии за абсурд, пытается классифицировать оппонента в терминах "подлинных" / "не подлинных", петербуржцев - такой разговор требует специального пространства и времени. Не сомневаюсь, что в этом пространстве и времени оправдается высказанная на страницах того же "Града Петрова" замечательная формула: "важной приметой интеллигентности, порожденной всей историей этого уникального города, была толерантность, терпимость к чужому мнению, как бы ни отличалось оно от твоего собственного, а значит - готовность к диалогу"[9].
       Я думаю, что тактика, явная самоопровергаемость и даже "автоцентрация" приведенных примеров философско-культурологической критики свидетельствуют о состоянии той науки, которая уже сегодня гордо именует себя культурологией. Это состояние совсем не безнадежно. К счастью, сегодня мы уже можем говорить о возрождении феномена "петербургской философии" (а следовательно, и культурологии), о появлении молодых талантливых исследователей нового поколения, и уникальная сто-личность Петербурга приобретает в этом смысле новые яркие краски.
       Несомненно одно: культурология, если ей суждено когда-нибудь по-настоящему заявить о себе в отечественном гуманитарном знании - это прежде всего испытание на профессионализм, философическую свободу и терпимость. Со всеми неизбежными издержками этого процесса, связанными, в частности, с необходимостью обретения серьезного метафизического фундамента. Образы культурологии нового века - это вполне реальные образы, и их абрисы видны уже сегодня.
       ...У Павла Филонова есть небольшая картина под названием "План ГОЭЛРО". На ней изображена карта воплощения этого самого Плана, а на переднем плане (то есть на плане Плана) расположена фигура Владимира Ильича Ленина - очень маленького и как-то по-детски растерянного, с разведенными в стороны руками. Очень точный образ, парадоксальным образом применимый и к ситуации споров вокруг культурологии. Я надеюсь, что в культурологической перспективе никакое "планов громадье" не похоронит под собой душу отечественного гуманитарного знания - и как логики культуры, и как культуры логики. И как логики воображаемых миров.
       
2.3. Семиотическое пространство культуры
Человек становился человеком по мере того, как он осознавал себя в качестве одного из звеньев всеобщей цепи, растянувшейся и в пространстве и во времени и названной "человечество". Обнаружение все большего числа разнообразных форм, в которых реализуется целое, усиливало потребность в создании системы каких-то правил, которые обеспечивали бы взаимную корректировку усилий, предпринимаемых людьми в их коллективном действии, позволило бы превратить стихийно-инстинктивное сотрудничество в целенаправленно управляемый процесс. Какой бы уровень, какую бы сферу человеческой деятельности мы не рассматривали, везде можно обнаружить определенный набор инструкций, задающих последовательность поведенческих актов всех индивидов, в этой сфере занятых.
При всем многообразии определений термина "культура", можно увидеть, что одной из важнейших ее функций является именно организация социального поведения людей. Носители одного и того же типа культурного сознания всегда обладают сходным (хотя и выраженным обычно в разной степени) представлением о нормах и правилах действий в той или иной конкретной ситуации. Таким образом, осознание своей связи с тем или иным типом культуры оказывается для людей новым основанием их взаимной организованности. Умение одинаковым (или хотя бы достаточно сходным) образом расшифровывать сообщения, передаваемые в каком-то данном сообществе, выявлять в них смыслы, определяющие всю его жизнедеятельность, использовать стандартные образцы поведения, задаваемого этими сообщениями и пр. - обеспечивают рамки, в которых каждый член этого сообщества ощущает свою связь с остальными, воспринимает себя в качестве элемента единого целого, преодолевая тем самым "страх одиночества и заброшенности".
С этой точки зрения культура предстает как семиотическая (знаковая) система. В нее входят конкретные вещи, в которых опредмечивался общекультурный смысл какого-то данного сообщества ("знаки первого порядка"), явления, события, с помощью которых можно было бы указывать на все, что входит в сферу интеллектуального внимания людей: любые отсутствующие "здесь-теперь" вещи, явления, их свойства, отношения между вещами и событиями, различные операциональные схемы действий, которые еще не осуществились, но должны быть осуществлены или наоборот - запрещены. 
