ве железной дороги  мгновенно  разлетелась  по
городу.  Рабочие  три  дня  уже  не  выходили на работу, но власти  пока  не
вмешивались,  выжидали, как  подрядчики сумеют  обуздать свою  рать  вшивую,
голопузую, не кормленную.
     Однако начальник строящейся  дороги  инженер  Урсати гневался.  Высокий
темп был потерян, и  тот запас  прочности, набранный в первые разгонные дни,
утрачен.  Каторжники-доходяги и  солдаты  подневольные  рвения  в работе  не
проявляли,  откровенно волынили.  Им спешить  было  некуда.  Одна  надежда -
вольнонаемные. Но они на своем стояли.

     На   совещании    у   гражданского   губернатора   Приморской   области
действительного   статского   советника   Павленко  -   военный   губернатор
Унтербергер на вакации отбыли  - присутствовали командир порта контр-адмирал
Ермолаев,  комендант  крепости  генерал-майор  Аккерман,  комендант   города
подполковник   Пестич,  начальник  железнодорожных  строительных  батальонов
полковник   Зкстен,  инспектор  тюрем   Приамурского  генерал-губернаторства
Коморский, начальник Приморского  отделения Восточно-Сибирского жандармского
управления полковник  Лосев, владивостокский полицмейстер надворный советник
Петров, подрядчики Галецкий,  Дунаев, Журавский,  Кауров, Ключевский, Фомин,
Попов,   кореец   Юмбо   и   инициатор    совещания   начальник   строящейся
Южно-Уссурийской железной дороги инженер Урсати.
     -  Неразумная  жадность,  тупая  ограниченность, скотское  отношение  к
людям, -  Урсати  не  выбирал выражений, - привели к первому организованному
выступлению рабочих в  Приморской  области.  Казна не  скупится вам  платить
по-божески. От вас что требуется - правильно организуйте людей и наращивайте
темпы  строительства. А для  этого платите людям  во-время, набросьте  им по
копеечке. Они  вам  горы  свернут. Неужели не понятно - им  заработать надо,
только за этим они в такую даль и приехали. Так дайте  им их жалкую денежку,
вводите расценки и сдельщину, платите регулярно - один, два раза в месяц, об
остальном пусть  они сами позаботятся. Что же вы  делаете? Подряды получили,
деньги казенные  в  карманы  спрятали,  а  людей без копейки  бросили.  Этой
красной заразе только дай появиться, потом ее не выведешь. Дорогу  кто будет
строить?  Шесть сотен каторжан и полторы тысячи солдатушек еле ползают, едва
свою пайку отрабатывают,  потому что денег  они не  видят и работу с  них не
спросишь.  Им абы  время  шло. Только вольнонаемные  могут споро работать  и
быстро  двигаться.  Немедленно  выплатите  людям  деньги,  увеличьте  рацион
питания, организуйте жилье  по  трассе,  чтобы не тратить время  на переходы
утром и  вечером. А  зачинщиков стачки надо выявить и примерно  наказать. И,
коли  уж  у нас  участились рабочие беспорядки, надо  усилить  полицейские и
военные силы на строительстве дороги.
     Вслед за Урсата слово взял надворный  советник Петров - Владивостокский
полицмейстер.
     - Категорически  не согласен с господином Урсати. Охрана правопорядка -
это  наше  дело.  Мы  должны  проводить жесткую линию. Никаких послаблений и
выполнения их требований. Дай им палец - руку до плеча оттяпают. В каталажку
каналий-зачинщиков,  -  говорил  он фразами короткими, рубленными,  и рукой,
словно  шашкой,  махал, отсекая  головы. -  Чтобы  боялись,  сучьи  потрохи.
Дораспускались тут. А  остальных с работы вышвырнуть  и из крепости выслать.
На их место прибегут тысячи, смирных и покладистых.
     Истовый  в службе  жандармский начальник полковник  Лосев, багровый  от
гнева,  едва сдерживался  от крика, - Это уже не первое выступление рабочих.
До вашей дороги у нас спокойно было. Сейчас же черте что. Двадцать  восьмого
июня на  двадцать шестой версте именно подрядчик Журавский довел корейцев до
белого каления, был ими в кровь избит, пришлось вызывать войска. Надо же так
- сразу двести  корейцев-строителей взбунтовались, уж на что они послушные и
боязливые. И, хуже того,  когда вели арестованных зачинщиков во Владивосток,
на станции Подгородная им на выручку бросились  русские и китайские рабочие.
