ицом и испуганными глазами.
     Гид  что-то жестко  сказал ему на пекинском диалекте,  а китаец  только
склонил голову, - Хао, хао...
     Между  заборами английской и  русской  миссии  подошли  они  к северным
воротам,  китаец  толкнул незапертую  калитку  и  они  оказались  в  зеленой
прохладе сада.  Косые лучи утреннего  солнца едва пробивались  сквозь густую
листву деревьев, воздух был напоен сладким  ароматом цветов, клумбы  которых
подступали прямо  к раскрытым окнам посольского здания, занавешенным изнутри
свободно свисавшими сетчатыми пологами от москитов. Направо, через солнечную
лужайку, были видны открытые ворота конюшни, из которых негромко раздавалось
легкое  горловое  ржание  коней, хрумканье  сена,  запах  навоза...  Налево,
скрытые  деревьями  и  кустами,  виднелись небольшие  домики  для  персонала
миссии.
     Вслед  за  побито-понурившимся  китайцем  Ватацубаси  обошел посольский
особняк   и  подошел  к  его  южному  фасаду,   на  крыльце  которого  сидел
казак-забайкалец и курил трубку. Ворота на Посольскую улицу были распахнуты,
молодой человек только что  вывел на улицу прекрасного вороного коня, ступил
в стремя, вспрыгнул в седло и, толкая коня коленями,  направил его к каналу,
в сторону японской миссии.
     Проводив всадника взглядом, казак, глубоко затянувшись, лениво поглядел
на китайца, - Здорово, Лю, кого привел?
     - Моя мало-мало заболеть еси, сына привел, помогать надо.
     - И когда это ты раздобыл себе сына?
     - Его Тяньцзине работай, рикша бегай, - объяснил китаец.
     - Ну, давай, - махнул трубкой казак, потеряв к ним интерес.
     Поднявшись по ступенькам,  они вошли  в темную  прохладу дома. Открытая
дверь из прихожей вела в канцелярию, как Ватацубаси понял по столу  с медным
чернильным  прибором, застекленным шкафам с картонными папками  в  мраморных
разводах,  высокой  конторке у  окна, железному  простенькому  сейфу и  ряду
стульев у стены. Из прихожей дверь направо вела в квартиру первого секретаря
посольства,  что буркнул ему  слуга-китаец, а  налево - в  жилые апартаменты
господина русского  посланника.  Уже  из  канцелярии дверь  вела  в  кабинет
посланника, окнами на северную,  затененную сторону, как он понял, в  зелень
сада. В углу на гвоздике висел веник и стояли ведро и два медных тазика, а в
них лежали тряпки, кусок мыла,  пемза... И началась уборка дома. Они мыли, и
терли, и скребли, и  носили воду из колодца у конюшни, и  опять мыли, терли,
скребли...  весь дом, начиная  с канцелярии и кабинета посланника,  открытые
окна которого  действительно выходили в  сад,  потом  пять комнат  господина
русского  первого  секретаря посольства,  и  уже  за  полдень  принялись  за
апартаменты  поздно проснувшегося  господина посланника. Пообедал Ватацубаси
принесенной с кухни слугой-китайцем специально для них сваренным рисом.
     - Казаки кушать давал,  - объяснил Лю по-русски,  как-то поняв, что его
русский Ватацубаси поймет лучше, чем китайский.
     Отобедав, они отправились убирать двор перед посольством, потом дорожки
в  правой  части  миссии, вокруг домиков персонала, и к концу  дня принялись
убирать вокруг конюшни, уборной и сарая с оставшимися от зимы дровами.
     Вечером он  подробно  рассказал обо  всем  полковнику  Шиба и господину
советнику Сугияма и предложил забраться в  русское посольство этой же ночью,
но они велели не спешить, помогать слуге-китайцу не  менее недели, тщательно
ознакомиться и привыкнуть к русской миссии и кабинету посланника.
     Каждый  вечер  он  рассказывал  внимательно слушавшим  господам  Шиба и
Сугияма о мельчайших  деталях  обстановки  в здании  русской  миссии  и  они
перебирали разные варианты планов похищения бумаг.
