Осознанное представление об особенностях оснований, обеспечивающих возможность различных форм коммуникации, используемых в некотором данном обществе и выраженных в правилах социального поведения, возникает в результате длительного, многоступенчатого развития, в процессе которого образ "третьего" превращался в одну из возможных проекций индивидуального бытия каждого человека.
В своей фундаментальной концепции диалога, как основной формы бытия людей, М. Бубер последовательно выражал негативное отношение к восприятию одним человеком другого в качестве "оно", видя в таком восприятии торжество утилитарно-меркантильного духа. С его точки зрения, только контекст "я и ты" обеспечивает настоящее самораскрытие каждого из участников диалога, создавая надежную основу межчеловеческого единства. Такой контекст не связан с каким-либо узкопрактическим оцениванием человека и потому не допускает неравноправия индивидов, вступающих в общение. Появление малейшего оттенка утилитарного отношения одного из собеседников к другому сразу разрушает человеческие отношения, заменяя их на принципиально иные, выраженные парой "я - оно".
В этом случае, как считает Бубер, вместо человеческого единства люди сталкиваются с привычным субъект-объектным отношением, в котором одна из сторон воспринимается только как вещь. Естественно, что будучи противопоставлен вещи, индивид, выступающий от имени "я", лишает и себя всякой возможности расширить понимание своей глубинной сущности. Из этого следует, что эта сущность может раскрываться только в доверительно-интимном общении двух равноправных "я" или в отношении человеческого "я" к божественному "сверх-я".
Подобная позиция Бубера во многом была реакцией на технократическое восприятие окружающей действительности, активно распространившееся на протяжении ХХ столетия в Европе. Отношение к природному окружению как к пассивному материалу, на который направлены человеческие усилия и который может быть преобразован в любую форму, в соответствии с волей и желанием людей, в самом деле, существенно разрушало культурное сознание европейского человека, превращая его в некий "придаток к машине", независимо от того служил ли он ей или использовал в своих целях. 
Поэтому акцентирование внимания общественности на преимущественной важности личностного общения, объединяющего разные, но одинаково полноценные самоопределяющиеся "я", по сравнению с нивелирующим "мы" (в котором одного человека не отличить от другого, а само это "мы" не отличить от неразрывно связанных с ним машин), было существенно важным. Если древнее противопоставление человеческого сообщества его природному окружению, выражавшее становление самосознания людей, воспринималось на протяжении длительного времени трагически, то теперь такую же эмоцию стало вызывать отождествление человека с машиной. Страх перед возможным "бунтом машин" - один из устойчивых мотивов философии и искусства на рубеже XIX-XX веков. 
Человек оказался не способным максимально реализовать заложенные в нем возможности саморазвития. Страх перед социальным дроблением стимулировал новый взрыв коллективизации сознания. Но в новых условиях абсолютизация "мы" приводила лишь к иллюзорной форме единства, определявшейся групповым противостоянием "врагам", образ которых задавала соответствующая групповая идеология. Нежелание, неспособность увидеть в "чужих" "возможных себя" - заставляет людей с особым старанием замыкаться в ощущении "своего" коллектива. Идеология только навязывает образ врага, а уж если он принят человеком, то культивация единства становится его личным самостоятельным делом. 
Поэтому попытка противопоставить уровню социально-коллективного поведения уровень личностно-интимных отношений, в рамках которого индивид, хотя бы на время, хотя бы частично, освобождается от навязываемых ему извне поведенческих программ и действует по собственной стратегии, - была вполне оправданной. (Опасность подобного противопоставления хорошо осознается в сообществах, идущих по пути тоталитаризма, достаточно вспомнить гонения на лирическую поэзию и другие формы искусства, связанные с проявлением индивидуально-личностного отношения к действительности, периодически вспыхивающие в разных культурах). Сегодня отчетливо ясно, что вне контекста отношений "ты и я" функционирование индивидуального сознания существенно деформируется. И все же вряд ли весь спектр возможностей человеческого общения можно вместить только в рамки этого уровня. 
Скорее его следует рассматривать в качестве одного из этапов развития человеческой коммуникации. Процесс такого развития идет от исходной формы "они - мы", выражавшей инстинктивное осознание древними людьми своей социальной природы, к более высокому уровню, соответствующему "мы - я", из которого затем выделяется "я и ты". Однако нет оснований считать, что этот процесс, в котором постепенно проявляются различные возможности человеческой природы, уже завершен. Формы общения возникают, развиваются и исчезают в относительном соответствии с изменением условий жизни людей.