Что это - интернационал  в действии?  Этого  нам  не  хватало.  Но  если  то
возмущение было стихийным, то продолжающаяся почти неделю стачка - уже  явно
организована  вами,  господа  подрядчики.  Вы  привезли  зараженную  красной
заразой голытьбу из  России и своею неимоверной жадностью провоцируете их на
организованные выступления. Зачинщиков и смутьянов,  понятно,  мы выявим, но
горький  опыт  показывает,  что  причиной стачек и волнений всегда  являются
беззастенчивая  жадность и  наглость  работодателей.  Пока  эти  выступления
локальны и имеют  экономический характер, но коли они будут продолжаться, то
ими  обязательно  воспользуются  профессиональные смутьяны, а  такие  в крае
имеются. Те же административно  высланные Сергей  Южаков,  делопроизводитель
Управления  строительства дороги, или Николай  Ремезов... И  тогда  стачки и
забастовки приобретут  политическую  направленность. Этого  допустить  никак
нельзя.
     Ему,  "голубому",  по цвету  мундира,  полковнику  лишние  заботы  были
нежелательны. На столе лежало еще незаконченное дело о побеге два года назад
через   Владивосток   в   Лондон  участника   "Большого   процесса"  Феликса
Волховского. А  сколько  таких  беглецов проследовали за границу  из  Сибири
через Владивосток? Уж  не "Красного ли Креста Народной Воли" рук  это  дело?
Если так, то в городе притаился их  агент. Не Иннокентий ли Пьянков? Он ведь
тоже проходил до "Большому процессу". Может  - да, а  может  - нет. Скорее -
нет. Иннокентий Павлинович из села Никольского почти не вылазит, разве что к
брату  в Хабаровку. Нет, это кто-то  другой,  умный и дерзкий.  Ведь как вон
Ипполиту  Мышкину побег с Кары  устроили - чисто и без задоринки. Случайно с
иностранного парохода сняли...
     Морское  и   военное  начальство  выразили  готовность  помочь  полиции
обуздать смутьянов.

     Рано  утром  полиция и  солдаты  с берданами  окружили  переселенческие
бараки.  Подрядчик Кауров с  полицмейстером  и тремя городовыми по подсказке
Кирилловича  бесцеремонно  стаскивали  с  нар  сонных  еще  рабочих и  грубо
выталкивали   во  двор,  где  отдавали  под  стражу   конфузившихся  солдат.
Кириллович-десятник, стремясь выслужиться  перед  хозяином,  исходил  черной
руганью.
     -  Допрыгались,  катюжане,  сарынь,  сейчас  на  нарах  завоете,  бурды
тюремной похлебаете, денег семьям наработаете. Сахалин по вас плачет слезами
горючими, благо он рядышком. Я вас,  зачинщиков, всех наперечет знаю. Будете
теперь народ с панталыку сбивать, смуту заводить.
     Прошли они по всем баракам, по всем артелям и набрали зачинщиков много,
человек  двести   пятьдесят.  Тесно  окруженные   солдатами   с   берданками
наизготовку, задержанные угрюмо побрели в город, к полицейскому управлению.
     Кауров плелся сзади, за цепью солдат.
     - Теперь за работу принимайтесь  немедленно, - крикнул он, обернувшись,
оставшимся  стоять  молчаливой  толпой рабочим  и издевательски добавил, - а
денежки  ваши пусть  полежат, они  у меня  увеличатся  в количестве  и целее
будут.
     Из тысячной  толпы  поднятых  на работу  "контрактованных" Введенского,
Журавского,   Галецкого   послышались  возмущенные  одиночные  выкрики,   их
становилось все больше и больше и вот уже огромная масса голодных, уставших,
оборванных,  озлобленных  людей   качнулась  вслед  за  солдатами  и  сперва
медленно,  нерешительно,  а  потом  все  быстрее,  вытягиваясь по  дороге  в
колонну,  двинулась  на  выручку своим товарищам.  Они  шли  по  Посьетской,
Алеутской,  мимо  штаба крепости и  железнодорожной жандармерии, откуда  уже
скакали рассыльные за подмогой  в казармы 1-го и  5-го  батальонов за старым
портом.
     Впереди  идущие  солдаты, страшась догоняющих  их  рабочих, по  команде
офицеров принялись штыками в спины подгонять  арестованных  и перешли на бег
трусцой.
     Андрей шагал в середине колонны  возмущенных рабочих, увлеченный  общим
порывом, удивляясь собственной дерзости и смелея от сознания силы.
     -  А  ведь они нас  боятся, - думал  он,  - они власть, у  них  оружие,
полиция, солдаты, тюрьмы, а нас они боятся, вон, даже бегут.
     Мимо  строящегося   вокзала,  через  полупустой  еще  рынок,  вверх  по
Суйфунской подошли  они к дому  Даттана, арендуемому городской  полицией  и,
окруженные  еще  большей толпой любопытствующих,  принялись громко стучать в
гулкие железные  ворота.  В  окнах второго  этажа появились испуганные  лица
полицейских  служащих  и  в них снизу  полетели  камни,  зазвенели  разбитые
стекла.- Отпустите, верните  наших  товарищей, - требовали люди и настойчиво
стучали в ворота и двери полицейского управления.
