ение первых оснований математики".
В публикации сохранены некоторые стилистические особенности текстов XYIII века.
[ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ М.В. ЛОМОНОСОВА К РАБОТЕ Х. ВОЛЬФА "ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ФИЗИКА"]
Мы живем в такое время, в которое науки после своего возобновления в Европе возрастают и к совершенству приходят. Варварские века, в которые вместе с общим покоем рода человеческого и науки рушились и почти совсем уничтожены были, уже прежде двух сот лет окончились. Сии наставляющие нас к благополучию предводительницы, а особливо философия, не меньше от слепого прилепления к мнениям славного человека, нежели от тогдашних беспокойств претерпели. Все, которые в оной упражнялись, одному Аристотелю последовали, и его мнения за неложные почитали. Я не презираю сего славного и в свое время именитого среди других философа, но тем не без сожаления удивляюсь, которые про смертного человека думали, будто бы он в своих мыслях не имел никакого погрешения, что было главным препятствием к приращению философии и прочих наук, которые от нее много зависят. Чрез сие отнято было благородное рвение, чтобы в науках упражняющиееся один перед другим старались о новых и полезных изобретениях. Славный и первый среди новых философов Картезий осмелился Аристотелеву философию опровергнуть и учить по своему мнению и вымыслу. Мы, кроме других его заслуг, особенно за то благодарны, что тем ученых людей ободрил против Аристотеля, против себя самого и против прочих философов в правде спорить, и тем самым открыл дорогу к вольному философствованию и к вящему наук приращению. На это взирая, сколь много новых изобретений искусные мужи в Европе показали и полезных книг сочинили! Лейбниц, Кларк, Локк, премудрые рода человеческого учители, предложением правил, рассуждения и нравы управляющих, Платона и Сократа превысили ? ...? Едва понято, сколь великое приращение в астрономии неусыпными наблюдениями и глубокомысленными рассуждениями Кеплер, Галилей, Гугений, Делягир и великий Невтон в краткое время учинили, ибо столь далече познание небесных тел открыли, что ежели бы ныне Гиппарх и Птолемей читали их книги, то они тое же небо в них едва узнали, на которую в жизнь свою столь часто сматривали. Пифагор за изобретение одного геометрического правила Зевсу принес в жертву сто волов. Но ежели бы за найденные в нынешние времена остроумных математиков правила по суеверной его ревности поступать, то бы едва в целом свете столько рогатого скота сыскалось. Словом, в новейшие времена науки столько возросли, что не только за тысячу, но и за сто лет жившие едва могли на такое надеяться. 
Сие больше от того происходит, что ныне ученые люди, а особливо испытатели натуральных вещей, мало взирают на родившиеся в одной голове вымыслы и пустые речи, но больше утверждаются на достоверном искусстве. Главнейшая часть натуральной науки физика ныне уже только на одном этом свое основание имеет ? ...?
? ...? В числе первых почитается сия книжица, в которой все опыты к истолкованию главных натуральных действий нужнейшие кратко описаны. Описатель оных есть господин барон Христиан Вольф.., который многими изданными от себя философскими математическими книгами в свете славен ? ...? . [ 1. Листы 7-9]
 [ИЗ РАБОТЫ 
"СОКРАЩЕНИЕ ПЕРВЫХ ОСНОВАНИЙ МАТЕМАТИКИ".
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Для двух причин я люблю и восхваляю Математику, во-первых, для исправления хорошего порядка, коим содержащееся в ней учение предлагается и утверждается. Потом для ее наук самых, которые как в истинном познании естества, так и в человеческой жизни весьма много приносят пользы. И для сего всякому учащемуся необходимо нужною почитаю Математику ? ...? И для того хвалю я обыкновение греческих философов, кои никого не допускали к учению прежде, нежели научился арифметике и геометрии; ибо кто т ому основательно научиться желает, тот должен иметь навык, понимать все ясно и разыскивать строго, справедливо ли то, что он слышит или читает. Да и те, кто основательно познать хотят истину христианского закона, не должны быть легкомысленны и верить всему для того только, что сказал учитель; не довольно сего, что только от учителя слышать истину, но должно и самим понимать, что то есть самая истина, и быть уверенным своим умом, что учительское толкование Писания праведно, и преподаваемое учение выведено из этого справедливого истолкования правильно.
