е "десперадо" вели себя  крайне воинственно.  Надо сказать, что в
Пхеньяне  приливы и отливы почти  такие  же,  как  и  в  Чемульпо,  и  когда
начинается отлив, судно может оказаться  на мели. Что и случилось.  Мандарин
воспользовался паникой, прыгнул в воду  и уплыл. На берегу он собрал большую
толпу корейцев, рассказал им про ужасное с собой обращение на корабле, может
быть даже и наговорил,  что его хотели  убить. Ночью корейцы связали лодки и
шаланды, нагрузили их сеном и хворостом,  подожгли и пустили эти брандеры по
течению. С огнем американцы справиться  не смогли, попрыгали в воду и частью
утонули, а  частью  были  перебиты. Словом, они сами  были виноваты в  своей
судьбе.
     Слушатели сконфуженно посмеялись.
     -  А  годом ранее в Корею прибыл  господин  Меллендорф. Фон  Меллендорф
кивал, - так, так, так...
     - Он завел новую  государственную машину  - таможню,  и на  славу.  Все
прибывающие товары досматривались, оценивались,  очищались, так же, как и на
любой  другой  таможне  мира. Только  одно обстоятельство  всегда  порождало
конфликты  и  недоразумения  -  нахальство китайцев,  начиная от  китайского
консула в  Чемульпо и кончая самым  бедным кули. Часто  бывали случаи, когда
китайский консул получает,  например, из Шанхая  ящик опия или партию шелка.
Таможенный досмотрщик арестовывает контрабанду, а консул бежит на таможню, в
пух и  прах разносит комиссара  и заставляет  китайских солдат принести этот
груз  к  нему в  консульство.  Или простой  кули добывает через консульского
привратника  визитную   карточку   консула  и,  прикрываясь   ею,   провозит
контрабандой опий, женьшень или шелк.
     Дальше Ивашников слушать не стал и ушел спать.

     Часам к  пяти Ивашников вернулся с прогулки, почистил Аметиста, дай ему
кусочек сахару и,  пока  он  грыз,  кося на него лиловым  глазом,  тихонечко
разговаривал  с  конем. Так, ни о  чем. Говорил,  что он хорошо себя сегодня
вел, не горячился,  и  выглядит  прекрасно, когда в денник  заглянув поручик
Корн, сегодня дежурный офицер по миссии.
     - Идите, прапорщик, вас ожидает дама, - и он  игриво подмигнул, щелкнул
пальцами, - кореечка, но fante de mieux. *
     * За неимением лучшего. /франц./

     Ивашников скорчил  самую свирепую  гримасу, на которую был  способен, и
Корн ретировался, - Chaeun a son gout. *
     *. Всякий по своему вкусу. /франц./

     Но Ивашников уже взял себя в руки.
     Ким Де-кун ждала  его у  бассейна, бросая  крошки декоративным  рыбкам,
устроившим толкотню за подачкой.
     Поздоровались  они несколько  натянуто.  Ивашников был ей  очень рад  и
стеснялся это показать, а она, видимо, приняла его сдержанность за более чем
безразличие.
     Но свободно, без жеманства, приняла приглашение зайти в его комнатку.
     Сентябрь в  Корее, как  и в Приморье  - золотая пора. Воздух  к  вечеру
прогревался  и, не дуй  легкий ветерок, было бы невыносимо душно. Окно  было
открыто, да  и отсутствие потолка  под крышей значительно увеличивало  объем
помещения.  Ивашников  угостил  девушку  чаем  с бисквитами  и  они  немного
поболтали  о погодах,  появившихся близ Сеула тиграх и она  рассказала ему о
символике аранжировки букетов.
     Нужно было приступать к делу, но они робели.
     Она оказалась отважней. - Отец уехал в Гензан, пробудет там неделю, и я
взяла отчеты по месяцам за этот год.
     У  Ивашникова  уже была копия  сводного отчета о  доходах от таможни за
последний год работы Меллендорфа. При увеличении грузооборота  порта почти в
пять раз, в основном за счет японских судов, доходы от таможни в казну почти
не увеличились.
     Де-кун   огорчилась   так,   что   едва  не   расплакалась.   Ивашников
посочувствовал ей и не знал, как утешить.
     -  Это  мистер Браун заставляет отца составлять неправильные  отчеты, -
кусая губы и запинаясь произнесла она.
     Он  не  мог найти верный тон,  чувствовал,  что все его слова прозвучат
фальшиво,  и принялся опять угощать ее чаем, но она едва отхлебнула глоток и
стала прощаться.