     Наконец было решено провести операцию  в ночь с субботы на воскресенье,
с учетом того, что в этот вечер у господина Кассини обязательно будут гости,
выпьют они крепко и  разойдутся  не ранее часа ночи. В два часа Ватацубаси с
фанзы  переберется  на  крышу конюшни,  спрыгнет  в проход  между конюшней и
дровяным сараем, пользуясь новолунием и  обычным безлюдьем пересечет прыжком
дворик перед конюшней, и  садом прокрадется к окну кабинета посланника. Ночи
стоят душные,  поэтому  окон  не закрывают, и  он  легко сможет проникнуть в
кабинет.  Там он, подсвечивая себе  фонариком, откроет  сейф, сложит из него
все бумаги в сумку, а если их окажется  много, то переберет в поисках самых,
с его  точки зрения, интересных, и  прежним  путем вернется на крышу  фанзы.
Сейф в канцелярии было решено не трогать, так как  господин советник Сугияма
сказал,  что  особо  ценных бумаг  там и  быть  не должно, их  хранит у себя
посланник. И, во-вторых, дверь из канцелярии постоянно открыта в прихожую, а
та  - на крыльцо,  где всегда дежурит  казак. Слуга-китаец  и  "студент"  из
японской миссии помогут ему  доставить бумаги в посольство, а  за воскресный
день  все  документы будут перефотографированы.  В  ночь  на понедельник  он
должен будет  вернуть бумаги  в сейф  и  постараться положить  их  в  том же
порядке,  как  они лежали.  Китаец  Лю, как  опасный свидетель  и  возможный
предатель, будет ликвидирован.
     В субботу,  отработав,  как  обычно  вместе с Лю  на  уборке в  миссии,
Ватацубаси кружным  путем  вернулся  в  свою комнату, плотно  поел  и крепко
уснул. Собою он владел и пугать возможными неприятностями не собирался.
     В  полночь  господин  полковник  Шиба  разбудил его. Он  быстро  встал,
умылся, поел и вскоре к нему зашел Итиро Кэбура сообщить, что гости русского
посланника разошлись.  Ватацубаси  и  полковник Шиба еще  раз  обсудили  все
варианты  действий   на  непредвиденные   случаи  и,  сопровождаемые  Итиро,
отправились к фанзе китайца Лю.
     Итиро Кэбура поднял спавшего Лю и велел ему проводить на крышу и помочь
перебраться на конюшню русской миссии господина Ватацубаси. Хотя китаец Лю и
давно ожидал чего-то подобного, знал, что за украденный у русских рис и вино
ему придется заплатить  высокую цену, но руки и  ноги ему едва повиновались.
Освещенное жалким желтым огоньком масляной плошки  его лицо, мокрое от пота,
умоляюще тряслось. Предчувствие самого ужасного томило его.
     - Генерал, не ходи, - просил он, - я чувствую худо, не ходи...
     Итиро дернул его за руку, - Молчи, - и пригрозил револьвером.
     С  крыши   фанзы  Ватацубаси  качнулся  вперед,  поймал  руками   остро
затесанные бревна  частокола, подтянулся и перебросил ногу на крышу конюшни.
Внизу  всхрапнул,  переступил  и тяжело  оперся о стену  проснувшийся  конь.
Ватацубаси затаился. Не  менее минуты он провел на крыше здания, вслушиваясь
в темноту, потом,  низко пригнувшись, спрыгнул вниз, в проход между конюшней
и  сараем. Конь еще раз всхрапнул.  Все  расстояние от конюшни до садика, от
клумбы  к  клумбе и  до  четвертого окна  от  угла  здания  миссии  были  им
неоднократно  промеряны  шагами и  обостренно точно  лежали  в памяти.  Лишь
тихонько похрустывал  песок под  ногами, да били по лицу глянцевитые крупные
листья магнолий. Но вот и нужное окно  на смутно белеющей стене  посольского
особняка. Притаившись,  он  еще  пару  минут  посидел  в  кустах,  поднялся,
отодвинул рукой чуть шуршащий  полог  противомоскитной сетки  и  заглянул  в
комнату. Было темно,  тихо, тревожно  и  таинственно.  Он стал  коленями  на
подоконник, вынул  из  кармана  платок  и обтер подошвы  сандалий, чтобы  не
оставлять на полу влажной земли. Тихонечко опустился в кабинет и замер.
     Вдруг  в  ночной тиши  спящего  дома раздались шаги  и  голос  русского
посланника спросил, - Не спишь, Тарас?
     - Никак нет, господин граф,  - ответил дежуривший на крыльце у открытых
дверей дома казак.