? ...? В этом деле Логика с Законом сходна: Закон показывает, что есть добро и что зло, и откуда происходит познание прегрешений, однако ж не дает способности к препровождению добропорядочной жизни. А Математика, ежели надлежащим образом ей обучаться, подает всегдашнее упражнение ясного понятия и точных доказательств и так помалу приучает к правильному употреблению законов логики...[3. Лист 2-3]
Первоисточники
1. Вольф Христиан. Вольфианская экспериментальная физика с немецкого подлинника на латинский язык сокращенная, с которого на российский язык перевел Михайло Ломоносов. 2-е изд. СПб: Типография Императорской Академии Наук, 1760.
2. Вольф Христиан. Разумные мысли о силах человеческого разума и их исправном употреблении в познании правды. СПб: Типография Артиллерийского и Инженерного Шляхетского кадетского корпуса, 1765.
      3.   Вольф Христиан . Сокращение первых оснований математики, сочиненное в пользу учащегося юношества: В 2 т. СПб: Типография Морского Шляхетского кадетского корпуса, 1770. Т.1.

5.2. Слово и тело постмодернизма: от феноменологии невменяемости к метафизике свободы.
Еще в 1970-е годы, чем дальше, тем больше, все возрастала популярность французского постструктурализма. Ж. Бодрияр, Ж. Батай, Ж. Деррида, Ф. Гваттари, Ж. Делез, Ж. Лиотар, стали законодателями философической моды в среде творческой и околотворческой интеллигенции, а "симулякры", "дискурс", "деконструкция", "шизоанализ" и т.п. - бонтоном и каноном постмодернистского философствования. При этом происходили странные вещи. Так, деконструкция представала неким откровением, хотя речь шла о вещи давно и хорошо известной в истории мысли и культуры. Например, сократовский метод, как он описан Платоном, по сути дела ни что иное как "деконструкция". Примерно о том же много писали Новалис, Ф. Шлегель и другие романтики. А чем как не "деконструкцией" являются хорошо известные "остранение" (В.Б. Шкловский), "очуждение" (Б. Брехт), "дистанцирование" (Д. Дьюи), "лиминальность" (В. Тернер, М. Спариосу) и т.п.?
Эта многословная, маловразумительная, перенасыщенная метафорами и аллюзиями стилистика объявлялась "диалогичностью" осмысления (со ссылками на неверно понятого М.М. Бахтина), "диалогом культур", полифоничностью. 
Складывалось впечатление аналогии с майкрософтовскими программами Windows: недостатки и слабости очевидны, все это понимают, но все вынуждены ими пользоваться, прежде всего, в следствие навязчивого маркетинга. Изощренное скрытое цитирование, игра намеками оказывались ничуть не лучше осточертевших пасьянсов из цитат классиков марксизма-ленинизма и философических "фиг в кармане". Очень хотелось прямой философской речи. 
Но одно дело личные вкусы и пристрастия, а совсем другое дело - объективный процесс развития современной философской культуры и шутками насчет Derrida's very successful marketing promotion не отделаться. Впрочем, некоторые ответы лежали на поверхности. Прежде всего, это неанагажированность постструктурализма и постмодернизма в целом никакой идеологией. Черта, обладающая несомненной привлекательностью в обществе, перенасыщенном официозной идеологией, пронизывающей все сферы и поры социальной и личной жизни. Более того, точнее было бы говорить о невозможности идеологической анагажированности постмодерна в принципе, в силу декларируемого им отсутствия единой позиции, внепозиционности, возведенной в едва ли не единственный критерий стилистики и поэтики. Состояние "полного аута" тем более оказывалось созвучным интенциям сознания, стремящегося не то чтобы к самоопределению, а скорее - к самосохранению.