     Ивашников  проводил ее до кордегардии и смотрел, как она шла но улице -
сгорбившись,  неуверенной,  шаткой   походкой.   Это  заметил  даже  Корн  и
отреагировал в своей обычной манере, - Le vin est tiro... *
     *. Вино открыто... /франц/

     Уже чуть ли не месяц Ивашников одевал в свободное от службы время белую
корейскую  рубаху, белые  штаны,  широкополую  из  навощенных  ниток  шляпу,
башмаки из рисовой  соломы на соломенной же подошве, очень неудобные, кстати
говоря, и отправлялся через маленькую  калитку в задней  стене ограды миссии
на  прогулки по городу, чаще  всего на базар. Сперва его маскарад мало  кого
вводил  в заблуждение,  но недели через две  он уже мог  появляться  в  этом
сравнительно  большом -  за двести тысяч  жителей - городе  без  риска  быть
принятым за европейца. Да и  в зеркале он  видел заурядного корейца с желтой
кожей лица, азиатским разрезом глаз, черными волосами... Даже поведение  его
в   корейской   одежде   на    улице,   подражая   аборигенам,   становилась
испуганно-подобострастным,  и не только  перед американскими  или  японскими
военными,  но  и  перед корейскими чиновниками-янбанями. Случилось так,  что
возвращаясь к миссии, Ивашников однажды  разминулся с Олегом Николаевичем  и
остался не узнанным. Как он возрадовался - спасу нет.
     Правда, на следующий  день поручик Минаев кивнул  ему,  -  неплохо,  но
Ивашников не понял, к чему это относится.
     С Ким Де-кун он встречался еще  дважды. Один раз в Сеуле,  а другой - в
Чемульпо.  В  Сеуле  они бродили  по улицам,  поднимались на гору  Нянзам  и
болтали о  мелочах  - погоде,  природе, русских  и  корейских  обычаях.  Она
рассказала  Ивашникову о том, что заботит корейскую молодежь, о своих планах
на будущее - она собиралась поехать учиться в Японию или даже, может быть, в
Америку,  но  это  столь трудно,  как  жаль,  что  она  не  мужчина.  Де-кун
рассказала о резком росте национального самосознания  у молодежи, увеличении
количества  отрядов  инсургентов в  горах,  частых их  стычках  с  армией  и
нападениях на  иностранцев. Инсургенты, большей часть "тонгаки" -  прозелиты
религиозной секты, одной из ересей  буддизма. У них крепкие связи с подобным
движением в  Китае, а китайские националисты  объединены в секту "Да-цюань -
Большой  кулак" или "И-хэ-цюань  -  Большой  кулак  во имя  справедливости и
гармонии" и имеют поддержку даже во дворце богдыхана.
     Ивашникову показалось, что между ними установилось сердечное  согласие;
прощались они, во всяком случае,  грустно и очень  неохотно. Да и потом,  не
будь он столь загружен по службе, каждый бы день ездил в Чемульпо повидаться
с Ким Де-кун. Она хорошая девочка.

     Они сидели  у Олега  Николаевича, потягивали  легкое  вино  и  делились
своими наблюдениями о поведении американцев и японцев в Сеуле.
     -  Многие богатые  корейцы, -  поделился своими наблюдениями  Минаев, -
хотя откуда им быть богатыми, местные янбани не дает им времени разбогатеть,
обдирают как липок, так вот, они стремятся вкладывать свои деньги в японские
компании на подставных  лиц,  с согласия японцев, конечно. По самым скромным
подсчетам, японцев здесь не менее семи  тысяч и владеют они до  восьмидесяти
процентов   промышленности  и  почти  всей   торговлей.  Ничего  серьезного,
естественного,  так, керосин, бумажные  ткани, иголки, анилиновые краски. Но
они экономически привязываю к себе корейцев. Торговые связи  рвутся нелегко,
люди консервативны... Сейчас японцы столкнулись с  американской фирмой "Морс
энд Таунсенд  компани"  за подряд на строительство  железной дороги  Сеул  -
Чемульпо. Эти восемьдесят ли  - два корейских ли составляют одну нашу версту
- не бог весть какое расстояние, но при нынешнем состоянии  корейских  дорог
подрядчик будет диктовать свои условия.
     Кроме  сухопутной дороги, от Чемульпо до Сеула можно было подняться  по
реке до Мину, пригорода Сеула, расстояние  порядка ста  верст, и  от Мину до
собственно  Сеула - это четыре с половиной  версты крайне  разбитой  дороги.