Такие знаки, среди прочего, могут также служить средством выражения определенных внутренних состояний каждого участника коммуникативного акта (так, в старинном куртуазном "языке цветов" определенные растения, демонстрируемые одним из собеседников другому или другим, выражали грусть, радость и другие чувства их обладателя). В этой роли часто используются различные формы одежды, раскраска лица и тела и т.д. Поскольку все эти средства по многим параметрам отличаются от знаков "первого порядка", их можно назвать "знаками второго порядка". Они задают не целостный образ, а последовательность операций, разбитых на определенное множество фрагментов. Эти фрагменты могут быть различным образом расположены во времени, часто предполагают их реализацию различными людьми, они вообще могут быть направлены на кого-то, кто до знакомства с некоторой инструкцией, определяющей последовательность его будущих поведенческих актов, вообще не подозревал о самом существовании этой инструкции и соответствующих способов действия. В силу этого такие знаки чаще всего конкретно адресованы, предполагают контекстную выделенность того, кому они предназначены. 
Только знание всей системы, элементом которой является тот или иной знак, определяет как его значение, так и правила пользования им. Знаки замещают скрытые за ними сущности так, что люди часто забывают об их вторичности, не принимают во внимание то обстоятельство, что предметы, явления, процессы и пр., используемые в качестве средств указания на нечто иное, чем они сами, могут вызывать совсем иные реакции, будучи использованы вне их знаковой функции. Вторичная функция вещей, используемых людьми в своей деятельности, постепенно вытесняет из поля зрения их непосредственную природу. Человечество все в большей степени заслоняется от прямого восприятия действительности искусственной средой (так называемой "второй природой"), порождаемой действиями людей. При этом довольно часто элементы искусственной среды, создаваясь для решения одних задач, в дальнейшем могут иметь еще большее значение в рамках совсем других практических ситуаций. 
Само разнообразие знаковых систем свидетельствует о том, насколько опосредованный характер имеет современная социальная жизнь, распределенная по весьма дифференцированным уровням человеческих коллективов и осуществляемых ими действий. Люди все в большей степени имеют дело с тем, что сами же и создают. Происходит постоянное взаимопревращение средств и целей. Для решения определенных задач человек придумывает какие-то приемы, изобретает вспомогательные предметы и пр. Затем, совершенствуя свою деятельность, он начинает улучшать используемые методы и предметные средства, для чего приходится, в свою очередь, создавать новые способы и инструменты и т.д. Постоянная переориентация деятельности приводит к тому, что исходная цель все больше отодвигается на задний план, а иногда может вообще выйти за рамки внимания, первоначальный смысл забывается и поведение людей, в этом случае, приобретает чисто формальный характер.
Знаковые системы, опосредующие самые различные виды человеческой активности, не только являются средствами организации соответствующей деятельности, но часто и сами становятся предметом, на который эта деятельность направлена. Создание соответствующих знаков, их совершенствование, выявление или изобретение новых способов их использования - все такие процедуры довольно часто оказываются весьма важной целью, с которой так или иначе связано функционирование культуры. Поэтому важно, чтобы используемые знаки не только указывали на нечто, отличающееся от них (по отношению к чему конкретные реальные предметы или явления и выступают в роли знаков), но и непосредственно свидетельствовали о собственном существовании. Чем выше культура по уровню развития, тем большее значение приобретает функция самопредъявления знаковых систем, создаваемых и используемых этой культурой. Это проявляется и в росте интереса к особенностям конструирования таких систем, выявлению законов их организации. 
Широкое распространение различных вариантов искусственных языков, в том числе и так называемых "машинных", построенных по образцу математических структур, обнаруживает достаточно наглядно, что постоянное указание на собственное существование является для них не менее (а может быть и более) важной задачей, нежели та, для решения которой данный язык возникал. Язык вообще существует, лишь постоянно демонстрируя себя. Не случайно такую популярность (при всем разнобое интерпретаций) приобрела позиция М. Хайдеггера, характеризующая язык вообще как "дом бытия". Все, с чем имеют дело люди (включая их собственные внутренние переживания), приобретает некоторую определенность, становится осознаваемым только вмещаясь в какие-то языковые формы. Все виды человеческой жизнедеятельности сегодня так или иначе зависят от эффективности знаковых систем, регулирующих функционирование различных типов современного общества. Поэтому можно утверждать, что единство любого социума, целостность его культуры существенным образом определяются эффективностью знаковых систем, создаваемых и используемых этой культурой.
