угодно, так и он примет любую возможность. Если раньше можно было говорить, что слова русский человек и культурный человек - слова синонимы, то про советского з/к можно сказать, что это человек просто и вообще. Единственной его опорой и единственным его достоянием оказывалась его свобода=ответственность, память об остром переживании которой и оставалась у него на всю жизнь. И этот опыт, повторюсь, был массовым, национальным опытом. Опыт германского фашизма - 12 лет, а тут четыре поколения пережили опыт свободы и чувство того, что бытие коренится в сердце души человеческой, а не во внешних формах, что у человека, как говорил М.М.Бахтин, нет алиби-в-бытии.
По мудрому замечанию Г.Федотова, ХХ век - больше чем крушение старых форм. Началась гибель человека. Он разбился на поток переживаний, потерял центр своего единства. Огромные технические и социальные энергии взорвали антропоцентрическую цивилизацию и грозят раздавить человека в столкновении безличных коллективных и материальных сил. В политике ХХ век останется веком тоталитарных режимов, в искусстве - утратой человека в живописи, музыке, литературе. Конец ХХ в. поднял проблему преодоления проблемы свободы. Как заметил нобелевский лауреат С.Билоу, главный вопрос для человека конца ХХ в. - не как обрести свободу, а как ее вынести. И в этом плане российско-советский духовный опыт оказывается реальным ответом на эти вопросы.
Наверное, прав был Д.Мережковский, когда говорил, что Ветхий завет открыл нам Бога как истину, Новый Завет - истину как любовь, грядущий Завет откроет любовь как свободу. Но прав был и В.В.Розанов в своей схеме: от иудаизма как живой религии - к христианству как духу, абстрагирующемуся от живой целостности духа и плоти, затем - к социализму как букве, абстрагирующейся от духа. Обе эти схемы - путь российского духовного опыта, в том числе и итога советского - абстрагировании от букв, опыт переживания свободы.
Век двадцатый сполна расплатился по векселям девятнадцатого, за искушения марксизмом и ницшеанством. Россия полнее других испила чаши этих искушений. Поэтому опыт ее общечеловечен. Общечеловечен и конструктивен.
Постсоветская индивидуация как общецивилизационная potentia
Современное российское общество находится в состоянии глубокой и всеохватной трансформации, усугубляемой процессами трансформации общецивилизационной. Распад традиционных социальных тканей порождает мощные стрессы, невротизм, отчуждение, смыслоутрату, глубоко травмирует сознание, вплоть до дезинтеграции личности. Обычно внутренняя, духовная компенсация интегративности трактуется и реализуется в поисках идентичности (национальной, субкультуральной и т.д.), религиозной практике (учение о карме, увещание, молитва, исповедь, раскаяние), психоанализе, логотерапии. Во всех этих случаях речь идет, фактически, о "вручении вины", об очерчивании границ самосознания Я путем разъяснения и осознания поля свободы и ответственности личности. На этой идее основана духовная, нравственная и правовая культура современного общества. Однако, особенно в условиях тотальной и интенсивной социальной трансформации, не менее важным становится другой аспект, связанный не столько с очерчиванием и фиксацией границ самосознания личности, сколько с динамикой, расширением и углублением сознания, личностного потенциала в целом, ее метафизического опыта. Выше уже отмечалось, что индивидуация - решающий ресурс расширения потенциала личности и роста ее социальной адаптивности. 
И тут российский духовный опыт раскрывает неожиданный и парадоксальный потенциал. Государство, право и нравственность создают ограничения и фильтры на покушения самозванцев на свободу других. Но реализация этих ограничений замедляет и останавливает работу души. Неспроста в современных свободных и демократических обществах нередко единственным способом реализовать свою свободу личность видит в выходе из-под диктата навязываемых правил, в асоциальной девиации, а то и в экстремизме, терроре и прочем насилии. В этом плане постсоветский российский человек со всей своей лиминальностью оказывается более пластичен и открыт духовному опыту свободы, а значит - и ее утверждению. Недаром, оказываясь за рубежом соотечественники, внутренне сознавая свою особость, аутичность, тем не менее, довольно легко осваивают правила игры и добиваются успеха - и не только в научном и художественном творчестве. 
Думается, что перед российским духовным опытом открываются особые перспективы по мере развития мирового экономического кризиса, трансформации нынешнего способа хозяйствования в так называемую постэкономику, определяющей задачей которой станет производство информации и культуры.