С одной стороны, любой конкретный индивид входит в какую-то социальную группу (а то и не одну), является носителем определенного типа культуры и потому осознает себя в качестве части какого-то "мы". При этом он более-менее явно представляет себе границы такой своей включенности, поскольку видит какие-то индивидуальные различия между собой и себе подобными. С другой, он вступает в более локальные отношения "я и ты", что может иногда приводить его к противоречию с поведенческими канонами, обязательными для его группы.
В тех случаях, когда такое противоречие обостряется, индивид или укрывается в сферу интимно-личностных отношений, считая в них себя независимым от навязываемых и неприемлемых для него обязанностей или переходит к коллективным нормам поведения, отказываясь от "личной жизни". И в том и в другом случае определенная сторона его внутреннего мира при этом разрушается. Уходя в так называемые "андерграундные" формы существования, изолируясь в различного рода маргинальных группах, люди приобретают определенную независимость от господствующих в их обществах поведенческих норм и обретают локальную групповую защищенность. К этому стремятся даже те, кто декларирует абсолютный индивидуализм и свою полную автономность от социальных связей. "Подпольным" музыкантам, художникам и поэтам всегда необходимы слушатели, зрители и читатели, иначе их творчество лишается смысла.
Ограничивая себя локальной сферой общения, люди убеждены, что они обеспечивают себе возможность чисто спонтанного развития, "незамутненного" никакими случайными внешними влияниями. При этом считается, что даже если и происходит некоторое количественное уменьшение области, в которой личность индивида проявляется, то ее качественное своеобразие от этого не страдает. В основе таких представлений лежит идея раз и навсегда присущего индивиду "я", которое различным образом проявляет себя в разных условиях, но само по себе всегда одно и то же.
Другой вариант поведения, при котором личность сознательно подчиняет себя "велению времени", "требованиям эпохи", "классовым интересам" и т.п., "наступая на горло собственной песне" - тоже приводит к жизненной катастрофе. Примеров тому в истории человеческой культуры - масса. Достаточно вспомнить господство идеи жертвенности в идеологии деятелей французской революции. Не менее явно эту же идею выражало поведение многих русских революционеров, особенно на ранних ее этапах. Такая стратегия также исходит из представления о возможности сохранения своего неизменного "я" при любых ограничениях в его реализации. На самом деле и там, где общество заставляет людей замыкаться в интимной сфере "ты и я" и там, где оно стимулирует растворение личностного сознания в коллективном "мы" (что, по сути, также является формой ограничения "я") - индивидуальное сознание деформируется и не развивается полномасштабно. 
Человеческое "всеединство", о котором говорили и писали многие выдающиеся умы, предполагает существование "целостного" человека, в котором "родовое" сознание реализуется не на уровне теоретических мечтаний и умозрительно-спекулятивных гипотез, а в виде конкретно-деятельностных схем, соответствующих множеству возможностей социального бытия. К сожалению, современная общественная жизнь ни в одном из существующих на сегодняшний день государств не способствует действительному осмыслению каждым индивидом всей полноты его собственной сущности. Культурное сознание все еще колеблется между архаичным "они и мы" и, практически внесоциальным, "ты и я", замещая реальный мир человеческих отношений его идеологическими или субъективно-ситуативными моделями.
Развитие человеческого сознания усиливало тенденцию к саморефлексии, что с одной стороны способствовало социализации людей, а с другой создавало возможности их взаимоизоляции. Чрезмерное погружение в свой сугубо индивидуализированный внутренний мир, характерное для так называемого "интравертивного" типа сознания, может приводить к ситуациям, в которых все поведенческие реакции человека становятся ответом на какие-то внутренние побуждения в большей степени, чем на любые внешние воздействия. В этом случае индивид как бы возвращается в фазу архаических галлюцинаций, но уже не в коллективе, а в изоляции от него. В таких состояниях люди оказываются способны на асоциальное поведение, поскольку ограничения, задаваемые общекультурной системой блокируются и индивид действует исключительно в соответствии со своей субъективной "логикой", не учитывая интересы и реакции на свои действия со стороны окружающих его людей.
