стые ответы на простые вопросы. Кто виноват? Экспроприаторы-собственники - надо только указать на них пальцем. Что делать? Бороться за власть, для чего необходимо создание российской революционной партии "нового типа". И такая партия была создана. Ее новизна заключалась прежде всего в том, что она не связывала себя парламентскими формами борьбы за власть, ставила себя по ту сторону добра и зла: нет общечеловеческих ценностей и морали, есть партийные интересы и цели, оправдывающие любое насилие по отношению к целым социальным слоям. В итоге мифологемы российского духовного опыта были выражены в марксистской рационалистически-наукообразной терминологии, а сам марксизм приобрел характер учения, дающего ответы на все случаи жизни, т.е. приобрел черты мифологии, что лишь усиливалось его упрощением и популяризацией для целей пропаганды в неподготовленной малообразованной среде. Через искушение "научным социализмом" прошел практически каждый российский интеллигент. Речь, однако, идет не просто об адаптации марксизма российской идеей. Скорее можно говорить об ее "очищении" с его помощью. Марксизм нес в себе самостоятельный мощный заряд духовной энергии, заключенный в единстве глобального размаха, научной глубины и формы изложения, а также мобилизующей силы революции обездоленных маргиналов (пролетариата), которым нечего терять в этом мире. Другое дело, что этот мощный заряд лиминальности пришелся на общество, в котором "овечьи добродетели народа" (Н.А.Бердяев) сочетались с зараженной самозванством интеллигенцией. На фоне изнурительных и унизительных войн, нравственного и политического разложения династии и режима, симбиоз российского духовного опыта и коммунистической идей послужил источником мощнейшего взрыва духовной и политической энергии. Взрыва разрушительного. 
Ростки же инфраструктуры свободы, защиты от самозванства - молодая демократия, земство, народное самоуправление (деревенский мир и казачество) - оказались слишком слабы или несостоятельны.Либерализм, представленный яркими фигурами в научной среде, среди высших чиновников и офицерства, оказался невостребован российским обществом. Подлинная история 1917 г. еще не написана: февраль-октябрь 1917 г. - не столько история захвата власти большевиками в результате реализации гениального плана, сколько история утраты власти русскими либералами, оказавшимися настолько несостоятельными и лишенными социальной поддержки, что к октябрю власть практически валялась на улице и ее могла самозванно присвоить горстка заговорщиков.
 Защитники великодержавных, монархических позиций, от имперского космополитизма до черносотенства, от офицерства и чиновничества до провинциального купечества и помещиков, потерпевшие поражение в Гражданской войне, со временем распознали имперскую великодержавную тему в реальном социализме и коммунистической идеологии. Не случайно А.Деникин в 1939 г. в Париже поднял тост за Советскую Россию и большевиков, которые "смогли сделать то, что не смогли мы - спасти великую империю". В исторической перспективе получилось, что "свои своих не узнаша". В наши же дни прямо осуществляется предсказанный еще в 1920-е годы А. Аскольдовым и С. Франком[8] синтез красной и черной идей, порождая коричневую идеологию коммуно-фашизма и прочего нашизма.[9] Нынешние великодержавники, фашиствующие националисты легко находят общий язык с коммунистами-фундаменталистами, колхозно-совхозными феодалами и другими сторонниками распределительной огосударствленной (по сути дела - вотчинной) экономики.