Парадоксален итог страстных и честных духовных исканий. Очевидно, итог этот предопределен "игрой с нравственной бесконечностью", "практической апофатикой", нравственным максимализмом этих исканий. Эти искания, искажения, ошибки и трагедии - суть эксперименты с предельными категориями, доведенные до своеобразного нравственно-логического и практического конца. Они носят общечеловеческий характер, выстраданы мировой общественной мыслью, общечеловеческой надеждой на лучшую, справедливую и разумную жизнь.
Тема смысла и свободы - символичная и ключевая для современной России. Проблема свободы - ключ к осмыслению исторического опыта России и главный смысл ее перспектив. Свобода - в обоих ее смыслах: как самосознание свободного ответственного духа и как гарантия этого - социальная ответственность и демократия. Трудности обретения второй - социальной - свободы обусловлены проблематичностью первой. Смыслом новой России является перспектива не только и не столько освобождение "обстоятельств", внешняя свобода, сколько освобождение собственно человека, осознание изначальной свободы и ответственности духа. А также - заполнение пространства между свободой трансцендентальной и социальной - осмысление себя, конкретная работа ума и души по плетению реальной ткани бытия. 
Легитимность, идентичность, служение 
Метафизический (трансцендентальный) уровень бытия вообще играет важную, если не центральную роль в социальной практике. Например, проблема власти это отнюдь не проблема силы. Не менее важна проблема принятия власти, а это есть проблема выбора и самоопределения, то есть - проявления человеческой свободы. Это наглядно демонстрируют Карабах, Босния, Косово и многие другие "горячие" точки. Люди имеют власть, правительство и законы, но они хотят изменить свою жизнь и меняют ее, оказываясь в ситуации типологически лиминальной. Этот аспект лиминальности составляет серьезную проблему для современной России. Российский правовой нигилизм опасен для новой демократии. И это трансцендентальная проблема личностного выбора и самоопределения. Поэтому одной и задач современной российской демократии является технологическая проблема лиминальности, которая включает использование практически всех отмеченных выше средств, может быть, исключая войну. Думается, что, в принципе, каждая культура, в том числе в стадии спокойного развития, нуждается в технологии лиминальных процессов, а также во весьма специфичном менеджменте этими процессами.
Именно в государстве часто видится главное объединяющее начало. Именно так понимают патриотизм российские государственники, как некую сущность, во имя и ради которой должны существовать люди. Действительно, пока власть не воспринимается как элемент идентичности, пока не произойдет законный брак между народом и властью, нормальное российское национальное (в цивилизованном смысле) государство не состоится. Но по какому праву человек должен идентифицировать себя с конкретным государством? Только потому, что он имел счастье или несчастье родиться на территории, подконтрольной - причем, в силу довольно случайных обстоятельств - конкретной государственной машине, а еще точнее - людям ею завладевшим? Еще М.Вебер отмечал, что государство - человеческое сообщество, которое на некоторой территории с успехом претендует на монополию легитимного насилия. Сообщество, а не безличный Молох! И насилия - легитимного, то есть добровольно признаваемого.
Проблема легитимности государства - фундаментальный вопрос всей политической философии. Важность легитимности состоит в том, что именно она обеспечивает нормальную жизнь социального организма как единого целого - не властное насилие государства, а легитимность, как добровольное признание закона и подчинение ему. Вопрос о легитимности встает только в ситуациях кризиса, когда она ставится под вопрос. Опять же - не существование государства, а легитимность! И если она лишается основания, то рушится любое государство.
Но тогда надо сначала разобраться в том, что образует такое сообщество и лежит в основе легитимности. Одна из наиболее убедительных моделей образования государства была предложена П.Бурдье,[24] согласно которому, государство есть завершение процесса концентрации различных видов ресурсов ("капиталов"): физического принуждения, т.е. средств насилия (армия, полиция и т.д.); экономических (полезных ископаемых и прочих природных ресурсов, финансовых средств, форм собственности); культурных или информационных, под которыми Бурдье понимает язык, менталитет, способы трансляции и коммуникации кодифицированных смыслов; символических (право, конфессиональность, ритуалы, почести, привилегии, праздники и т.п.).
Концентрация метакапитала и контроля над владельцами капиталов и есть создание государства. Начаться концентрация может вокруг любого из капиталов, но процесс может успешно завершиться только если построение государства сопровождается созданием своего рода исторической трансцендентальности, имманентного всем подданным, когда в сознание внедряются формы и категории восприятия и мышления. Тем самым, создаются обстоятельства как бы непосредственного согласования габитусов, являющегося основанием некоторого рода консенсуса по совокупности взаимопризнаваемых бесспорных истин, составляющих здравый смысл.[25]
Речь, таким образом, идет об общей идентичности, а еще точнее - культурной идентичности: с какой культурой отождествляет себя человек, за кого он сам себя держит. И в самом деле, объединяет людей, прежде всего отнюдь не идеология и даже не столько религия, сколько сознание принадлежности некоей культуре. Речь идет не только и не столько о сфере культуры, том, чем занимаются учреждения культуры, сколько о специфическом образе жизни, особенностях отношения человека к миру, другим людям, самому себе, своему месту в мире, среди других людей. 