Действительная реализация "трехмерного, стереоскопического" сознания предполагает наличие контроля за взаимодействием всех его уровней, задействованных в конкретной осмысленной ситуации, не упускающего ни одного из них. Диалог может реализовываться в "свернутой" форме, когда наличие "других" может быть иногда чисто потенциально. Однако и этом случае предполагаемые, неявные собеседники все равно влияют на восприятие человеком самого себя как участника общественной коммуникации. Как писал Г. Гадамер: "открытость навстречу другому включает в себя признание того, что я должен считаться с чем-то во мне самом, даже если бы не было никого, кто требовал бы от меня принять это что-то в расчет". [43]
Современный человек почти никогда не подготовлен к существованию в трехмерном интеллектуальном пространстве и весьма редко может осознанно контролировать единство всех уровней своего сознания. Хотя в отдельных сферах социальной практики всевозможные подходы к решению этой задачи постепенно возникают. Хорошо известно, например, что в практике подготовки актеров давно используются некоторые методики, направленные на развитие подобных навыков. Знаменитая "система Станиславского" во многом построена как раз на принципе одновременного слежения за соотношением нескольких различных аспектов актерского сознания в процессе сценического действия. Таким образом, актер реализует в себе единство трех измерений. 
Во-первых, он должен следить за степенью совпадения своей личности с личностью персонажа, чью роль он играет (данный уровень можно обозначить как диалог между "я1" и "я2", совмещенными в рамках сознания одного и того же индивида). При этом граница между ними должна быть достаточно четкой, поскольку полное отождествление себя с персонажем пьесы будет означать фазу патологического сознания, избавление от которого иногда требует врачебного вмешательства. 
Во-вторых, актеру необходимо постоянно оценивать степень соответствия своего поведения на сцене поведению остальных участников спектакля, то есть реализовывать подобие традиционного диалога между "я" и "ты". Здесь граница между реальным существованием индивида и пространством его воображаемого бытия может быть несколько менее выражена, чем в первом случае. Известно, что войдя в роль, актер в какие-то моменты испытывает к своим партнерам по спектаклю эмоции, характеризующие внутреннее состояние не самого актера, как личности, а того человека, в образ которого актер перевоплощается. 
Наконец, в-третьих, успешная реализация коллективных усилий достигается лишь тогда, когда каждый из участников спектакля способен оценивать эффективность своего воздействия на зрителей, учитывать реакцию последних, как на свое индивидуальное поведение на сцене, так и на весь ход театрального действия. Таким образом зритель входит в поле зрения актеров в качестве "третьего", который сначала воспринимается как "посторонний", "чужой" (в то же время необходимый для реализации театрального действия), но в случае успешного осуществления актерских действий превращающийся в "своего", в полноправного соучастника спектакля[44]. Данный уровень выражает процесс перехода от оппозиции "они-мы" к отношениям диалога, в которых бывшие "они" превращаются в "возможные мы".
Конечно, описанная модель не исчерпывает всего содержания "третьей координаты" человеческого сознания, но ее реализация способствует более полному раскрытию человеческой природы, чем традиционная двумерная схема "я и ты", обсуждавшаяся множеством авторов. Сегодня, к сожалению, не всегда можно увидеть в общественной жизни даже проявление и этого уровня. Инерционность обыденного сознания, регулирующего бытовую повседневную жизнедеятельность людей, обусловливает то, что и межиндивидуальное и межгрупповое взаимодействие чаще всего строится в рамках отношений "мы-они", в которых "они" воспринимаются только в качестве "чужих".
Инерционность сознания (особенно ощутимая на уровне регуляции обыденного повседневного поведения людей) во многом обусловлена самой историей общества. Разобщенность различных культур и социальных групп, оформлявшаяся на протяжении многих столетий, отразилась и в структуре человеческого интеллекта. Ход современной жизни все более отчетливо демонстрирует слабую связь между различными уровнями и формами сознания. Наиболее наглядно это проявляется при попытках состыковать уровень обыденного "здравого смысла" (связанного с огромным количеством поведенческих программ, порожденных прошлым опытом человечества, продолжающих регулировать жизнедеятельность людей, даже тогда, когда обнаруживается их исчерпанность и неэффективность) с теоретическим сознанием, в рамках которого создаются модели возможного будущего и конструируются наиболее оптимальные для этого будущего поведенческие стратегии. Стремление к целостности человеческой личности, пронизывающее всю мировую культуру на всех стадиях ее функционирования, выражает определенную степень понимания опасности подобного разрыва. Его преодоление требует существенного изменения многих представлений и регулятивов, определяющих общий ход социальной жизни. 
До сих пор в своем взаимодействии с окружающей средой (в том числе и в отношениях с себе подобными) каждый человек ориентируется на свои субъективно понимаемые цели и интересы, даже если искренне считает, что руководствуется "благом народа", общественными потребностями и т.д. Но само понимание этих потребностей обычно представляет собой проекцию своего мироощущения на внутренний мир других людей. Поэтому индивид, в лучшем случае, пытается предугадать возможные реакции собеседников на свои действия и старается создать средства, обеспечивающие управление такими реакциями. Его внимание направлено на выявление повторяющихся связей между действием и результатом и организацию коммуникативных актов таким образом, чтобы те, в ком он заинтересован, превратились в его "подобия", т.е. исходили из его представлений, использовали его оценки и пр.