     Шаги раздались ближе, дверь из канцелярии  в кабинет распахнулась  и на
повторе с канделябром о три свечи показался посланник граф Кассини.
     Ватацубаси едва  успел присесть  за письменный стол, стоявший у  правой
стены, боком к окну.
     Посланник сделал три нетвердых шага от  двери к столу, поставил на него
канделябр и обернулся к сейфу.
     Замерев,  Ватацубаси  выглядывал из-за  угла столешницы, моля  богов не
мешать,  увести  русского  посланника  и   не  позволить  ему   позвать  для
какой-нибудь надобности в кабинет казака, иначе непременно его обнаружат.
     Но посланник  потыкал, не попадая,  в скважину ключом, негромко щелкнул
замок и дверь сейфа медленно  отворилась. Граф  вынул левой рукой из кармана
синего атласного халата сверток бумаг и  положил их  на среднюю полку. Потом
закрыл  сейф,  сунул  ключ  в карман, взял канделябр, повернулся, освещая  и
осматривая  кабинет,  и вышел, тихо прикрыв  дверь. На этот раз он не сказал
казаку ни  слова, прошел к себе  и  было  слышно, как там глухо стукнули три
двери и скрипели половицы.
     Дом опять погрузился в сонную тишину. Затаив дыхание, Ватацубаси слушал
и слушал, потом начал считать про себя, решив, что счета до пятидесяти будет
достаточно,  казака  сморит сон.  Досчитал, выдохнул воздух, настраиваясь на
первое движение, но передумал и еще раз досчитал до пятидесяти.
     В доме было тихо и сонно.
     Крадучись, чтобы не  скрипнули  половицы,  он  подошел к сейфу, ласково
погладил  его, уговаривая не противиться, в полной темноте нащупал отверстие
замка, тихонечко вставил ключ, замер, прислушиваясь, но все было спокойно.
     Нежно, осторожно, крадучись, боясь громко щелкнуть ригелем, он повернул
ключ и потянул на себя ручку. Сейф открылся!
     При  свете канделябра русского посланника Ватацубаси видел, что бумаг в
сейфе немного, поэтому решил не рисковать,  роясь  при свете  электрического
фонаря в документах, взял стопку с верхней полки и  положил  в первый карман
сумки, затем взял бумаги  со  следующей полки и положил во второй карман. На
нижней полке лежала толстая книга. Нужна ли она? Но тут же вспомнил, что это
может быть книга шифров и тоже положил ее в сумку.
     Прищемляя дверцей левую руку, чтобы не раздался лязг металла, он закрыл
сейф, повернул ключ и почувствовал, как тяжелый ригель стал на место.
     Дело сделано!
     Он прокрался к  окну, еще раз замер и  услышал,  как  на крыльце  казак
Тарас свистит во сне носом.
     Спи спокойно, дубина стоеросовая, - пожелал ему  Ватацубаси  и нырнул в
сад.

     Среди малозначительных бумаг в сейфе русского посланника был  обнаружен
и  явно представляющий интерес  исполненный  на французском, дипломатическом
языке  документ,  который  был  перефотографирован,   наскоро  переведен  на
японский и срочно доставлен  в Токио, в Политический отдел Гай-му-шо, где на
него  набросились эксперты.  Тщательно,  усердно  изучив его, они  пришли  к
выводу,  что документ,  представленный в копии, нельзя считать присланной  в
Пекин русским  МИД копией текста  договора  между Россией и  Китаем,  на что
указывает отсутствие заключительной части - подписи, даты и иных реквизитов;
в вводной части не названы поименно представители китайской  стороны,  тогда
как с русской назван Кассини; сам текст договора не разбит на статьи и в нем
имеется  целый ряд невозможных для  подобного рода документов стилистических
погрешностей.
     С другой стороны, украденный документ представлял значительный интерес,
так как, без  сомнения, в полной мере отражал  размеры  аппетитов  России и,
вполне  возможно,  полностью  включал  в себя  статьи договора,  на  котором
настаивала Россия.