Другой привлекательной стороной постструктурализма и постмодернизма является создаваемое им впечатление технологичности и мастерства, поскольку на первом плане оказывается стилистическая игра смыслами и интерпретациями, предполагающая как общую эрудицию, так и определенное владением словом. Осмысление явления как произведения, подчеркнутая демонстрация его замысла, всех возможных мотиваций и техник воплощения замысла, придают философии и поэтике вид не только аналитики, но и теории и методики творчества, создания некоей новой реальности. 
 Правда, настораживало до боли в сердце знакомое предпочтение заграничных перепевов отечественного опыта (в данном случае - русского формализма) самому этому опыту и его осмыслению. Отсутствие интереса к отечественным источникам новомодного философствования дополнялось незнанием особенностей формирования и развития породившей постструктурализм французской философского культуры в ее стремлении преодолеть остатки рационалистического наследия. В результате отечественные постмодернисты оказывались, как обычно на Руси, самыми поструктуральными из всех постструктуралистов в своей абсолютизации деконструктивистских дискурсивных практик. Именно это отмечал даже сам Ж.Деррида в один из своих приездов в Россию. Но и это можно было бы отнести к особенностям духовного опыта отечественной интеллигенции, склонной верить на слово новомодным зарубежным идеям и принимать их буквально как руководство к действию, оказываясь в итоге "большими католиками, чем сам Папа". Очевидно, что немаловажную роль играло и определенное созвучие постструктурализма российско-советскому духовному опыту.[8]
Однако, не покидало ощущение, что все эти объяснения поверхностны, не затрагивают чего-то более существенного. Да и обилие публикаций и дискуссий, посвященных постмодернизму, его источникам, причинам, перспективам не убеждало. Итоги этих дискуссий оказывались весьма неопределенными,[9] как, собственно, и сам постмодернизм с его стилистикой неоднозначности и амбивалентности.
Но и за рубежом существует общий повышенный интерес к поиску веских аргументов, разъясняющих и уточняющих причины интеллектуальной неудовлетворенности постмодернизмом - с одной стороны, и способствующих уяснению его реального значения с другой. 
Для решения этой задачи представляется необходимым обратиться не столько к вешним, "техничным" характеристикам постмодернизма, сколько к его менее очевидному плану, если угодно, перейти от его феноменологии к метафизике, и особенно - к метафизике нравственности, погрузить его в несвойственные ему контексты, отстранить, подвергнуть деконструкции, то есть отнестись к постмодернизму адекватно - постмодернистски.
Думается, что постмодернизм демонстрирует некий урок осмысления действительности, человека, его места в этой действительности. И как всякий урок, он, наверное, решает три задачи. Во-первых, дает позитивные образцы. Во-вторых, показывает - как не надо. В-третьих, ставит новые задачи. 
В позитивном плане речь может идти о вещах очевидных и не очень. Очевидным, например, является определенный уровень образованности и эрудиции как необходимое условие творчества, восприятия и понимания, существования культуры в целом. Дело не только и не столько в милой сердцу советского интеллигента "фиги в кармане", сколько в принципиальной полифонии, многоголосии и стереометричности образов, пониманий, интерпретаций. Это сближает стилистику постмодернизма с поэтикой нонсенса и абсурда. При этом следует помнить, что нонсенс и абсурд отнюдь не означают лишенность смысла. Скорее наоборот, речь идет об обилии различных прочтений и интерпретаций, буквально - о факторизации смысла. В этом плане постмодернизм дает буквально технологию различных, читай - любых - пониманий и осмыслений. 
Но есть у постмодернизма достижения и менее очевидные, но не менее, если не более глубокие и существенные.