Еще Гадамер как-то отметил, что в тех случаях, когда речь заходит о том, что мы "знаем" кого-то, это означает лишь наше умение выделить в его поведении "типические" черты, с помощью которых мы относим поступки данного человека к какому-то классу уже известных нам деятельностных ситуаций.[45] Но тогда каждый из участников коммуникационного процесса, воспринимает остальных не в качестве неповторимых личностей, обладающих каждая своими специфическими особенностями, а видит в них вполне стандартных представителей какой-то стандартной же группы, легко превращающихся в элемент его собственной внутренней модели. Следовательно, вместо диалога "я и ты" возникает отношение между однопорядковыми элементами внутренней реальности некоего "я", которыми легко (с точки зрения этого "я") манипулировать.
В зависимости от уровня развития каждого индивида, участвующего в процессах социальной жизнедеятельности, опыт подобного манипулирования может существенно варьироваться. Если человек направляет свое сознание главным образом на самого себя, он склонен приписывать другим людям собственные мотивы, оценки и пр. , до предела минимизируя отношения диалога. Убеждение таких людей в том, что они лучше других понимают интересы и потребности этих других, может порождать с их стороны диктат, насилие по отношению к другим, что в конце концов обусловливает и общую конфронтацию всех участников социального взаимодействия. Другой тип - человек, у которого отсутствует (или слабо выражен) опыт саморефлексии. Он также мало способен эффективно участвовать в какой-либо форме действительного диалога, поскольку чаще всего не может ни явно выразить свою индивидуальную позицию, ни оценить объективно собственные действия. 
Столкнувшись с результатом, не удовлетворяющим человека или таким, представление о возможности которого отсутствовало в его мысленной модели себя, такой индивид склонен искать внешние силы и факторы, вызвавшие неожиданный результат. Каждый достаточно часто сталкивался в бытовых отношениях с чьей-нибудь реакцией, типа: "Я этого не мог совершить", "Не понимаю, что на меня нашло", "Я старался сделать совсем другое", " Я ведь такой же, как и все" и т.п. Такие самооценки могут быть субъективно искренними, но по своей сути они представляют собой определенный рецидив архаического сознания, показывают, что у данного индивида еще не сформировался опыт личностного самоанализа, без которого невозможно осмысливать и прогнозировать свое возможное поведение.
Таким образом, ни крайняя индивидуализированность личности, ни ее растворение в реальных или иллюзорных формах коллективного мировосприятия - не могут обеспечить действительной целостности человеческого сознания, настоящего единства всех уровней и форм интеллекта, присущего конкретному индивиду или конкретному типу культуры. Только одновременное осознание себя в качестве уникальной личности, себя, как представителя какой-то социальной группы, какого-то общества, а также себя, как возможного члена других групп, не тождественных исходной, - создает основу для максимального раскрытия каждым из людей всех возможностей, которыми он обладает. Вообще - быть личностью - значит связывать между собой противоположные проявления мирового бытия, объединять их в целостную систему.[46]
     
3.3. Пространства священного. Христианская антропология на рубеже веков 
       Проблема метафизического осмысления сущности христианства в современной ситуации претерпевает весьма противоречивые трансформации. С одной стороны, христианская идея не перестает оставаться стержнем, вокруг которого ведутся поиски смысла существования в мире духовно разрушенном, утерявшем единые координаты нравственного бытия. С другой стороны, очевидная мысль о том, что в своей истории человечество так и не выработало ориентиров более строгих, определенных и антропоцентричных, чем ценности религиозные, перестает быть очевидной для целых поколений людей. Иными словами, сущность современной христианской метафизики наиболее "плотно" проявляется в антропологическом горизонте.[47]
       Рубежи столетий (и тысячелетий) часто обозначают существенные культурно-исторические вехи в эволюции религиозного сознания. Разделение христианства на Западную и Восточную ветви в XI веке, на рубеже тысячелетий, - событие более чем очевидное. Время возникновения классического протестантизма (начало XVI века) тоже весьма знаменательно. Для русской культуры знаковым событием стало принятие христианства в X веке, то есть незадолго до разделения церквей. Постепенное внедрение в официальную идеологию концепции "Москва - Третий Рим" на