Межчеловеческое общение, осуществляемое в любой системе культуры, создает некий фон, вне которого интеллектуальные процессы неосуществимы. Можно назвать такой фон "семиотическим пространством", поскольку он обусловлен наличием различных знаковых систем, сложным взаимодействием между ними и влиянием, оказываемым ими на любые формы социальной коммуникации. Подобно тому, как нашу планету окружает "радиофон", возникающий как побочный результат технического прогресса земной цивилизации, "семиотическое пространство" не является самоцелью и, в то же время, однажды оформившись, оно существенным образом регулирует каждую область и каждый уровень человеческой (как индивидуально-личностной, так и социально- массовой) активности.
Ясно, что чем сложнее социальная жизнь, тем существеннее роль различных фрагментов "семиотического пространства" в ее успешном функционировании. Поэтому с развитием общества все больше внимания уделяется повышению организованности этого пространства и оптимизации его функционирования, что и обусловливает необходимость периодического совершенствования знаковых структур, составляющих содержание этого пространства и обеспечивающих его внешнее проявление. В связи с этим, история любого общества отчетливо демонстрирует периодическую смену двух различных, хотя и пересекающихся между собой фаз. Одна из них - "утилитарная" - связана с сохранением и постоянным воспроизведением уже существующих знаков, регулирующих поведение людей на разных уровнях и в разных сферах общественного бытия. Содержание другой - "символической" - составляют процессы, направленные на создание новых знаковых систем, и выраженных в них новых социальных целей и ориентаций, когда традиционные культурные смыслы перестают быть эффективными[10]. 
Таким образом, усиление роли символических средств в процессах функционирования культуры чаще всего свидетельствует о том, что на данном этапе исторического развития в общественной жизни социальное начало преобладает над индивидуально-личностным отношением человека к окружающему миру. Создаваемые знаковые системы ориентируют каждого члена общества на ценности, не имеющие непосредственно утилитарного характера, выражающие культурные смыслы одинаково важные для всех групп, составляющих это общество, поэтому сама неопределенность формы, в которой они представлены в общественном сознании, позволяет каждой из таких групп интерпретировать смыслы, выраженные новыми символами, в соответствии со своими целями и интересами. Поскольку несовпадение подобных интерпретаций обнаруживается и осознается не сразу, постольку появление новых общих символов на некоторое время может стимулировать ощущение единства устремлений всех членов общества. Достаточно устойчиво прослеживается весьма интересная связь: чем хуже условия существования общества, чем ниже общий уровень жизни его членов, тем более масштабны их мировоззренческие поиски, тем более сложные символические системы они создают и используют. 
Реализация "символической фазы" в культурной жизни общества обнаруживает наличие разных тенденций дальнейшего развития общества. Таким образом, изменения, происходящие в социальной и культурной жизни человеческих сообществ, влияют на переорганизацию соответствующего семиотического пространства и наоборот - качественные сдвиги в таком пространстве порождают фундаментальную перестройку самих культурных комплексов в целом. В первую очередь это относится к формам социальной коммуникации. В зависимости от того, какая из двух фаз оказывается определяющей на данный момент времени, меняется и представление о целях, а значит и способах организации межчеловеческого общения. В рамках "утилитарной" фазы важнейшей целью коммуникации является трансляция внутри данного общества какой-то константной информации, отражающей полезный социальный опыт, накопленный предшествующими поколениями и сохраняющий свою значимость в данное время. Следовательно, критерием успешности и ценности средств, используемых в общении людей, является минимизация искажений информации, циркулирующей в обществе, обеспечение совпадений в способах интерпретации передаваемых и получаемых сообщений.