Русская религиозно-нравственная философия также оказалась несостоятельным противником социализма и даже сама несла в себе изрядный потенциал тоталитарного сознания. Утопизм и эсхатологизм, нравственный максимализм в сочетании с правовым нигилизмом сближают русскую религиозную философию с ее оппонентом - не по букве, но по духу, архетипически. Недаром Бердяев, автор наиболее эмоциональных инвектив по адресу социализма и большевизма и разрушительной критике его в "Философии неравенства", написанной еще в России по горячим следам, не только впоследствии отказался от этой своей работы, не только все более подчеркивал особую близость большевизма русской ментальности, но и увидел в нем выход из тупика цивилизации.[10] . Л.П.Карсавин, вместе с духовно руководимыми им евразийцами, отвергал принцип демократии в пользу корпоративных социальных форм, основанных на жестком иерархическом подчинении индивида социальным образованиям. К этим предпочтительным формам он относил и "некоторые формы диктатуры, как коммунизм и фашизм"[11]. Отвергая социализм , русские религиозные философы видели в нем исторически неизбежный строй. 
Кругом прав оказался П.Я. Чаадаев своим знаменитым парадоксально провидческим афоризмом: "Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники"[12]. Ростки и альтернативы свободы оказались отброшенными. Восторжествовал российский революционаризм с его отрицанием исторической и культурной памяти, отрицанием прошлого, настоящего, традиции во имя несуществующего будущего, с его практикой и культом насилия и смерти. В этой связи трагикомично выглядят плачи на сюжет "России, которую мы потеряли". Современникам были очевидны и упадок и гниение режима, и расшатанность социальных нравственных скреп. Распутинщина, азефовщина (практически во всех российских партиях), цветы зла и дионисийство в художественной культуре. Быстрая агония царского режима продолжилась еще более катастрофической по быстроте агонией народившейся демократии.
Несогласие с существующим - духовный опыт всей российской культуры. Все мыслящие так или иначе, но всегда были "против". Формы этого изначального, "онтологического" несогласия и апофатизма были многообразны. Сочетание народнических традиций с модернизмом и авангардизмом породило эпически парадоксальную форму - сплав эгоцентризма, элитарности и жертвенности. Дополнительный импульс практическому апофатизму дали идеи Ф.Ницше, стремительно вошедшего в российскую интеллектуальную моду после своей смерти в 1900 г., особенно - идея сверхчеловека по ту сторону добра и зла. Приблизить смерть больного. Помочь ему умереть. Пусть сильнее грянет буря. Слушайте музыку революции. Рожденный ползать летать не может. В этом плане М.Горький, А.Блок, Л.Рейснер - фигуры типологически единые. Перед тем, как выплеснуться на улицы Петрограда, призывы к разрушению российского и европейского строя жизни, к уничтожению религиозных и этических кодексов, к разрыву с культурными традициями были выражены на страницах художественных и литературных журналов столичной богемы. 
В этой связи можно говорить об ответственности российской интеллигенции за катастрофу 1917-1922 гг. и за 70-летие тоталитаризма в России. Эта интеллигенция - побег незрелой вестернизации на недостаточно возделанной почве нации и государства, отрыжка народа, неспособного переварить европейскую культуру. Типичный российский интеллигент - полузнайка, в чем-то самоучка с всемирными амбициями, а фактически - разрушитель национальной культуры. Социальную базу российской интеллигенции всегда составляли маргиналы - разночинцы и инородцы, получающие образование. Фактически, интеллигенция - маргиналы русского этноса. Причем каждые реформы, инициированные обычно сверху и при участии той же интеллигенции, детонировали новые маргинализации и отрыв от народа еще одной партии потенциальных интеллигентов. Петровские реформы сдетонировали пугачевщину, реформа 1861 г. - 1905 год, октябрь 1905 и столыпинские реформы - 1918 год, горбачевская "перестройка" - ... Оторванный от западной культуры и не привитый русским корням, он зависает в пустоте, а от собственной неукорененности начинает расшатывать социальные скрепы. Многие тянулись к бесовскому огню мирового пожара. Тянулись и обжигались. Это путь многих: А.Блок, Г.Шпет, М.Булгаков, О.Мандельштам... Сначала "Двенадцать", затем - стремление примириться с реалиями, искупить "вину", дальше - заигрывания со Сталиным и его сатрапами. "Батум" М.Булгакова, воронежский период О.Мандельшатама. Другие, подобно М.Горькому, сомневаясь в период Октября, приняли безоговорочно сталинский переворот, освятив его идеологию перлами типа "Жалость унижает человека", "Если враг не сдается, его уничтожают". Между прочим, это указывает на интимное родство сталинизма и российского Данко-самозванца. Крестный отец, по крайней мере, признал своего наперсника.
