кая, не нуждающаяся в свободе человека и в свободном человеке - российская власть. Рас-путинщина, просто путинщина.
Оснований для негативных оценок и пессимистических прогнозов более чем достаточно. На протяжении всей нашей истории - как это видно и из проведенного рассмотрения - нарастает и приобретает все более отчетливые формы безответственная нетерпимость, ее содержание приобретает все более очищенный, рафинированный вид, она становится все более явным принципом общественного устройства и индивидуального сознания. Можно сказать, что в наше время достигнут предел: либо российское общество действительно станет воплощением чаадаевского пророчества - идеи-урока "как не надо" другим народам и странам, "черной дырой", угрожающей существованию всей цивилизации, либо оно пройдет радикальное духовное обновление, своего рода нравственную реформацию. 
Очевидно, что глубокое фиаско в России потерпела отнюдь не только административно-распределительная экономика, но и сам социально-культурный тип целостности российского общества. Нежизнеспособными оказались, не выдержали поверку временем политический авторитаризм, имперский тип национальной интеграции, приверженность уравнительной справедливости и другие реализации российского духовного опыта, деструктивного в своей апофатичности и нетерпимости. Для условий длительного мира российский исторический и духовный опыт акцентированной лиминальности оказался малопригодным. Он является убедительно эффективным в чрезвычайных обстоятельствах войн, катастроф и прочих бедствий, требующих крайнего напряжения физических и духовных сил. В мирных и спокойных же условиях этот опыт разъедает общество изнутри, обессиливает его этим спазмом самоедского сверхнапряжения. Требуется, таким образом, либо выход из этой системы, требующий решений, не имеющих аналогов в истории по своей сложности и ответственности, либо демонтаж сложившихся традиций социального бытия, их полное разрушение. Но надо отдавать себе отчет в том, что вторая альтернатива имела бы своей ценой саму Россию, причем, не только имперскую, пораженную ксенофобией, агрессивным неприятием нового, но и столь узнаваемую своей духовной мощью, творческим потенциалом и душевной теплотой. Вторая альтернатива означала бы отказ от российского духовного опыта, а значит и, с неизбежностью - от России.
Такой вывод можно было бы отнести на счет личного пессимизма автора. И я заранее и сразу с такой оценкой соглашаюсь. В различных аудиториях приходилось сталкиваться с неприятием делаемых выводов: "Не любите вы русских", "Это слишком безысходно", "Что же культивировать?", "Должна же быть надежда" и т.п. Приходится констатировать, что эта потребность в оптимизме как таковом, самом по себе - одно из проявлений все той же духовной болезни. Можно, конечно, ограничиться дежурным оптимизмом насчет демократизации, свободы слова, приватизации, борьбы с инфляцией и т.п. Типичные сюжеты нынешних дискуссий - от общественного транспорта до университетских аудиторий и Федерального Собрания - необходимость дать позитивный идеал. По заказу? Дать? Кто и кому? Так прорастают уши все того же сознания, доводящего своей логикой до дилеммы: либо продолжение обновления и нарастание напряжений до внутреннего взрыва, либо откат, когда единственным средством консолидации остается сплочение перед лицом "врага" - внешнего или внутреннего - пусть даже выдуманного, т.е. неизбежные насилие и кровь.
Приходится иногда слышать вопрос - а стоит ли вообще рационализировать абсурд? Не имеем ли мы дело просто с неким историческим недоразумением? Например, захватом власти полубезумным уголовником. Я в таких случаях всегда спрашиваю это вы о ком? О Грозном, о Петре, о Ленине, о Сталине, о Ельцине или о ком еще? Или это уже закономерность? Пессимизм методологически более плодотворен и оптимистичен, чем оптимистические векселя или сведение проблемы к абсурдистскому выверту истории. Начиная с абсурда, исходя из него, мы оказываемся беспомощными перед лицом очередного абсурда. Только поняв его природу и неслучайность, получив абсурд в итоге рационализации, можно пытаться противостоять его силам - с одной стороны, и радоваться его поражениям, как бы неожиданны они ни были - с другой. Это будет действительно спасительной правдой, в отличие от спасительной лжи псевдооптимизма, закрывающего глаза на удивительно последовательный ход развития данного типа духовного опыта к возможности конца света в отдельно взятой стране.
Поэтому. Тогда. Чтобы уйти от этого кошмара. В конце концов... В истории нет и не было ни одного народа, добившегося успеха, если он занимался самоуничижением и посыпанием головы пеплом, не искал позитивных начал в своих поражениях и катастрофах, не извлекал зерен подъема из собственных падений. Поэтому - нельзя поганить прошлое. Оно было. Исторический опыт России слишком страшен, чтобы можно было от него отвлечься, забыть о нем. Да и обращение к опыту других культур предполагает обязательное освоение собственного культурного и духовного опыта, а не прыгать из крайности в крайность: из сталинизма в либерализм, а из последнего - в изоляционистское почвенничество.