С точки зрения П.Бурдье, культура как информационная рефлексия - один из ресурсов (капиталов) формирования социальных систем, наряду с "капиталами": влияния (власти), финансами, природной средой и т.д. Другими словами, идентичность - один из ресурсов возникновения и развития . С точки зрения различных концепций автопоэзиса (саморазвития и самовоспроизводства) идентичность - фактор, обеспечивающий устойчивость системы в процессе ее развития, в том числе и колебательного и кризисного. Только в случае сохранения внутренней идентичностии системы можно говорить о ее динамике как динамике чего-то целостного. 
С точки же зрения синергетической, в известной степени обобщающей современные концепции и подходы к объяснению процессов развития, самоорганизация может начаться в любой точке притока новых ресурсов - без такого притока нарастание негэнтропии невозможно[26]. Применительно к социальным системам это означает, что культурогенез как появление новых парадигм, нормативно-ценностных систем может начаться вокруг самых различных источников притока ресурсов. Как для образования жемчуга необходима песчинка или соринка, попадающая под мантию жемчужницы и на которую начинает наслаиваться перламутр, так и культура образуется там где возникает приток ресурсов: на основе благоприятных природных условий, финансовых потоках, аккумулировании военной властной силы, новом религиозном опыте...
Именно идентичность обеспечивает легитимность, а если есть легитимность, то у власти нет необходимости давать приказы и совершать насилие, чтобы упорядочить социальный мир: он будет существовать столь долго, сколь государство способно воспроизводить условия идентичности - как пишет П.Бурдье, - производить инкорпорирование когнитивной структуры, согласование с объективными структурами и таким образом обеспечивать веру - доксическое подчинение установленному порядку[27].
Хорошо известен факт: между экономическим развитием и способом хозяйствования, политическим строем нет однозначной зависимости. Экономический рост возможен как на основе рыночной экономики, так и распределительно-командной, как в условиях демократического разделения властей, так и в условиях жесткого политического режима. Примеров тому в истории много. Но нет и не может быть развития в обществе, в котором у людей нет чувства общности, общей судьбы, общего пути. 
Вопрос носит даже более принципиальный характер. Успешное продвижение российского общества на пути к достойной жизни существенно тормозится господствующим до сих пор экономико-центристского подходом к реформам, суть которого - изменить денежные потоки. По мере же их стабилизации, все проблемы решатся якобы сами собой. Однако, ситуация, в которой оказались современная Россия и все пост-советские регионы, предполагают существенно иной подход. Человек - не только результат, продукт общественного развития, но и источник, начало этого развития. И поэтому, если реформы проводятся не в интересах человека, то они становятся бес- и анти-человечными, в конечном счете - бессмысленными. Экономика создает условия реального движения общества. Но общество должно сначала быть обществом, а делает его таковым именно культурная идентичность, дающая дом души, ощущение корней, принадлежности традиции, придающих человеческому существованию смысл и преемственность. Хороший пример нам дают наши северные соседи. Телевидение в Финляндии идет практически на всех основных европейских языках, реклама чаще англоязычная. Практически каждый финн спокойно общается на нескольких языках, а на английском даже лучше, чем на втором государственном - шведском. Но это не в ущерб культурной идентичности, не мешает иметь развитое собственное достоинство, подчеркивать особенности финского образа жизни, финского качества и т.д., гордиться ими. Более того, именно на сплочении, консолидации и основано нынешнее энергичное экономическое и прочее развитие Финляндии.
Роль культурной идентичности двояка. В ситуации нормального развития она обеспечивает устойчивость развивающейся системы. В моменты фундаментальных кризисов происходит утрата идентичности, буквально - смыслоутрата. Такие кризисы потому и фундаментальные, что система утрачивает свою идентичность. Социальный субъект перестает быть таковым: личность становится неадекватной, общество распадается.
Принципиально и то, что идентичность, принадлежность той или иной культуре есть результат не столько навязываемых стереотипов, пресловутого "менталитета", сколько проявлением самоопределения личности, ее сознательного выбора. 