     Вдруг стоявшие на Пекинской улице закричали, - Солдаты, солдаты идут, -
и подались назад. А к ним вверх по улице поднимались ровные шеренги одетых в
белые гимнастерки солдат, мерцая на утреннем еще солнце примкнутыми штыками.
Надвигаясь теснее  и теснее, они по команде остановились в саженях десяти  и
взяли винтовки на изготовку к стрельбе стоя. Передние рабочие отшатнулись от
направленных им в грудь стволов, толпа спружинила и замерла.
     -   Ррразойтись!   -   звонким,   жестко-враждебным   голосом   крякнул
командовавший  ротой  капитан.  -  Разойтись!   -  повторил  он.  -  Прикажу
стрелять...
     Толпа любопытствующих обывателей стремительно начала  таять, а вместе с
ней  таяла  и  решимость рабочих.  Глухо  отругиваясь,  выкрикивая угрозы  и
оскорбления в  адрес солдат, дорожники  расходились, растекались по улочкам,
переулкам, дворам.
     На работу и в этот день они не пошли. Вечером во дворе  между  бараками
пили теплую, с ужасным запахом китайскую сулею, и Андрей попробовал. На душе
у него было  тоскливо-муторно, словно он напакостил, струсил, сбежал, бросил
в беде товарищей.
     Бесцельно  бродивший по двору со злобной ухмылкой  победителя  на  лице
Кириллович, чуть ли не в  глаза тыча грязным, с обломленным ногтем  пальцем,
сказал ему, - Ты, сучий выродок, следующий!
     Андрею стало еще  горше и  он  едва не  завыл  от отчаяния. Но ему  уже
сунули   в   руку   полстакана    сулеи,    заставили   выпить,   похлопали,
захлебнувшемуся, по спине  увесистыми ладонями, дали  загрызть коркой хлеба,
посыпанной серой крупной солью, и отправили спать.
     Потом артели рабочих-железнодорожников рассредоточили по всей трассе от
Владивостока  до  села  Никольского и  далее, до  станицы Графской,  что  на
Уссури-реке.  Через месяц  товарищи Данилы Буяного передали Андрею  от  него
привет и сообщили, что  Данила осужден на пять лет каторжных  работ. Каторгу
ему  повезло отбывать здесь же, на строительстве дороги. Повезло потому, что
не на  Сахалин отправили,  а  оставили  в теплом Приморье,  и,  главное,  на
строительстве дороги год каторги  засчитывался  за полтора, так что  Данила,
при  примерном поведении, мог  бы освободиться  через три с небольшим  года.
Хотя, при  его несдержанности  и  буйном характере, как  бы не  заработал он
дополнительный срок.
     К  зиме их  артель отправили  на Суйфунские щеки, на восемьдесят вторую
версту трассы. Там  базальтовые скалы сдавили реку и надо было на протяжении
двух верст вырубить в скале полку для полотна дороги. Работа была  адова: на
длинных  веревках  спускали людей  со скалы вниз  и  они  рубили  шпуры  для
динамитных  патронов.  Скалу  рвали  динамитом и  порохом, а  потом из  цепи
каменных ниш они вручную пробивали длинный карниз.
     Жили  в землянках и засыпанных землей балаганах,  питались  впроголодь,
часто  обмерзали, обрывались со  скалы вниз, и некоторые погибли. Андрей был
молод,  прежде  жил не  много  лучшей  жизнью,  поэтому  сравнительно  легко
переносил  все  лишения. Но, наделенный  излишне богатым воображением, он по
вечерам с  тоской и ужасом глядел с горы вниз, где в сторону  Никольского на
болоте был разбит лагерь каторжан. Лагерь по  ночам  освещался зажженными по
периметру кострами,  возле которых  расхаживали солдаты  с  винтовками. Жили
там, по  слухам, в вырытых на  болоте  земляных ямах, по  колено заполненных
водой, все  постоянно были простужены, многие заболевали чахоткой и умирали.
Их кладбище густо белело свежими крестами.
     Андрей ни разу не видел Данила, да и не знал, в этом ли он лагере. Хотя
похожего человека приметил, но за дальностью расстояния уверенности не было.
Пытался расспрашивать заходивших к  ним изредка солдат охраны,  но те угрюмо
отмалчивались,  стыдясь  своей  службы  позорной,  да  и  потому,   что  "не
положено".
     Уже в начале марта, когда  солнце днем пригревало довольно сильно, снег
остался только  в лесу, а  на  полях  и  дорогах  царила  непролазная грязь,
ночами, правда,  подмерзавшая,  Андрея среди  ночи разбудили.  Он недовольно
было заворчал, но  хорошо  ему знакомый землекоп, тихий неприметный курянин,
рябое лицо которого освещалось  слабыми сполохами угасающей печурки, с самым
таинственным видом  приложил  палец  к  губам  и  повелительным жестом велел
слазить с нар  и  идти за ним.  Андрей нехотя оделся и выбрался из землянки.