     В этом документе говорилось следующее.  Китай представляет России право
на постройку железной дороги  от одной  из станций Сибирской  магистрали  на
Айгунь-Цицикар-Бодунэ-Гирин и от Владивостока до Ханьчуня и далее на  Гирин,
и на  их  эксплуатацию в  течении  тридцати  лет, после чего  они могут быть
выкуплены  Китаем. России  представляется право  на  строительство  железной
дороги от Гирина в Мукден и далее на Шанхайгуань, с правом выкупа  ее Китаем
через  десять  лет.  Сеть  дорог от Шанхайгуаня  вглубь китайской территории
будет строиться  с  пятифутовой  русской  колеей,  для  облегчения  торговых
сношений  между двумя странами. Для охраны всех  этих  железных дорог России
предоставляется право держать  на  важных станциях пехотные  и кавалерийские
части. В  виду  возможных  военных действий  на азиатском  материке,  Россия
получает в аренду порт Цзяочжоу сроком на пятнадцать лет, но только в случае
прямой опасности возникновения боевых действий,  чтобы не  возбудить зависти
или подозрений других государств.  В  случае начала  военных действий Россия
получает право  занять  порты Ляодунского полуострова, а до  той поры  Китай
обязуется укрепить  их в военном отношении и никому не уступать. Кроме того,
Россия получает право на разведку и разработку рудных богатств в Гиринской и
Хэйлундзянской провинциях,  но  в каждом отдельном  случае  с разрешения  не
Пекинских, а местных властей.

     Собранный   для   обсуждения   документа  Тайный  Совет   не  пришел  к
единодушному мнению. Во-первых - что это? Тщательно разработанная фальшивка,
подсунутая для  того,  чтобы  спровоцировать  Японию  на  захват  Ляодуна и,
воспользовавшись  представившимся  в таком  случае  предлогом,  силами  трех
союзных  флотов - России, Франции и Германии  -  провести блокаду  побережья
Японии,   уничтожения  ее  флота  и,  может   быть,  по   примеру  англичан,
бомбардировку  ее  портов? Либо  подлинный,  уже  разработанный, но  еще  не
утвержденный  в  окончательной  редакции  проект  конвенции,  присланный для
зондирования  дальнейших  шагов  в  Цзунли-ямыне?  А  если  авторство  этого
документа  принадлежит самому  графу  Кассини?  Судя  по  имеющемуся  досье,
Кассини мнит себя Талейраном. И не проделки ли это англичан, хотя бы с целью
активизировать Японию на более жесткое противодействие России?
     Во-вторых    -   какие   следует   предпринять    ответные    действия?
Дипломатический  демарш? Военный?  Скажем, оккупировать  Корею  и встать  на
границе с Китаем, пусть и  в нарушение только что заключенного с Россией, во
время коронационных  торжеств в  Москве,  договора? Ужесточить, во изменение
Симоносекского мирного договора финансовые требования к Китаю? А может  быть
сделать вид, что  не придают значения  готовящемуся  договору  или вообще не
осведомлены о происках России в Китае?
     После долгих  обсуждений было решено опубликовать украденный документ в
англоязычной Шанхайской газете,  в  Пекине такой  не  было,  чтобы  привлечь
внимание всех участвующих в торговле с Китаем государств к стремлению России
начать промышленную ее эксплуатацию, пусть и завуалированную под  транзитную
железнодорожную  магистраль   форму,  подтолкнуть   их  к   подобного   рода
притязаниям к Китаю и, тем самым, возбудить в Китае внутреннее недовольство,
реакцию   отпора.   Тем   более,   что   там   очень  сильны   популистские,
националистические  течения,   не   только  в  низах,  но  и  среди   высшей
маньчжурской  знати.  И  затем  всемерно  проводить  работу по дискредитации
русских  в   Китае   и  Корее,  используя   для   этого  любую  возможность.
Провоцировать   возмущения,   организовывать   столкновения,    вплоть    до
вооруженных, местного населения с русскими, и вообще европейцами, независимо
от рода их деятельности.
     Чтобы со временем самим прибрать Китай к рукам.
     Хаккоитиу! - Мир под одной  крышей! - должен начаться с присоединения к
Японии Кореи и Китая.

ИВАШНИКОВ. СЕУЛ.

     Неожиданно легко  Ивашников сблизился с переводчиком  русской миссии Ен
Пан-са. Он  несколько  лет  прожил  во  Владивостоке  и  выделялся, в  числе
немногих,  среди  своих похожих в массе друг на  друга соплеменников высоким
ростом и привычкой  носить европейскую  одежду. Несмотря на присущий жителям
многонациональной  России известный демократизм, здесь, в небольшой  русской
колонии,  ощущалась   некоторая  натянутость  в  отношениях  с  аборигенами,
связанная, видимо, с полнейшим незнанием местного языка, ощутимой неприязнью
корейцев  ко  всем   иностранцам   и   успешно   привнесенного  англичанами,
американцами и германцами духа White man.