Имеется важный социологический аспект проблемы идентичности и легитимности. Речь идет о социальной группе, выступающей публичным носителем и выразителем базовой идентичности, задающей ее наглядные примеры и образцы. Такая социальная группа должна быть носителем общих обществу в целом интересов, их выразителем. Более того, представители этой группы должны быть способны принести в жертву этим общим интересам собственные эгоистические интересы. В прошлом такой социальной группой выступала знать, рыцарство, дворянство - как носители общесоциальных интересов и служившие этим интересам. Именно служение - главная функция и символ такой базовой социальной группы.
Кто выступает такой социальной группой - носителем идентичности в России? Традиционным носителем российского идентитета были "служилые люди": военные, прежде всего - офицеры, чиновники, работный люд. Специфика нынешней российской ситуации состоит, помимо прочего, в том, что именно носители идентичности, так называемые "бюджетники" и оказались наиболее пострадавшей частью населения. Между тем, именно от внимания к этой части общества зависит успех трансформации российского общества, если оно хочет оставаться российским. Государство фактически "кинуло" собственных "государственных людей" - стоит ли после этого удивляться утрате идентичности, тотальной смыслоутрате? Могут ли оставленные без средств к существованию люди давать прочим образцы социального служения?
В этом плане показательна судьба российской интеллигенции, не принятой ни властью, ни народом. Носительница и выразительница великой российской культуры не смогла выработать модель национального государства, что являлось ее, пожалуй, единственным долгом. Дважды она продемонстрировала свою несостоятельность в реальной власти (1917 год и "перестройка"), а в кризисной ситуации эту несостоятельность усугубила, фактически, предав интересы своей страны: массовым бегством за границу: не за свободой - за тихой и сладкой жизнью, обслуживанием криминальных и полу-криминальных группировок, извратив великую либеральную идею, так же как и идею демократии. Можно признать, что на этом предательстве история российско-советской интеллигенции закончена. Российская история ждет новую интеллектуальную элиту.
И именно вопрос об идентичности становится решающим в условиях кризиса - например, для современной России: вопрос не об экономике, не о политическом устройстве - они важны, но вторичны по отношению к вопросу о легитимности, значит, изначально - по отношению к идентичности. Прежде, чем решать вопрос о политическом устройстве, надо определиться в главном - а мы, вообще, вместе или нет? И с кем вместе? И что нас объединяет?
Не случайны нынешние разговоры о "русской идее". Но беда в том, что национальная идея не может быть придумана кем-то и административно-канализационно спущена сверху в качестве благодати на общество. Проблема глубже. Она метафизична. Национальная идея - как чувство юмора и как деньги: либо есть или нет. Она выражает наличие или отсутствие общей идентичности, сознания некоей общности. Национальная идея не приходит на пустое место - она и может-то стать национальной идеей только будучи укорененной в какой-то более простой, близкой и понятной человеку его культурной идентичности. А основа любой идентичности - общий хапос, общий обыденный телесный опыт, выраженный в образе жизни, ритуалах. Утрата российской идентичности это не столько утрата национальной идеи, сколько утрата этого общего опыта. И тогда проблема не в том, чтобы выработать национальную идею и спустить ее сверху, а в том, чтобы такой опыт создать. 
Легче всего его создает общая беда - в этом и заключен опасный соблазн. В этой связи результаты думских выборов 1999 г. выглядят особенно тревожно. Разнузданно циничная предвыборная кампания, завершившаяся фактической победой наскоро сколоченного фантомного блока, консолидировавшегося вокруг лидера - символа войны, ксенофобии и чрезвычайщины. Были демонстративно использованы циничные технологии самого черного PR , растаптывающие права человека, представления о чести и достоинстве. Печально, но факт - российская политическая элита разыграла почти гоголевский сюжет, ухватив за хвост беса войны. Исключение составила только партия "Яблоко", обвиненная "либералами" в предательстве. Война, тем более - не с внешним врагом, а на уничтожение части собственных граждан не может быть основой национальной консолидации. Российская элита поддалась простому, но трагическому решению - фактически, провокации: создав образ внутреннего врага, утопить этого врага в собственной крови. Это путь или в новый тоталитаризм, или в никуда.
Общий хапос надо не провоцировать, ввергая страну и каждого в новые витки беды и чрезвычайщины, а терпеливо растить. И естественней всего этот процесс может идти "снизу", на основе локалитетов. Не исключено и даже весьма вероятно, что еще не все упущено и некая инерция общего жизненного опыта будет сохраняться. Фактически этот процесс уже начался и - вполне по П.Бурдье и по-синергетически: на основе притока и концентрации самых различных ресурсов ("капиталов"