Гений (!!!) Ленина выразился именно в способности объединить массовое сознание и государственность, обратить стихию местничества и сепаратизма на государственное строительство, в адекватности почвенным устремлениям - таким как популистские идеи народовластия; славянофильская апология народного духа; нравственный ригоризм; идея сильного государства; русский великодержавный мессианизм, когда Россия предстает выразительницей всего несправедливо эксплуатируемого и страждущего человечества.
Самозванство, безответственная нетерпимость были выпущены большевиками как джинн из бутылки. "Та, единственная" гражданская война - стихия безответственного насилия и национальной невменяемости. Безответственность и нетерпимость воплотились в насилие как ткань общественной жизни. Эту тотальную безответственность могла остановить либо капитализация (история с НЭПом показала, что критическая масса нетерпимости оказалась слишком велика), либо сверхпроизвол сверхсамозванства. Что и было осуществлено Сталиным, роль (не заслуга) которого в том, что он придал этой нетерпимости государственный (официальный) характер, взнуздал и обуздал ее, сделав каждодневной практикой партийно-государственного аппарата. Насилие стало легитимным. Дальнейшее было только делом времени - насколько растянется процесс обессиливания нации этим насилием.

4.2. От мифократии трансцендентального к смыслоутрате: деконструкция тоталитаризма и тотальность деконструкции
Собственно Российскую империю в 1918 г., очевидно, ждала судьба Австро-Венгрии. Финляндия, Польша, прибалтийские республики, Закавказье, начавшийся распад и собственно "метрополии": Сибирь, Дон, юг России ... Этот процесс был остановлен мощным центростремительным усилием. На территории Российской империи были реализованы предпосылки для формирования нового типа общественного самосознания, главными чертами которого были осознание личностью своей принадлежности к общечеловеческой общности, относительно классово однородной, преодолевшей национальные различия, сплоченной единой системой идей, руководящей силой (партией) и приступившей к решению задач, никем в мире не решенных. Объективно и по сути дела была спасена и даже рафинирована до эйдетической чистоты идея империи, а имперское сознание утвердилось в очищенном тоталитарном, рационалистически первозданном виде, практически - как воплощенная абстракция рационалистической утопии. Следствием чего стало полное воцарение нетерпимости в облике сталинизма - идеологии, в соответствии с которой был выстроен сталинский политический режим - сталинщина, и которая санкционировала и оправдывала репрессии этого режима, подавление им реальной свободы и самой ее идеи. 
Главной типологической чертой сталинизма представляется его мифологическая природа. Как и любой миф, он ориентирован на универсальное осмысление действительности; на снятие фундаментальных смысложизненных антиномий человеческого существования; дает его носителям радость узнавания знакомого в еще неизвестном, стимулируя тем самым не интеллектуальное творчество и поиск, а повторение апробированного; создает видимость устойчивости в изменяющемся мире; выступает основой ритуализации социальной жизни и культуры. Как миф сталинизм стоит в одном ряду с многообразными проявлениями мифологии и мифотворчества в ХХ веке: в идеологии, политике, массовой культуре, обыденном сознании и даже науке. Его специфика заключена в том, что, как мифология, сталинизм не только исключительно целостен, но и - претендуя на научность - концептуально развит, оперируя марксистской терминологией. Однако, включаясь в содержание мифологического мировоззрения, философемы материализма, рационалистической диалектики и социалистического утопизма изменялись радикально, переходя в "собственную противоположность": "материализм", оправдывающий любой произвол, упаковывая его в иррационально наукообразную форму, утопизм, претендующий на жизненность здесь и сейчас. Такая амбивалентность свойственна именно мифу. 
