не  забрала  всю  полноту  власти  в  свои  руки,
приближенные   Сяньфэна  решили  убить  ее,  но  маньчжурская   гвардия  под
командованием  Жун Лу  арестовала  заговорщиков.  Ниласы, вместе  с  Нюхулу,
первой наложницей  Сяньфэна, стала императрицей-регентшей. Девизом правления
малолетнего императора  Цзай Чуня  стало "Тунчжи"  - "Совместное правление",
имея в виду регенство двух императриц.
     Через  четырнадцать  лет,   в  январе  1875  года,   физически  слабый,
развращенный,  больной  сифилисом император  Тунчжи  умер. Ниласы  настояла,
чтобы трон наследовал ее племянник Цзай Тянь - сын брата императора Сяньфэна
и ее младшей сестры. И опять  большую  услугу оказал ей  Жун Лу, заставивший
противившихся родителей отдать четырехлетнего малыша. Цзай Тянь был возведен
на  Драконовый престол, а девизом его правления было  избрано "Гуансюй", что
означало "Блестящее наследие".
     К  этому времени  уже  шестидесятилетняя,  императрица-регентша Ниласы,
обладательница                      длиннейшего                       титула
Цзы-си-дуань-ю-кан-и-чжао-юй-шоу-гун-цинь-сянь-чунь-си     -    Милосердная,
Счастливая,  Главная,   Охраняемая,   Здоровая,   Глубокомысленная,   Ясная,
Спокойная,  Величавая,  Верная,  Долголетняя,  Чтимая,  Высочайшая,  Мудрая,
Возвышенная и Лучезарная, большая проказница в молодости,  не потеряла вкуса
к жизни и в зрелом возрасте. Жила императрица в новом Летнем дворце. Старый,
Юаньмин юань,  был  разрушен,  разграблен  и пришел в упадок,  негодность  и
полнейшее запустение после англо-французской оккупации  Пекина. Новый летний
дворец - Ихэюань, был построен на деньги, отпущенные казной в 1883 году  для
строительства военно-морского  флота,  и представлял  собой  целый  комплекс
дворцов, храмов, павильонов, пагод, отдельных  залов, террас, ажурных мостов
и других сооружений, раскинувшихся на площади в триста тридцать гектаров.
     Обожавшая властвовать  и  распоряжаться  судьбами четырехсот  миллионов
подданных,  Цыси  полностью отстранила  безвольного  императора  Гуансюя  от
управления государством  и взяла  всю полноту власти в свои руки. Относясь с
полнейшим  безразличием  к  страданиям  голодающего  народа,  она  старалась
сохранить  высокий  престиж  Китая в глазах  иностранцев путем  демонстрации
блеска и роскоши императорских покоев.
     В 1896 году Жун Лу - генерал-губернатор столичной Чжилийской провинции,
командующий вооруженной и обученной по европейскому образцу  Новой Пекинской
полевой армии, начальник императорской  гвардии и столичной  полиции, верный
слуга  и даже,  по  слухам,  отец  второго,  тщательно  скрываемого  ребенка
императрицы Цыси, был в зените своего могущества.
     Выслушав Жун Мэи, он посочувствовал ее горю и пообещал устроить в свиту
императрицы. Это удалось ему очень легко. Императорский двор весь состоял из
маньчжурцев, уже два с половиной века правивших Китаем, а внучке двоюродного
брата Жун Лу, муж которой  геройски погиб,  защищая Ляодунский полуостров от
японских орд, место фрейлины, конечно же, нашлось.


     Присланный императрицей Цыси зеленый паланкин, несомый четырьмя рослыми
евнухами,  застыл   у   главного,   восточного   входа  Дунгунмэнь   Летнего
дворца-парка  Ихэюань. Выйдя из паланкина, ошеломленная Жун Мэй  за красными
стенами  императорского города и верхушками деревьев увидела  крыши дворцов,
покрытых  черепицей,  сиявшей  позолотой  и  бирюзой, а  перед ней  высились
кроваво-красные  врата,  по   обе  стороны  которых   возвышались   странные
сооружения из  белого нефрита. По крытым переходам ее провели  к Жэньшоудянь
-Павильону человеколюбия  и  долголетия, покоям императрицы.  С восторгом  и
изумлением застыла Жун Мэй перед входом, залюбовавшись  огромными бронзовыми
курительницами, свирепым драконом  и журавлем, сияющими красной медью, яркой
глазурью  орнамента керамических  чанов, тончайшей резьбой дверей, пестротой
одежды челяди...