Телоцентризм
"Слово и тело" - не столько парафраз известной формулы российского сыска, сколько обозначение существа проблемы. Сутью современной цивилизации, с которой кое-кто связывает даже "конец истории", является идея рациональности в двух своих основных ипостасях. Во-первых, "слово", которое "было вначале", которое "было у Бога" и которым "был Бог". То Слово, которое Логос в греческом оригинале "Евангелия от Иоанна". А Логос это не только слово, но и мысль, и разум, и правило, и закон. Иначе говоря, Слово как разумное содержание мира, доступное человеческому познанию в силу и в меру разумности самого этого познания. И во-вторых, это эффективное и целенаправленное действие, оказывающееся рациональным именно в силу достижения желаемого результата с оптимальными затратами средств. 
Можно по разному идентифицировать эту цивилизацию - как фаустовскую, как прометеевскую, как Abendlandes и т.д., но факт налицо - ее содержанием является именно идея рациональности во всех ее проявлениях и коннотациях от разумности до эффективности, иначе говоря, - слова и дела.
Активизм и прагматизм давно уже ставились под сомнение за тенденцию самозванного преобразовательного насилия. И круг этих сомневающихся постоянно рос - от гуманитариев и пацифистов до защитников окружающей среды - и критика велась, прежде всего, с позиций самой рациональности. К концу нашего столетия вызрело и приняло характер общего места сомнение в рациональности как таковой. И в постмодернизме был сделан следующий шаг - в направлении смены системообразующего центра современной культуры как перехода от Слова к Телу, от интеллектуальности и духовности к телесности, от вербальности к зрительному образу, от рациональности к "новой архаике", когда в центре ментальности и дискурса оказывается тело, плоть. 
Можно говорить об утрате культурой, в том числе русской, Слова как доминанты. "На место Слова встало Тело, культура перестала быть логоцентричной и оказалась телоцентричной".[10] "В постмодернистическом опыте, - замечает Л. Морева, - телесность и ментальность как бы меняются местами: тело становится внутренним, а ментальность - внешним планом "считываемого" содержания. Телесность во всем спектре пространственно визуализированных метафор становится доминантой подлинности происходящего, спасением от "симулякризированных пустот."[11]
Именно с этих позиций ведет свою критику рационализма, или как он выражается - "логоцентризма", европейской философии и культуры Ж.Деррида, согласно которому в основе европейского рационализма лежит агрессивная, сексуально окрашенная, даже - непристойная и порнографичная установка, восходящая к эротическому насилию и обладанию: познать как поять, овладеть истиной, открытие как срывание покрова, обнажение реальности как и т.д. В этой связи Ж.Деррида даже говорит о "фал-лого-центризме" европейского рационализма.[12]
Невербальный ratio, осязательность и эротизм, sexus и сексизм как источники и исходные метафоры философствования, переход в базовых познавательных чувствах от зрения и слуха к осязанию, тактильности, возрождение на этой основе интереса к донаучным и вненаучным формам осмысления действительности. Такой подход обладает несомненным колоссальным креативным потенциалом, дает мощный стимулирующий импульс интуиции, научному поиску, аргументации.
Инорациональность тела, своеобразный дискурс невыразимого открыли новые проблемные поля философского осмысления, недоступные или игнорировавшиеся ранее. Так в телоцентрической парадигме возникла возможность говорить о пределах онтологической разрешимости тела, феноменологии коммунальной телесности, анатомии покойной мысли, теле и греческом мифе, женском теле как предмете и способе философствования[13], философии святости и телесности, кенозисе как самоистощании[14], осязании мысли[15], сознании живого тела[16], философии раны, крови и культуры, даже философии пощечины[17], семантике плевка, каннибализме и фекализации культуры[18], философском осмыслении телесности ландшафта[19], телесно-сексуальных сюжетах, аспектах, фактах биографий в художественном творчестве и политике[20], политологии[21]и т.д.