 Содержание "символической" фазы представляет собой совокупность процессов, порождающих новую информацию, либо вовсе не представленную в текстах прошлого либо существовавшую в них скрыто, неявным образом. Ценность коммуникативных средств, применимых в подобных условиях (и в первую очередь средств языка) определяется их способностью обеспечивать смысловые сдвиги, не порождаемые правилами, уже существующими на данный момент.[11]
Случайное или намеренное введение и использование новых понятий, появление новых научных терминов и т.п., порождает, в свою очередь, создание объяснительных концепций, связанных с их употреблением, а также стимулирует появление каких-то образных моделей, позволяющих освоить вводимые в обиход культуры смыслы, выраженные в этих концепциях. Ясно, что увеличение числа культурных смыслов предполагает их широкое распространение в различных социальных слоях, без чего невозможно обеспечить соответствующую переориентацию всех членов данного общества на новые цели, ранее не привлекавшие их внимания. В таком случае эффективность организованности социальной структуры будет определяться не столько простым ростом объема новой информации, сколько скоростью ее переработки.[12]
Объединение различных человеческих систем, успешный диалог культур, существующих в различных семиотических пространствах, обеспечиваются не столько сходством внешних форм используемых ими знаковых систем, сколько совпадением глубинных смыслов, связанных с этими знаками и определяющих весь комплекс жизни каждого из таких сообществ. Но подобное совпадение далеко не сразу удается обнаруживать и осознать. Для этого необходимо быть готовым изменять собственные фундаментальные установки и представления, настраиваться на создание отношений диалога. К сожалению, гораздо чаще, при обнаружении ранее неизвестной исследователям культуры, ее особенности не воспринимаются явно, замеченные различия нивелируются и она "подгоняется" под каноны и стандарты, привычные сознанию исследователя. 
Оформление все более универсальных знаковых конструкций, посредством которых реализуются функции различных культур, возникновение знаков, обеспечивающих межкультурное общение - лишь условия эффективного взаимодействия различных социальных и культурных систем. Без таких условий невозможно их взаимопонимание и, значит, невозможна взаимная адаптация, корректировка целей и усилий, направленных на достижение этих целей. Но достаточны ли они для действительного объединения людей в некую целостную структуру? 
Как уже отмечалось выше, единство социума может быть следствием превращения его структуры в некую однородную массу. Постоянная "подгонка" проявлений иной культуры под привычные и традиционные для всех стандарты приводит к резкому ограничению общественных знаний, к уменьшению способов использования и преобразования этих знаний. Это, как уже хорошо известно, типичная черта тоталитарных обществ.[13]
Семиотическое пространство культуры включает в себя множество различных систем знаков, представляя собой сложное переплетение культурных смыслов, выражающихся через различные знаковые конструкции и определяющих все уровни и все формы человеческого поведения во всех областях социальной жизни. Поэтому его важнейшей функцией является обеспечение сходства в интерпретации используемых знаков разными индивидами, принадлежащими некоторой данной системе культуры и вступающих в целенаправленное и достаточно длительное взаимодействие между собой, а также создание условий, делающих возможным взаимное общение культур, даже существенно далеких друг от друга. Как писал Гадамер: "герменевтически воспитанное сознание должно быть с самого начала восприимчиво к инаковости текста".[14] С этой точки зрения, семиотическое пространство объединяет в себе смыслы, которые несоединимы вне его. Данная особенность позволяет говорить об отличии семиотического пространства культуры от того, что Ю.М. Лотман называл "семиосферой" или "семиотическим универсумом". Важнейшая функция такого семиотического универсума связана, как считал Ю.М. Лотман, с отделением "своего" от "чужого", с адаптацией внешних (по отношению к данному универсуму) текстов к своим внутренним законам, к "поглощению" всего, что не возникало в нем и превращению его в сообщения на своем языке. Из этого следует, что семиосфера не столько обеспечивает взаимопонимание качественно различных между собой культурных систем, сколько стимулирует погружение элементов чужой культуры в контекст своих культурных норм и установок, преодолевая восприятие инородных феноменов,