     - Пойдем,  насмотришься еще, -  дернул  ее за  руку  Жун Лу, и  боковым
входом  провел в  покои  императрицы.  Дежурный  евнух  внимательно  оглядел
трепещущую, почти теряющую сознание от значительности момента женщину, велел
поправить  прическу  и  распахнул громадные  двери, на которых  была прибита
желтая драконовая табличка с надписью: "Десять тысяч лет  и еще десять тысяч
по десять тысяч лет императрице".
     Жун Мэй  увидела  в  глубине  комнаты  двух пышно  разодетых беседующих
женщин  - молодую  и пожилую,  шагнула  вперед  и упала на  колени. Совершая
сань-гуй цзю-коу - церемонию представления императрице, она, делая маленькие
шажки, трижды становилась на колени, по три раза касаясь лбом пола и  так  и
застыла перед женщинами.
     - Расскажи о себе, девочка, - сладким голосом пропела старуха и Жун Мэй
сразу определила,  что  она очень злая и капризная, но притворяется доброй и
ласковой.  И  очень  стало  ей горько  и  страшно, и  захотелось  вскочить и
убежать, но она  вспомнила  слова  старого хушана  Яня  из храма  Ху-шэнь  и
постаралась овладеть собой.
     -  Нуцай - рабыня Жун Мэй родилась  девятнадцать лет назад в Мукдене, в
семье даотая - губернатора  провинции. Восьми лет, по совету дедушки Жун Лу,
я была отдана в миссионерскую школу, где училась до семнадцати лет.
     - Хао,  хао,  - хорошо, хорошо, -  равнодушно бормотала императрица, но
тут насторожилась.
     - Как, ты девять лет жила у варваров-миссионеров?
     - Нет, нуцай Жун  Мэй жила дома, меня утром уносили в  школу и к вечеру
забирали обратно.
     - Хао,  хао. А ты веришь  в их бога? Того, который бунтовал, за что его
приколотили к деревянному кресту гвоздями...
     - Нет, нуцай Жун Мэй не верит в их бога.  В мире нет двух истин, у всех
трех нынешних  учений  одно  начало, -  ответила она,  имея в виду  даосизм,
буддизм и учение Конфуция.
     -  Хао,  хао,  - кивала императрица,  и  в  ее равнодушно-настороженных
глазах мелькнула какая-то мысль.
     - А что ты изучала в миссионерской школе?
     - Нуцай Жун Мэй изучала историю Поднебесной империи, всемирную историю,
математику, географию, училась рукоделию и домоводству.
     - А это тебе зачем? - презрительно спросила императрица.
     - Учили..., - Жун Мэй склонила голову.
     - Что еще?
     0  том,  что мать  Жозефина  учила  их священному  писанию,  молитвам и
церковным обрядам Жун Мэй сказать не осмелилась  и, после небольшой заминка,
произнесла, - Языкам...
     - Каким же? - заинтересовалась императрица.
     - Латыни...
     - Это язык их мертвых? - вспомнила императрица. - А живых?
     - Французскому...
     - И ты понимаешь их письмо и речь?
     - Да, - совсем упавшим голосом произнесла, призналась Жун Мэй.
     - Хао, хао, - размышляя о чем-то, бормотала императрица.
     - А что было с тобой потом?
     - Потом нуцай Жуй Мэй  вышла замуж, муж был  назначен командиром отряда
знаменных войск  в  Ляодун.  Когда японцы  напали  на  Чжун-хуа -  Срединное
цветущее государство, муж  храбро бился и  погиб, защищая  Западные ворота в
Цзин-чжоу-тине. Они убили моего ребенка, - со слезами прошептала она.
     - Не сльшу, повтори, - велела императрица.
     - Они убили моего сына, - громко повторила она.
     -  Хао,  хао, дин  хао,  -  хорошо,  хорошо,  очень хорошо,-  бормотала
императрица и Жун Мэй готова была вскочить на ноги  и вцепиться ей ногтями в
лицо, но годами вбиваемое в голову почтение  к священной императорской особе
не  позволяло  ей этого сделать, хотя она и знала из  домашних  таинственных
пересудов, что Цыси ни чуть не  знатнее ее родом, отец ее умер в  тюрьме как
преступник, сама она  была гуйжень  - наложницей и возвысилась лишь как мать
императора Тунчжи.