Понятно было оживленное торжище вокруг подряда на железную дорогу.
     -  Вызывает  беспокойство настойчивое  стремление японцев и американцев
экономически поработить  Корею, которой наши денежные мешки и правящие круги
отводят в  будущем жалкую роль колонии. Это в лучшем  случае, не то пропадут
они как инородцы в Приамурском крае.
     -  Кстати,  Иван Иванович,  -  Минаев подметил,  что  Ивашникову весьма
льстило, когда его так  называют: не по званию, очень уж крохотным оно было,
а   именно  по  имени-отчеству;  и   иногда   пользовался,  уверенный,   что
доверительная  его  просьба  будет выполнена  с  максимальным  рвением, даже
большим, нежели официальный приказ, -  Вы приметили, что Бринер и Меллендорф
изрядно  задержались в  Сеуле, постоянно  кружат  в  нашей  миссии  и плетут
кружева вокруг Вебера и  Покотилова? Вебер и  Покотилов -  лица официальные,
первый  - дипломат, посланник, ждет  себе замену,  собирается  посланником в
Мексику, второй же - личный представитель министра финансов Витте, имеющего,
насколько  мне известно, больший вес  в  государственном аппарате,  чем даже
новый    министр   иностранных   дел   Муравьев.   Прежний   министр   князь
Лобанов-Ростовский,  вы знаете, недавно умер. Что  же нашим  немчикам от них
надо? Люди они  деловые,  крайне конкретные,  время ценят,  но тут совсем не
спешат.  Бринер пропустил  уже  два  парохода во Владивосток, а  Меллендорфу
вообще нет проблем добраться до Шанхая.
     -  Почти  каждый вечер  они  проводят  время  в общем зале, - поделился
Ивашников своими  наблюдениями. - В зал часто приходят Вебер и Покотилов,  и
тогда Бринер  и Меллендорф  начинают взахлеб  расписывать богатства Кореи  и
Маньчжурии,  слабость  туземных   армий  и  нищету  населения.  Особенно  их
вдохновляет последнее. Ведь платить корейцам и китайцам можно гроши, а рынок
рабочей силы - неисчерпаем.
     - Возможно, возможно, - задумчиво пробормотал Олег Николаевич,  - но вы
будьте,   пожалуйста,  внимательны,   я  не  всегда  имею   возможность  там
присутствовать. По моему, там что-то большее.

     Этим же вечером  в общем зале господин Бринер развлекал  дам и молодежь
весьма  пикантными  деталями жизни Владивостока.  Он  очень  наблюдательный,
подумал Ивашников,  и весьма  остер  на язык. Да  и  материал имеет богатый:
жизнь  провинциального  городка,  по  зиме  отрезанного  от  мира  льдами  и
бездорожьем, дает богатую пищу для злословия.
     -  Скажем, вот, - рассказывал Бринер, -  не далее как десять лет назад,
для   того,  чтобы  обзавестись  ламповым  стеклом   вместо   разбитого  или
лопнувшего,  приходилось  каждый  раз  покупать новую  лампу, потому  что  в
розничной продаже не было стекол; и не дай бог у вас заболит зуб  - придется
брать заграничный паспорт и  ждать парохода в Японию; был, правда, в  городе
"дантист", который немытыми пальцами  выдирал гнилые зубы, но чистая публика
к нему не рисковала обращаться.
     Дамы  переглянулись  и  брезгливо  зафыркали,  а  мужчины  покривились,
представив,  что  в их  ртах будет ковыряться  толстыми как лошадиное копыто
ногтями  полупьяный   мужик,   оттаптывая  лыковыми  лаптями  ноги,   тяжело
наваливаясь  засаленным брюхом  и, пользуясь  случаем покуражиться,  сердито
повелевать: шире раззявь рот ... твою мать... ваше благородие...
     - А  уж какие царствовали нравы! Такие едва ли можно где-либо встретить
во всем мире, ни даже вообразить... Существовал, к примеру, во  Владивостоке
"Клуб ланцепупов".  Сперва  так именовались  встречи мужчин в  долгие зимние
вечера  где-нибудь в ресторане или  морском собрании.  С невинных  занятий -
совместных чтений нечаянно обнаруженного  клока годичной давности газеты или
доселе не надоевшей книги, обычных сплетен или равнодушного зубоскальства по
случившимся за день событиям, постепенно перешли к винным - поперву банально
надирались вдрызг,  отчего  пожилые  и женатые под влиянием супруг  из клуба
постепенно  отсеялись  и  осталась  буйная  молодежь  -  офицеры  морские  и
сухопутные,  которые взяли в  обычай надираться  квалифицированно,  придумав
игры с  "изюминкой". Одной такой игрой  "Клуб ланцепупов" особо прославился.