Как конкретная идеология и духовный опыт сталинизм - высшая форма практического апофатизма и трансцендентализма. Он подобен вирусу или раковой клетке, уничтожающим собственную среду обитания: духовную, человеческую, природную. Воспроизводя свои мертворожденные конструкции, утопические схемы, забивая ими сознание и культуру, он лишает ее живых истоков, корней и тканей, благословляет и оправдывает прямое уничтожение живого, насилие над ним: природой, обществом, отдельной личностью.
Насилие может осуществляться только специально организованными и мобилизованными для этого людьми. Иначе говоря, рационалистический утопизм для своего проведения в жизнь предполагает создание Системы, способной реализовать сугубо бармалеевский лозунг "Через насилие сделаем всех счастливыми", висевший на воротах Соловецкого лагеря особого назначения. Бюрократизм - социальный alter ego утопического рационализма. Он не способен к творчеству. Он способен только к экспроприации и распределению не собой произведенного, прикрываясь требованием аскетического подчинения личных интересов общественным. Поэтому, в конечном счете, он выражает потребительские установки. Он ориентирован на "проведение идеи", на борьбу с отклонениями от нее, т.е. на учет и контроль, доходящие до абсурда. Администрация ГУЛАГа, например, вела четкий учет зеков. Живой человек или нет - было совершенно несущественно. Важно, чтобы з/ к был в списках - живых или мертвых, чтобы можно было отчитаться.
Наличие механически организованной системы контроля и отчетности, аппарата "ответственных работников" создают иллюзию тотальной ответственности. На самом деле возникает тотальная безответственность. Активность направлена на поиски ухода от личной ответственности в случае проверки. Человек начинает жить и действовать не от себя лично, а "от имени" некоей инстанции. Более того, эта инстанция, диктуя ему внешнее "надо", снимает, тем самым, с него ответственность за свершаемое. "Гносеологические корни" сталинизма подкреплялись, таким образом, корнями социальными - Системой, вербовавшейся из людей, вырванных из привычной устойчивой культурной среды - маргинальной и люмпенизированно части населения.
Совпадение Мифа и Системы породило феномен, который удачливый на именования М.Эпштейн назвал "мифократией".[13] Мифологичной стала сама советская действительность. Она сама стала мифом: работа, план, зарплата, собрание, начальник, контора, лагерь и т.д. превратились в ритуалы, самодостаточные знаки самих себя, главной функцией которых является обеспечение тотального контроля над личностью. Достойно специального рассмотрения отношение мифократии к искусству. Мифократия решительно отвергла одного из своих предтеч - авангардизм ради "реалистического" искусства: соцреализм не отражает действительную абсурдную мифократическую реальность, а создает мифы, т.е. питательную среду той же мифократии.[14]
Антигуманизм и бюрократизм, начетничество и догматизм, самозванство и вождизм, утопизм, доведенный до эсхатологизма, нетерпимость и безответственность, доведенные до амбивалентности добра и зла - этот синтез породил чрезвычайно совершенное - в плане всеобщей безответственности - обустройство государства, состоящее из трех основных подсистем. Выработка идеологии и высшая власть в центре и на местах принадлежали партийному аппарату, вербовавшемуся по принципу личной преданности, способности переступить через себя, т.е. согласно принципу принципиальной беспринципности. Партаппарат принимал решения, но не отвечал за их реализацию перед обществом (в лучшем случае - перед вышестоящими боссами). Эта функция осуществлялась госаппаратом - "приводным ремнем от партии к народу", говоря c ловами Ленина. В результате , чиновники осуществляли решения, которые не они принимали и , таким образом, также не испытывали ответственности. Система взаимной безответственности предполагала наличие третьего компонента власти - устрашающего. Таковым и был аппарат КГБ (НКВД, ГПУ) - аппарат невидимой, но главной власти, цементирующей общество насилием и страхом. Важно, что общество в целом восприняло, а часть и до сих пор воспринимает массовые репрессии как должное и необходимое. Даже самими жертвами этих репрессий, их несправедливость воспринимается через призму этой идеологии. "За что?! Ведь он никогда не участвовал ни в какой оппозиции!" - сквозная тема воспоминаний репрессированных. И ни тени сомнения в необходимости репрессий по отношению к бывшим в оппозиции - агрессивная добровольная массовая нетерпимость, обусловившая оправдание и искреннюю массовую поддержку расправ с инакомыслием, крестьянством, принятие заведомо нереальных планов, втягивание в военные и политические авантюры и т.п.