Чуткий и удачливый на обобщения М.Н. Эпштейн придал этому интересу к телесности глубокую культурологическую фундированность, связывая возникновение культуры как таковой с grooming' ом - рефлексом очищения тела от грязи и выделений, который, в отличие от пожирания и совокупления, не есть слияние особи с чем-то внешним, а наоборот - есть своеобразный путь к себе, своеобразная телесная рефлексия. Поэтому телесное самоочищение животного может рассматриваться как инстинкт культуры, фильтр, с помощью которого животное структурирует внешнюю среду под себя, под "свое внутреннее".[22]
Если в центре осмысления человеческого бытия оказывается тело, то сама логика осмысления выводит в контекст телесного существования. Понять что-либо - значит выйти за его пределы, в его контекст. Так понять смысл слова можно только из контекста фразы его использования, смысл фразы - из контекста текста, смысл текста и т.д. Смысл жизни - за пределами самой жизни. А что является контекстом жизни? Окончание человеческого существования есть окончание телесного бытия, смерть. Но что тогда есть смерть? Отрицание жизни? Не-жизнь? Другая (иная) жизнь? Неспроста в постмодернистском философствовании сформировались своеобразная апокалиптика[23]и танатологическая традиция осмысления феномена смерти, дискурсов о ней в широком историко-культурном диапазоне от погребальных обрядов до некрореалистических экспериментов в современном киноискусстве.[24] Очевидно, что и в этом случае на первом плане - тело, плоть, многообразные игры в культуре с мертвым телом, телом как таковым.
Философская мысль приобретает характер своеобразного триллера, что немаловажно в рекламных целях, для маркетинга идей - страшилки всегда привлекают повышенное внимание, вызывают интерес, производят впечатление интеллектуальной и общей смелости. 
К этому можно добавить общую телесно-визуалистскую ориентацию культуры конца века, выражающуюся в потребительстве (консьюмеризме), культе здоровья, сексуальной акцентуации, формировании и продвижении привлекательных имиджей в рекламе, политике, искусстве, даже религии и науке, роли новой образности в виртуальной реальности информационных технологий.
И здесь мы уже можем перейти ко второму и третьему урокам постмодернизма. 
Логоцентричность телоцентризма
Прежде всего, относительно кризиса логоцентризма и рационализма в современной культуре. Можно сколько угодно интересно, ярко и "со страшилками" говорить и писать об этом. Но следует все-таки помнить, что у истока современной цивилизации лежит встреча Иерусалима и Афин, синтез двух великих идей монотеизма и логоса. Мир един и человеку дана возможность с помощью рационального мышления познавать скрытые за внешними проявлениями закономерности этого мира. В основе всей современной культуры и цивилизации, как ни крути, но лежит именно рациональность. Именно она, треклятая и убогая рациональность, позволяет пользоваться плодами цивилизации, в том числе и создавая развесистые симулякры. В основе ЭВМ, как IBM PC , так и столь любимых постмодернистами Макинтошей, лежит убогая бинарная логика, причем не только в программном обеспечении, но и буквально "в металле", поскольку именно "ограниченные" законы логики моделируются в чипах, и либо сигнал проходит, либо нет, а третьего не дано. И именно эта убогая бинарная логика и создает возможности нового "нелинейного" письма. 
Другой разговор, что рациональность и "бинарность" настолько глубоки и изощренны, что способны принять вид симулякра, новой телесности и прочей крутой квазирациональности. Призывы к новой архаике и заклинания логоцентризма в известной степени обусловлены общей впечатлительностью и научно-технической необразованностью большей части гуманитарной общественности. Как в свое время жившие в доселе понятном им мире племена, столкнувшись с европейской цивилизацией, воспринимали ружье как "огненную палку", так и нынешние "новые дикари" принимают имидж и рекламу за реальность, не зная кем, как и зачем она сделана. А Силиконовая Долина и Денвер могут позволить себе веселиться, глядя на деконструктивистское ломание игрушек, устройство которых уже не понять вполне взрослым дядям и тетям. И какая-нибудь очередная