     - Хао, - решительно произнесла императрица-регентша. -  Я оставляю тебя
в своей свите и назначаю фрейлиной. Это очень высокая честь для тебя. Будешь
жить во  дворце  и  безотлучно  находиться при  моей  особе.  Главной  твоей
обязанностью будет  присутствовать вместе со  мной в Цзюньцзичу -  Верховном
императорском  Совете  во время  приема иностранных послов,  выслушивать  их
речи, проверять, правильно  ли их  переводят драгоманы и  верно  ли передают
смысл их речей князья Гун и Цин.

     Пять дней училась Жун Мэй придворному этикету, расположению строений во
дворце  Ихэюань,  расположению   помещений  в  палатах,  особенно  в  покоях
императрицы Цыси, знакомилась с ее  гардеробом -халатов и платьев в нем было
больше, чем звезд на небе; ритуалом принятия пищи императрицей, с ее бельем,
посудой,  привычками,  слабостями,  запретами,  фаворитами, драгоценностями,
любимыми маршрутами прогулок,  евнухами, - фу, какие противные, ни на что не
способные кастраты, они только щиплют...  Ей показали и  назвали  по  именам
бесчисленное количество сановников  и  дворцовой  челяди,  швырнули  в океан
сплетен, слухов, пересудов, туманных намеков и злобных пожеланий. Оказалось,
что  и  сама  она,  Жун Мэй, представляет какой-то  интерес и  все  пытались
перетянуть  ее  на свою  сторону,  но,  видя,  нарочитую, ее  бестолковость,
оставили в покое.  Хотя,  у Жун Мэй и действительно в голове все смешалось в
дикую кашу  с торчащими оттуда обрывками ярких лоскутков, пагодами, именами,
галереями, тумаками и щипками, драконами и фениксами, искусственными озерами
и  пайлоу,   и  визжаще-свистяще-шипяще-лающей  какофонией  посулов,  угроз,
сплетен,  доверительного   мерзкого  хихикания,  похотливых  намеков...  Она
слушала, кивала, соглашалась со всеми, улыбалась,  низко кланялась,  кому-то
что-то говорила, отвечала, не  всегда впопад, столь же мерзко подхихикивала,
напускала на себя то степенно-чинный и важный, то неестественно-возбужденный
вид, но перед глазами у нее всегда был маленький лисенок. Она видела, что он
уже освоился в своей новой  роли,  окреп, пушистая  шубка  у него лоснилась,
черные пуговички глаз  с любопытством озирают окружающий мир; видала, что он
сыт и ухожен, благодарила хэшана Яня,  радовалась и  успокаивалась. Когда ей
удавалось  ненадолго  исчезнуть, спрятаться за ширмой в комнатке, отведенной
ей для жилья, она сразу же перевоплощалась в лисицу и мчалась к нему. Сперва
он радостно кидался ей навстречу, тесно прижимался и тихонечко поскуливал, и
у  Жун Мэй  таяло  сердце,  она  его грела, лизала,  ласково тормошила, но в
последнее  время она стала  на него обижаться  немножко,  чуточку -  у  него
появились новые,  неизвестные  ей  интересы и  он  даже  пытался  удирать...
Приходилось тихонечко покусывать; она даже тявкнула в сердцах  на него, чему
сама же и испугалась.
     Потом Жун Мэй была милостиво допущена к  постоянному дежурству в покоях
императрицы.  На рассвете фрейлины  будили Цыси, подносили ей  для  умывания
теплую ароматическую воду, подавала  мягкие  дурманяще пахнувшие  полотенца,
потом  несли парадные  платья, укладывали  прическу,  сервировали  стол  для
завтрака... долог день!
     В начале второй луны двадцать первого года правленая Гуансюя* в Тронном
зале прошла  первая  для  Жун Мэй  аудиенция  членов Цзюнь-цзичу. Она стояла
сзади справа от  кресла  императрицы,  слева от которой был трон императора.
Внизу, коленями на войлочных подушках,  стояли сгорбившись и  понурив головы
члены  Совета  - великие князья Гун и  Цин, троюродный ее дедушка Жун Лу, Ли
Хунчжан и Чжан Чжидун. И еще был, коленями на каменном полу, весь трясущийся
от страха мокрый от пота генерал  разбитой армии, бывший посол и наместник в
Корее Юань Шикай. * Начало марта 1895 года

     Император  Гуансюй  сидел на  троне  с  отсутствующим  видом, был  вял,
рассеян,  вопросов  не  задавал   и  казался  подавленным.  Но  разгневанная
императрица Цыси метала молнии.
     - Каким образом, - не сдерживала она ярости, - эта маленькая варварская
Япония сумела  нанести  поражение  Великой  Срединной империи, занять Корею,
разгромить нашу армию и  уничтожить военный флот и  даже  захватить  Ляодун?