Проведенное рассмотрение несколько продвигает вперед осмысление по сравнению с простой квалификацией сталинизма как тоталитаризма. Тоталитаризм един и универсален, где бы он ни проявился: в Египте времен строительства пирамид, государстве инков, гитлеровском "новом порядке", Китае периода "культурной революции" или Камбодже "красных кхмеров". Как говорили древние, "дьявол един". Мало сказать об идее всевластия. Необходимо уяснить содержание, природу, причины и истоки, питавшие и питающие конкретную форму тоталитарного сознания. Тоталитаризм не является подобно deus ex machina в древнегреческих трагедиях. Важно понять - какие реальные потребности удовлетворяются в обществе столь патологическим образом. Что позволило Дьяволу воплотиться именно в данной социально-культурной среде? Злая воля злодея Сталина, систематически уничтожавшего "рубашовых", "детей Арбата" и собственных подручных? Или "ленинская гвардия", сами "рубашовы", раздувшие пожар Гражданской войны и грезившие мировой революцией? Или интеллигенция, породившая этих самозванных Данко? Или духовный опыт, породивший эту интеллигенцию?
Сталинизм - нечто чужеродное, искусственное, силой насаждавшееся? Или он подобен вирусу - чужеродному образованию, которое, однако, попав в благоприятную среду, способно переродить ее по своему образу и подобию, нарушив ранее живые связи и омертвив ткани ранее живого организма? Или он сам культивирован этой средой, являясь квинтэссенцией определенных черт российского миропонимания и революционно-демократической мысли? Представляется, что можно говорить о поэтапном заражении, о попадании вируса духовного СПИДа тоталитаризма в исключительно благоприятную почву российского духовного опыта - апофатичного и трансцендентального. 
Сталинизм реализовал единство двух полюсов орационализированной российской нравственности: "принципа Бармалея" и добровольного самоотречения, сознания выпоротых и ищущих кого бы еще посечь. Он придал этой первоначальной амбивалентности кротости и крутости, разведенной затем рационализмом, новую целостность. Полное самовластье на всех уровнях от Вождя-Хозяина до местных "хозяйчиков" подкреплялось одновременным героизмом и энтузиазмом, "агрессивной послушностью". 
Вырождение этого лихорадочного энтузиазма было неизбежно, но было прервано Великой отечественной войной, в которой режим, фактически проигравший ее, воспользовался плодами Народной Победы.
     ***
Ростки духовного освобождения пробились неожиданно и в неожиданной форме авторской песни. А.Галич, А.Якушева, первыми взявшие гитару, Б.Окуджава, Н.Матвеева, особенно ценимый в кругу авторов-исполнителей Ю.Визбор, Ю.Кукин, А.Клячкин и многие другие гениально выразили свое время, его надежды, чаяния, дали нравственный импульс не одному поколению молодежи. Апогеем этого явления стало творчество В.Высоцкого, приобретшее общенародное звучание и значение. Основные темы этого дискурса типологичны российскому лиминальному духовному опыту: тема Ухода от этой скучной и унылой жизни здесь и сейчас: в леса, в горы, в моря, "в г