Талантлив русский человек, русский народ? Неизбывно. Не только талантлив, но и смекалист и предприимчив, что убедительно было продемонстрировано всему миру соотечественниками - учеными, артистами, бизнесменами, "челноками", проститутками, преступниками... Терпелив русский человек? Не то слово - долготерпелив и неприхотлив. Но разве это все - не рыночные ценности и качества? Разве они не являются золотым багажом любого реформатора? Надо только помнить об этих качествах, опираться на них, а не испытывать на прочность и тем более - не отвергать. 
"Реформаторы" действительно несостоятельны - не направленностью реформ, а их исполнением. Отсутствием опоры на собственный духовный опыт, каким бы "не рыночным" он не выглядел. Несостоятельны и непоследовательностью. Ельцин - не Иуда и не вампир. Он... - Гинденбург. Даже психосоматически. 
Неужели не только на своих ошибках ничему не научились, но и умудряемся повторять ошибки других? Или, все-таки что-то изменилось? По результатам исследования "Наши ценности сегодня", проведенного в 1991-1992 гг. в стрессовой ситуации (кризис, бедствие, катастрофа и т.п.) место традиционной спокойной совести (т.е. отсутствия совести?) в центре ценностной структуры оказывается самообеспечение безопасности: российский гражданин начинает понимать, что рассчитывать ему лучше на самого себя. Это уже серьезное изменение духовного опыта. Очеловечивание российского духовного опыта подкрепляется и рядом объективных факторов, создающих, как представляется, ряд позитивных "необратимостей". Прежде всего - это человеческий потенциал современной России, высокий образовательный уровень, элитный уровень профессионализма в ряде сфер. Именно это не позволяет сравнивать Россию с третьим миром, развивающимися странами. Золотым фондом любого современного российского реформатора являются не столько природные ресурсы, сколько именно люди - образованные, оказавшиеся мудрее своих правителей, неприхотливые и терпеливые, поразившие весь мир долготерпением и уникальной способностью к самообеспечению и выживанию. Опыт 1991 и 1993 годов показывает, что в наши - дни уже, наверное, невозможен бунт "бессмысленный и беспощадный" типа пугачевщины или 1918 г. Народ убедительно и веско продемонстрировал горькую и мудрую сдержанность и стойкость, показав, что он мудрее и зрелее своих властителей. Очевидно, сыграли свою роль и всеобщее среднее образование, и просвещающая роль средств массовой информации. Люди, по крайней мере - умом, понимают опасность стихии митинга и погрома. Медленно, со скрипом, но возникает правовая культура, сознание, что есть и должна быть высшая власть закона, перед которой должны уступать амбиции и целесообразность политиков любого уровня. Худо-бедно, с извращениями, злоупотреблениями, но делает свое дело приватизация, формирующая собственность и собственников. Нельзя не отметить обнадеживающую демилитаризацию - несмотря на чеченскую авантюру - политики, экономики, общественного сознания. На смену ксенофобии приходит осознание своего места и своих интересов среди мирового сообщества. И наконец, главная необратимость, главная надежда - это то, что в новых условиях вошли в жизнь фактически уже два поколения - не зашоренных и не оболваненных, немного циничных, но зато рассчитывающих исключительно на свои силы. Практически все жизненные проблемы - от политических до половых - носят поколенческий характер. И в этом случае время работает на будущее России.
Традиционный ответ России на вызовы истории - усиление власти и насилие, включая принудительное нововведение и реформирование, жесткая организация, контроль, подтягивание резервов и ... потери - обязательные и большие. Аналогичное происходит и в наши дни. Опыт с Чечней в этом плане в высшей степени показателен. Однако, нынешняя ситуация отличается парадоксальностью: как и прежде все еще нельзя без насилия, но и уже невозможно с насилием.
Главная задача российского духовного опыта в наши дни - выйти из невменяемости, вырваться из мифологической связи народа и власти, к собственной морали и нравственности, осознание единства проблем истины и свободы, что воля сама по себе - только инстинкт свободы; что единственное добро - свободная, то есть - ответственная, воля, что свобода и добро - синонимы, что бытие коренится в сердце души и что в глубинах бытия нет зла.