Называлась  она  "Тигр  идет". На  большой  стол  по числу  участников  игры
ставились  фужеры  или  большие  рюмки,  вместительные,  наполнялись  водкой
доверху, а сами игроки по команде "тигр идет", из соседней комнаты старались
прорваться через узкую дверь  первыми, нещадно  толкаясь, теряя  пуговицы  и
аксельбанты, к столу, и выпить  как можно больше чужих фужеров; тем, кому не
хватило,  служили всеобщим  посмешищем, но  к следующему кругу  имели  фору,
потому как  победители едва на  ногах держались  от непомерного  количества.
Однако в конце концов эта игра  выродилась в револьверную охоту  на "тигра".
Самого нерасторопного выставляли за  дверь,  тушили свечи  и  закрывали окна
циновками,  а потом  кричали  ему войти, и он должен был бесшумно,  босиком,
обойти  вокруг стола,  потому что  на шорох охотники стреляли,  по  уговору,
правда,  вниз, в ноги, но кому  же хочется  остаться калекой... А куртуазные
похождения..., -  и тут  Бринер рассказал парочку таких  историй, от которых
дамы пунцово заалели, а мужчины лишь растерянно крякали.
     Дождавшись  появления Вебера  и  Покотилова и  продолжая  тему,  Бринер
грустно поцокал языком,  - Да, пять долгих месяцев в запертом льдами  городе
являются причиной всех этих адюльтеров и  сумасбродств. А  самоубийства?  Не
проходит и месяца, чтобы  не услышать  об  одном-двух, а то и трех  разом. И
ведь  прекрасные молодые  люди  - офицеры, либо чиновники с  университетским
образованием.
     -  Опасно  есть  военный  флот   зимовать  в  Япония,  -  с  германской
прямолинейностью  подправил разговор  в  нужное русло  фон Меллендорф.Бринер
смешался, но тут же нашелся.
     - Карл Иванович, - обратился он к Веберу, - расскажите, ради бога,  еще
раз  ту  захватывающую  историю о потоплении  в  позапрошлом  году  японцами
английского  парохода,  перевозившего  китайских  солдат   в   Корею.  Какая
иллюстрация беспомощности китайцев!
     - Да, да, просим, просим, - собравшимся, как заметил  Ивашников, весьма
импонировала  тема о превосходстве белой расы над  азиатами. Хотя, в  данном
случае, китайцев-то побили японцы, такие же азиаты.
     - Я слышал  эту историю от непосредственного  участника сией баталии, -
Вебер не чурался витиеватых, старославянских выражений, - фон Генекена. Этот
германский  офицер  пробыл  целых двадцать лет в Китае в  качестве  военного
инструктора и  сделал очень многое  для  обучения  китайской армии. Так вот,
когда  начался  конфликт  между   Японией  и  Китаем  из-за  Кореи,  китайцы
зафрахтовали английский пароход "Као-Шин",  погрузили  на него тысячу двести
солдат  во  главе  с  фон Генекеном и отправили в Ассан -  порт  примерно  в
пятидесяти милях к юго-востоку от Чемульпо. За  сутки  до этого японцы имели
морской  бой  у  Ассана  с  китайскими  боевыми кораблями, причем  китайский
броненосец  "Чейен", попав в  безвыходное, казалось  бы,  положение,  поднял
белый  флаг,  а  затем  с  чисто  восточным  коварством  внезапно  обстрелял
уверовавших  в  собственную  победу  японцев  и удрал  от  них.  Представьте
настроение японцев,  когда,  проверяя,  какой груз везет английский пароход,
они  обнаружили  там  китайских  солдат. Японцы предложили  находившимся  на
пароходе европейцам  съехать  на берег, но китайцы им этого не  позволили, а
принялись поднимать спрятанные в трюме орудия на палубу, чтобы  обороняться.
Тогда  японцы  пустили  мину,  которая  взорвалась у угольных ям "Као-Шина".
Пароход  стал  тонуть. Люди  попрыгали за  борт, а  оставшиеся  на  пароходе
принялись стрелять в плавающих. Фон Генекен чудом спасся и потом рассказывал
нам, собравшимся у германского консула в Чемульпо:  несчастные, обезумевшие,
не  умеющие  плавать  дикари  имели  безумную  идею,  что  если  им  суждено
погибнуть, то чтобы  никто  из  их собратьев тоже  не остался  жив, и потому
стреляли в своих плавающих вокруг соплеменников.