     Ен Пан-са жил на  территории миссии,  на половине короля, и пользовался
заметным уважением королевской свиты. Ивашников  несколько раз  обращался  к
нему  с  незначительными  просьбами,   сугубо   лингвистического  характера,
стараясь усовершенствовать свой корейский, и Ен Пан-са охотно просвещал его.
Переводчик  принадлежал   к  тем   благородным  натурам,  которые  с  трудом
пересиливают себя просьбой  об  одолжении, но  с великой  радостью стремятся
помочь другим. А корейский Ивашникова,  слабое  знание реалий и обычаев, все
это нуждалось  в подсказке, если не постоянной  опеке. И Ен Пан-са вскоре  с
удовольствием взялся быть его гидом по городу  и учителем языка  и  обычаев,
хотя  и  занят  был  чрезвычайно.  Да  и  круг  обязанностей  Ивашникова  не
уменьшился, несмотря на прибытие  в Сеул полковника  Путяты с  четырнадцатью
младшими офицерами и военным врачом Червинским,  для обучения корейской арии
и отряда телохранителей короля Кочжона.
     Через заднюю калитку миссии выскальзывали они на  главную пыльную улицу
и  принимались  бродить  по  городу,  вскарабкивались  на  крутые  горки,  с
интересом обходя сложенную из  крупных валунов  городскую  стену,  не  спеша
осмотрели  все шесть городских  ворот,  карнизы  которых  украшали  чугунные
изображения мифических животных, а  сами деревянные ворота были раскрашены в
виде национального  герба  из  сложенных голова к  хвосту  синего и красного
головастиков;  любовались с  самой  возвышенной  части  города - от Северных
ворот - видом столицы, расположенной в  узкой долине, между  холмами и  даже
горками; осматривали бойницы, проделанные в крепостной  стене для обороны от
неприятеля;  низкие арки над ручьями  для снабжения города  питьевой  водой,
забранные  крепкими кованными  решетками; побывали у расположенного рядом  с
Северными воротами, за городской стеной, древнего монастыря,  возле которого
под  крышей  с загнутыми  вверх краями  на громадной  каменной глыбе  застыл
высеченный  из  цельного  камня  Будда;  с  трудом,  скользя  и  спотыкаясь,
перебирались через городские ручьи по древним каменным мостам,  пришедшим  в
полную негодность, но не ремонтируемым; поднимались на вздымающийся едва  ли
не в центре города конусообразный холм, именуемый Гора Нянзам, где выслушали
рассказ  караульщика, как  по  звону  колокола он  разжигает  огни  на  пяти
каменных столбах,  чтобы  передать этими  сигналами вести  и  приказания  из
столицы во все концы Корейского королевства; с особым  любопытством оглядели
стоявшую  недалеко  от  хижины  караульщика-пиротехника  деревянную  красную
молельню с примыкающим  к ней алтарем,  и молодого, красивого, полного  сил,
сладко  потягивавшегося  монаха,  заведующего  этим часто посещаемым храмом,
ночное  пребывание  в  котором,  по  народной  молве,  избавляет  женщин  от
бесплодия;  дивились на  базаре бесчисленному множеству разложенных на ярких
циновках  всевозможных  корейских,  китайских  и японских мелочных изделий и
безделушек, ворохами морской капусты, переливающимися всеми цветами радуги с
синими  муаровыми  спинками  живыми  еще скумбриями, сушеным и очень соленым
минтаем,  не  менее  популярным  в  Корее, чем  воблы  на  Волге,  тарань  в
Малороссии и кэта  на Амуре, яркой зеленью  мясистых листьев таннамули и цу,
идущих в суп,  осторожно трогали пальцами небольших безжизненных осьминогов;
заходили  в  приспособленные  под  лавчонки передние  комнаты грязных  фанз,
серыми рядами застывших вдоль  тесных  улочек,  в которых продавали  главным
образом  рис, сушеные плоды, изредка дичь и снадобья восточной  медицины,  в
том  числе из  корней  и семян лотоса,  женьшеня, пантов  оленей  и сердца и
печени  тигра; опять  осматривали  крепостные стены, арки,  мосты,  задирали
головы в каменном  мешке  между  старой  и более  поздней  башнями Восточных
ворот; поражались искусству древних каменотесов, прору