Как писал Г.Померанц, "возрождение России означает возрождение открытости, всемирной отзывчивости... Русскому не приходится бороться за внешнюю независимость. Его гнетет собственное имперское государство. И освобождение народов от имперского гнета неотделимо от освобождения личности в России. Малым народам нужна внешняя национальная консолидация, России - вселенский дух и свобода личности... За это - традиции духовного взлета прошлого века. Против - зигзаг в сторону староверческой замкнутости. Стремление выращивать в себе специфически русское кажется мне смешным. Я лучшего мнения о жизненности русского духа, чем наши почвенники. Если мы вернем себе "всемирную отзывчивость"; если освободится и расширится творческая личность; если мы будем прислушиваться к вечности, не затыкая уши от шума времени, думать о вечном и писать об этом по-русски живым современным языком - сама собой расправится русская культура и одновременно вступит во владение своим прошлым и своими мировыми связями. Только такая культура сможет играть роль посредника между малыми народами Евразии и всем миром - и сохранить в Евразии присутствие русского языка"[16].
С точки зрения проведенного нами ранее анализа, российский духовный опыт имеет явный акцент на первом - метафизически трансцендентальном аспекте свободы. Этим объясняется и его эскапизм и эсхатологизм, повышенная тропированность, метафоричность и оценочность русского дискурса - в ущерб его терминированности и объективности. Эта особенность давно уже была выражена в психоаналитической метафоре - трактовке России как подсознания Европы. В контексте нашего рассмотрения это очень точная метафора. Ее можно расширить и говорить о Европе (читай - Западном мире) как сознании России. Метафора эта высвечивает основные оппозиции. Западная культура акцентуирована на внешне-социальном процедурно-гарантийном аспекте свободы: правовой культуре, правовом государстве, демократии, правах человека и т.д. Российская культура делает акцент на трансцендентальности свободы - отсюда ее интравертированность, нравственный максимализм, правовой нигилизм, повышенный интерес к творчеству, бессознательная любовь-ревность, агрессивность по отношению к Западу как своему иному. 
Главная проблема России - не экономика. Эксперты авторитетнейшей международной консалтинговой компании McKinsey во главе лауреатом Нобелевской премии по экономике Р.Солоу в результате глубокого анализа состояния и перспектив российской экономики пришли к неожиданному для них самих выводу: сдерживающие факторы развития лежат не в экономической, а в политической и социально-культурной сферах[17]. Главное - возможность и способность выстроить Россию как "дом свободы и справедливости". С духовностью в России всегда все было в порядке. Сейчас - тем более, когда в России время поисков смыслов, время пророков, самозванцев и прочих гипнонов, время активных прорывов к трансцендентальному. Дело за признанием за каждым права на духовность и выстраивание гарантий от самозванческих притязаний на исключительность. 
Пора начать жить своим умом, обрести собственное сознание. Если продолжит психоаналитическую метафору, то России необходима индивидуация, только - наоборот: не столько вхождение в бессознательное, сколько его прояснение. Но результат будет тот же - рационализация собственного бытия, обретение своего собственного сознания.

4.4. Опыт означивания в стратегии и тактике посткоммунизма
О современном политическом мифотворчестве
Одной из отметин современной интеллектуальной жизни в России является смешение и жанров и стилей мыслительной деятельности. Подчас весьма трудно выделить особенности философской рефлексии в том чистом, "метафизическом" виде, к которому призывают нас классики фундаментальной онтологии двух последних веков. Рефлексия оказывается в плену метафорического, хотя и вполне реального, компьютерного вируса, пожирающего стремление к интеллектуальной свободе "речи-голоса". 
Эта ситуация, конечно, не является оригинальной. Она возникла потому, что конец XX в. европейской (и отечественной) истории подтверждает старую истину о невероятной жизненности архетипов мифологического мышления в культуре.
Духовная ситуация конца XX в. в ее российском инварианте ставит очевидную проблему: эпоха постсовременности с ее претензиями на "опережение" времени и пространства (Ж. Бодрийяр) лишь проясняет мифологему о "покорении" пространства и времени "молодыми хозяевами Земли". Иными словами, постсовременность действительно предстает в виде тотального феномена российской действительности, собирающей в единый континуум "ризомы-корневища"(Ж. Делез) политические реконструкции, идеологические мифы, художественные практики и философские дискурсы.
Каждая эпоха советского и постсоветского периодов отечественной истории характеризовалась особой мифологемой официального философского языка. Так, в 20-е годы, когда свободная философская мысль еще оказывала достойное сопротивление зарождающейся идеологической практике сталинизма, язык марксистского анализа сталкивался с явным культурфилософским противостоянием (последние публикации А.А. Богданова, "восьмикнижие" А.Ф. Лосева или, скажем, "ницшеанские" штудии Ф.Ф. Куклярского). Тем не менее, доктринальные позиции официального марксизма постепенно замещали собой любые проявления языкового и содержательного инакомыслия. Характерной чертой этого языка стала логическая оформленность схоластического типа. "Пределы научности рассуждения" (название последней философской публикации А.А. Богданова) перманентно размываются и мифологизируются.