Куда вы девали те миллионы и миллионы лянов серебра, которые казна отпустила
на строительство  флота  и береговых фортов, обучение и вооружение армии, на
обмундирование и боеприпасы?
     Старый  Гун  плакал,  мотая   головой,   разбрызгивая  слезы  и  слюну,
беспрестанно  кланялся и повторял, -  Половину денег пришлось  передать  для
возведения  дворца-парка  Ихэюань, наши  дивизии в  Корее  имели  половинный
состав,  потому  что генералы  присваивали отпущенные на  содержание  солдат
деньги,  Ляодун  не  имеет укреплений  для  защиты  с  тыла,  чем  японцы  и
воспользовались, оружие на вооружении у нас старинное, есть еще мечи, луки и
стрелы, а с современным огнестрельным оружием  солдаты обращаться не  умеют,
германских  инструкторов мало, да они и  не  усердствуют в  обучении  армии,
виноват, императрица...
     - Так где же, знает ли  кто-нибудь из вас, вы остановили этих  японских
червяков? Как далеко они сумели забраться? Принести карту Поднебесной!
     За  желтой  с рисунком свирепого дракона ширмой  перед входом в Тронный
зал, преграждающей путь злобным духам, послышалась возня,  потом  на коленях
вполз  евнух, лица которого не  было видно, с рулоном  нарисованной на шелке
карты Китая и прикрепил ее к ширме недалеко от трона.
     Старый  Гун  взял  эбеновую  палочку и,  печально  ползая  на  коленях,
принялся показывать. Он обвел кончиком палочки  Корею, Ляодунский полуостров
и указал  город Вэй-хай-вэй  на  севере Шаньдунского полуострова.  Потом  он
показал Пескадорские острова и, разбрызгивая по полу слезы, остров Формозу.
     - Все это они захватили у нас, - бормотал старый Гун.
     - Как, они оседлали Чжилийский залив  и сейчас я не могу без  их ведома
разместить здесь флот? А крепость  Люй-шунь-коу,  в которую я вложила бездну
денег? Она тоже захвачена японцами?
     - Сзади, сзади, государыня, они напали сзади и захватили ее, - печально
оправдывался  трясущийся от  страха Гун.-  А  что стало с моими дивизиями  в
Корее? - перевела она взор на генерала Юань Шикая.
     Но тот стучал лбом в каменный пол и молчал.
     - Где мои дивизии? - взъярилась императрица. Генерал лишь чаще застучал
лбом.
     - Что думает об этом император? - обратилась Цыси к Гуансюю.
     Император вяло пошевелил рукой и ответил, - Я всецело полагаюсь на вас.
     Императрица  тяжело вздохнула,  -  Я  часто  думаю,  что я  самая умная
женщина, которая когда-либо жила на свете,  и никто не может быть сравним со
мною.  Хотя  я  много  слышала  о  королеве  Виктории и  читала  кое-что  из
переведенного на  китайский язык о ее жизни, однако я не думаю, что ее жизнь
была хотя бы на половину более интересной и содержательной,  чем моя. Англия
- одна из великих держав мира, но это не давало королеве Викторин абсолютной
власти. Она во все  времена имела за собой способных  людей в парламенте  и,
конечно,  они  подробнейшим  образом  обсуждали  все  проблемы,  прежде  чем
добиваться  поставленной  цели. А королева Виктория  всего  лишь подписывала
необходимые  документы и  в  действительности  не могла  судить  о  политике
страны.  Теперь посмотрите  на меня. Я имею четыреста миллионов  подданных и
все зависит  от  моего решения. Хотя в моем распоряжении находится Верховный
императорский  совет, призванный давать мне  рекомендации,  однако  он всего
лишь  занимается  различными  перемещениями чиновников.  Все важные  вопросы
должна решать я сама.
     Слушали  ее молча,  виновато  понурив  головы.  Война  с  Японией  была
безнадежно  проиграна,  страну  ждали  новые  бедствия,  отторжения  земель,
контрибуция, поборы для ее покрытия и, как следствие, новые восстания...
     -  Я   поручаю  Ли  Хунчжану   вести  переговоры  о   мире  с  Японией.
Постарайтесь, хотя бы, добиться вывода японских войск с территории Срединной
империи.