     Слушатели бурей негодования осудили этот варварский обычай.
     - Фон Генекен? - громко переспросил Меллендорф. - Это не тот ли офицер,
который  сооружать  военный  крепость  Дагу,   Порт-Артур,  Вэй-хай-вэй?  О,
Порт-Артур, - он в  восхищении закатил  глаза, - прекрасный  гавань, никогда
нет лед, неприступный крепость!
     -  Крепости   для  базы   русской  тихоокеанской  эскадры  лучше  и  не
придумаешь, - вторил ему Бринер.
     И они оба уставились желтыми наглыми глазами на Вебера и Покотилова.

     На  следующий день Минаева и Ивашникова  вызвал к себе господин  Вебер.
Слуга-кореец открыл перед ними высокие  белые с  тонкой  резьбой  деревянные
двустворчатые двери кабинета посланника и согнулся в глубоком поклоне. Когда
офицеры  вошли, Вебер и  Покотилов,  удобно устроившись  в кожаных креслах с
сигарами в  руках, о чем-то вполголоса  беседовали.  Посланник предложил  им
сесть на низкую банкетку, обитую темно-коричневым шелком с белыми  разводами
лилий, желая  тем  самым,  видимо, подчеркнуть  неофициальность предстоящего
разговора. Офицерам же, одетым в военную лагерную форму - китель с шарфом  и
тугие  ремни  портупеи  -  на  низенькой  банкетке  сидеть  оказалось  очень
неудобно. Карл  Иванович  Вебер  в  обращении  был  сух,  строго  официален,
несколько надменен. В  миссии его  все побаивались, а потому демонстрация им
демократизма  насторожила  Ивашникова. К тому же Вебер  был человеком весьма
штатским, лет под шестьдесят, в юности попавшим учеником русского посольства
в  Пекин  и  прожившим всю  жизнь на Востоке, и видимо  поэтому  считал всех
военных званием ниже  полковника равными между собою юношами; разговаривать,
впрочем, он стал с поручиком Минаевым.
     -  У  нас с  господином  Покотиловым  к вам маленькое  поручение.  Надо
съездить на недельку в Порт-Артур и осмотреть там бухту, город, окрестности.
Словом, вы должны знать, как  человек военный...  И  боже упаси, чтобы в вас
признали русских офицеров. Кем-нибудь... Немцами опасно, там они обязательно
есть,  в Китае  довольно много их военных  инструкторов,  вдруг сфальшивите.
Лучше англичанами  или американцами. Особенно американцами - среди них сброд
разноплеменный. Но  не задерживайтесь.  Дмитрий Дмитриевич,  - он  кивнул  в
сторону Покотилова, - к началу ноября оставит нас.

     Через три  дня два гражданина Североамериканских  соединенных  штатов -
мистер  Моррисон,  глава  калифорнийской  строительной  фирмы "Моррисон  энд
санс",   и   мистер   Чанг,  переводчик,   представитель  третьей  генерации
китайцев-эмигрантов,  прибыли  в Пхеньян.  У  центральной, лучшей  в  городе
гостиницы, они вышли  из носилок, которые  несли восемь человек, тощие, едва
ли  не  изможденные,  кули - носильщики паланкинов,  заплатили им два рина -
вполне достаточно,  американцы - люди деловые, а  не  щедрые аристократы,  и
вошли в прохладный вестибюль. Гостиница представляла собою обычное корейское
жилое покосившееся от древности строение  - буковкой П, с высокой массивной,
крытой неважной  пористой черепицей  крышей, с циновками на полу и канами  в
номерах.  Единственное на  чем  могли остановиться глаза  - это на циновках,
больших, сплетенных из особой травы квадратных ковриках со стороной футов  в
восемь и яркими цветными узорами в центре.
     По  предложенной Олегом Николаевичам легенде, они были деловыми людьми,
прибывшими в  Корею заключить контракт на строительство железной дороги Сеул
- Пхеньян  - Ийджу - Аньдун. Этим  же можно было  объяснить  проведение  ими
глазомерной  топографической съемки по дороге. Местные чиновники-янбани были
свирепы  в отношении своих сограждан, но иностранцев  не  трогали, в крайнем
случае  довольствовались  долларовой купюрой.  Японцы  же  довольно  ревниво
подозрит