В 30-50-е годы, когда никакое иное выражение мысли, кроме как "краткокурсочное", попросту не допускалось, язык официальной философии обретает видимость абсолютной (эсхатологической?!) завершенности. Преступлением могли оказаться не только выдержанные в "неопределенном" духе идеологические пассажи, но даже простая буквенная опечатка (сюжет, использованный Андреем Тарковским в кинофильме "Зеркало"). "Логическое" становится равным "идеологическому". Внешняя форма выражения философа-марксиста выливается в позитивистский дискурс. Тем самым в явной форме востребуется стиль идеологического врага.
Период "оттепели" 60-х годов даровал не просто некоторую идеологическую свободу, но и логическую (языковую) вольность. Философские (особенно этического плана) трактаты этого периода изобилуют языковыми фигурами, напоминающими знаменитое стучание башмаком по официальной трибуне (без четко осознаваемых последствий подобного действа). Залихватский язык, парадоксально сочетающийся с языковым "вольнодумием в рамках" становится чем-то вроде признака свободного философствования. 
70-80 годы в определенном смысле попытались объединить предшествующие парадигмы. С одной стороны, целеполагающая неопровержимость дополнялась свободой литературного изложения. С другой стороны, характерная для 20-х годов внешняя оформленность противостояния окончательно стала внутренним делом философского (политологического) текста. Но даже в этих условиях были возможными оригинальные, талантливые по языку способы мышления.
Новейшая история демонстрируют любопытный, возможно, еще не до конца освоенный феномен: прорыв к истинности философского языка, запрещенный в предыдущие периоды, сочетается с разнообразными попытками возрождения новой эклектики. Багаж марксистского образования множится на отрывочность образования философского, в результате чего рождаются монстры современного "миропонимания".
В этом контексте может быть рассмотрена проблема риторических и психологических аберраций языка постсоветской идеологии. Например, современный русский коммунизм в лице своих политических лидеров одной из идеологических установок сделал православную идею. Более того, мысль о том, что у коммунистической идеологии и православной идеи одни и те же корни, стала одним из пропагандистских стереотипов. Приводимая аргументация опирается, как правило, на мысли русских философов (Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, С.Н. Булгаков и др.), оправдывается цитатами из Ленина и Сталина и "освящается" идеями православных подвижников. 
В результате имеет место мифологизированный гибрид, соединяющий в себе "несоизмеримое" (П. Фейерабенд): ценности христианской морали, коммунистический синдром "уничтожения теперешнего состояния" (В.И. Ленин) и практику православного служения. Возрождается один из самых губительных мифов двадцатого столетия, декларирующий единство, почти полное тождество идей практического коммунизма и христианства. Тезис же об их "идеальном" (идейном) совпадении оказывается вполне демагогическим, поскольку, согласно тем же классическим определениям, коммунизм - это практическое движение. В том числе - по практическому искоренению христианского (православного) служения, осуществленному в годы господства коммунистической идеологии. Ситуация усугубляется принципиальным отказом от покаяния за преступления идейных предшественников и учителей, что делает этот гибрид пародией на христианство и гуманизм.
В речах и публичных выступлениях лидеров и идеологов различных компартий такое положение дел проявляется наиболее отчетливо. Можно отметить следующую совокупность демагогических приемов ведения полемики, связанных с "апробацией" современного типа мифологического дискурса.
1. Употребление слов, понятий, имеющих для верующего человека как глубоко внутренний, так и онтологический смысл (соборность, общинность, вера, надежда, любовь). Воспроизводится хорошо известный риторический прием (вспомним знаменитое сталинское "братья и сестры"), смысл которого состоит в уповании на душевно-духовную отзывчивость русского народа, в тяжкие минуты испытаний готового забыть преступления своих вождей. При этом внешняя ориентация на христианские ценности сопровождается отказом от соблюдения очевидных нравственно-религиозных норм в случае с захоронением тела В.И. Ленина. Чудовищные "ометафизиченные" обоснования, которые иногда приходится слышать (римских пап, якобы, хоронят так же, как Владимира Ильича - из интервью г-жи Горячевой; Ленин похоронен так же, как хоронят святых угодников в православных монастырях - любимая мысль г-на Зюганова) свидетельствуют об уровне аргументации лучше, чем любые "оговорки по Фрейду" (мифологическая аберрация-1)[18].
2. Подмена славянофильского (религиозного) лозунга "православие, самодержавие, народность" националистическим гибридом "православие, державность, народность". Отсюда появляется как тезис (вполне, между прочим, антикоммунистический) о "православном русском народе", так и удивительные экстатические смешения цвета знамен и лозунгов в политических спектаклях монархо-большевистского типа (мифологическая аберрация-2).
3. Практи