     Императрица  боялась. Проснувшись, она долго  сидела в постели и мутные
слезы текли по ее серым морщинистым щекам и трясущемуся тяжелому подбородку,
оставляя блестящие следы. Служанки  страшились к  ней и  близко подойти: она
каждую минуту могла ударить - или сверкающим золотом  и драгоценными камнями
кулаком,  или костяным  веером,  или  запустить  любую  попавшуюся под  руку
безделушку. Всегда вертевшихся под ногами бесчисленных  евнухов, как собачат
моливших подачки, словно ветром сдуло; выполнив  крохотную свою обязанность,
каждый  из них незаметно и стремительно исчезал, в лучшем  случае сославшись
на нездоровье либо на сверхважные дела.  Лишь главный евнух Ли Ляньин грузно
сидел  в  комнате  рядом с покоями императрицы,  иногда с  явным  нежеланием
поднимаясь и заходя к ней справиться, не будет ли каких приказаний.
     Она страшно боялась. Невидяще смотрела она на  евнуха,  интересовалась,
нет ли вестей из Симоносеки, где начались переговоры с Японией, а узнав, что
гонца все не было, вяло махала рукой, - Иди...
     Попыталась  развеяться,  отпавившись  в   лодочную  прогулку  по  озеру
Куньминху, здесь же, в парке-дворце, но все ее раздражало: и легкий весенний
ветерок, и яркое солнышко,  и разноцветная радуга прекрасной галереи Чанлан,
и ежеминутно меняющиеся живописные виды искусственного ландшафта. Иногда она
теряла контроль над собой и тогда ее лицо передергивала гримаса страха. Да и
как ей было не бояться. В памяти навечно сохранились воспоминания ее юности,
когда, тридцать пять лет назад,  после  поражения Поднебесной от  англичан и
французов, императору Сяньфэну  пришлось бежать  из Пекина, а многочисленным
его  чиновникам и  наложницам  суждено  было погибнуть,  чтобы  не достаться
вражеским солдатам на потеху. Да и сама она  тогда лишь чудом сохранила себе
жизнь, а гибель  была  так близка...  И  сейчас,  стоило лишь гримасе страха
появиться не ее  лице, все, окружавшие ее - и  евнухи у жаровен  с  чаем и у
столика с яствами,  и служанки  с теплыми халатами, и  фрейлины,  пытающиеся
развеселить  скабрезными  историйками,  все моментально  отворачивались  или
отводили глаза - гнев ее был опасен, она могла отдать под бамбуковые палки.
     Дежуря в покоях императрицы, Жун Мэй слышала старческое ее брюзжание.
     - Черви, они  растаскивают  мою  империю. Французы и англичане отрывают
южные провинции,  Япония захватила  Ляодун...  Сейчас они подобны тиграм, но
если не удастся вернуть Ляодун, они  превратятся в черных драконов. Тогда их
полчища набросятся на Поднебесную империю и мне, как тридцать пять лет назад
императору Сяньфэну, придется бежать, бросив все, и укрываться где-нибудь  в
жалком окраинном городишке...

     Прибывший гонец доставил вконец расстроившие ее вести. Японцы требовали
огромную  контрибуцию, остров  Формозу,  Пескадорские  острова  и,  главное,
Ляодун. Ли Хунчжан сообщал, что  если он будет  тянуть с подписанием мирного
договора, то японцы обещают возобновить военные действия.
     Она  потребовала  карту, зло  выбранила  за  медлительность  и  впилась
глазами в причудливые очертания берегов Желтого моря и Чжилийского залива.
     Чего же следует ожидать от японцев?
     Из Вэй-хай-вэя они бросятся на  Шаньдун? Из Ляодуна на  Маньчжурию? Или
на Дагу, Тяньцзин, а потом направятся сюда, в столицу империи?
     От  страха она тряслась. Тряслось жирное тяжелое  морщинистое серое под
рисовой  пудрой  лицо,  тряслись  многочисленные складки подбородка,  трясся
желеобразный  бюст,  трясся  толстый  живот,  что  хорошо  было  заметно  по
колебаниям отворотов халата, тряслись  колени,  тряслись руки и, подтверждая
страх, дребезжаще зазвенела чайная  чашка о блюдце. Она бросила чашку, почти
рухнула в кресло и крикнула, - Пусть подписывает!


ВИТТЕ. ПЕТЕРБУРГ.

     Обычно спокойный  и выдержанный, Сергей  Юльевич  прибыл в министерство
финансов  явно  возбужденным. Поднявшись в  свой  кабинет, он тот-час  велел
пригласить  к  себе  ближайших  помощников  и единомышленников  -  директора
канцелярии министерства  финансов Петра  Михайловича  Романова и  начальника
азиатского департамента Дмитрия Дмитриевича Покотилова.
     -  Вы уже  изучали японские требования к Китаю?