Ночь была лунная, ясная, морозная, звезды мерцали - рукой подать.
     Курянин дернул его за руку, - пошли, Данила Буяный зовет.
     Андрей обрадовался и испугался, - Как, где он?
     - Тихо, -  шепотом грозно велел курянин, - иди за мной  и молчи, что бы
ни увидел.
     Версты за  две от  их  лагеря еще сохранилась жидкая рощица дубняка, на
опушке  редко  перемеживающаяся березками.  Остальной  лес  либо  раньше  по
Суйфуну в город сплавили, либо на шпалы свалили, на домики, на  обустройство
землянок, а то и в печах и кострах спалили.
     Они шли распадком по хрустящему под ногами снежному  насту, когда из-за
елочки,  буквально  рядом,  шагнул  Данила  и  приветливо,  с  лаской  даже,
полуобнял за плечи опешившего от неожиданности Андрея.
     - Ну, здравствуй, Андрюха, свиделись!
     -  Здравствуй,  Данила!  Тебя отпустили?  - понимая,  что  несет  чушь,
спросил Андрей.
     - Сам ушел, мне там разонравилось. Ну, а  как ты? Небось, в первые руки
выбился? Окреп, возмужал, лицо уже не щенячье.
     -  И  ты,  Данила,  здорово изменился,  - в  лунном свете Андрей  видел
изрезанное глубокими морщинами лицо Данила.  - И шрам прибавился.  И  что-то
хищное, ястребиное в лице появилось.
     -  Ладно,  пойдем,  Андрей.  Я  не  только  с тобой  прощаться  пришел,
поприсутствуешь. Потом еще словами перекинемся.
     Данила пошел впереди, а Андрей с курянином за ним следом. За поворотом,
в  распадочке,  укрытый  со  всех  сторон  елками,   горел  костер,  освещая
пространство сажени в три в окружности, а над костром на палке висел котелок
с варевом.  Вокруг  костра сидели  еще  пятеро и  длинный куль  лежал чуть в
сторонке. В сидевших Андрей признал двух арестованных с Данилом и осужденных
на каторгу землекопов, один незнакомец, а двое были его напарники по работе.
Куль зашевелился и замычал и Андрей  узнал  в  нем  связанного Кирилловича с
заткнутым грязной тряпкой ртом.
     -  Гостинцами  у  Кирилловича  разжились,  -  сказал  Данила,  - сейчас
поужинаем и спасибо скажем.
     Кириллович, десятником,  жил в  домике; вот они,  видимо,  ночью  его и
выкрали, и харч прихватили на дорогу.
     Варево поспело, похлебали они из котелка ложками в очередь жидкой каши,
салом заправленной, а потом Данила за Кирилловича принялся.
     -  Иуда ты,  Влас.  Но твоему предательству из  нас трехсот без  малого
тогда  арестованных  чуть  больше сотни в живых осталось. И  воздастся  тебе
должное. По наставлению, жандармским генералом Оржевским подписанным.
     И Данила принялся на память цитировать.
     - "Наставление  о заготовке  и  употреблении розог,  коими  должны быть
наказываемы преступники  на основании судебных приговоров." А приговор  тебе
наш,  Влас,  таков  будет  -  по десять розог каждый,  а  как ты  тоже здесь
присутствовать будешь, то я за тебя твою порцию тебе же  и выдам. Но  слушай
дальше жандармское наставление.-  "Розги для  наказания  преступников должны
состоять  из  тонких березовых прутьев длиною в один  с четвертью  аршина  и
числом от  десяти до  пятнадцати, так, чтобы  общий объем  их в нижнем конце
после  соединения в пучок  имел один и  три четверти вершка".  Прутья мы уже
нарезали точно по его превосходительства генерала Оржевского рекомендациям.
     - "Прутья сии должны быть перевязаны в трех местах тонкой бечевкой так,
чтобы расстояние от  конца нижнего до последней верхней  перевязи составляло
шесть вершков".
     Сидевшие  у костра люди разбирали ворох  березовых прутьев и  следовали
наставлениям генерала.
     - "Тонкие отростки прутьев,  идущие  к  верхнему концу пучка от третьей
бечевки, не срезываются, а оставляются в натуральном виде, но без листьев".-
Но листьев покуда и нет, в марте-то.
     -  "После  десяти  ударов  розги  признаются  негодными  к  дальнейшему
употреблению и должны быть заменены другими". - Что мы и сделаем.
     - "Розги надлежит иметь  не из свежих, только  что срезанных прутьев, а
из  прутьев  несколько  уже  лежалых,  но  отнюдь  не  сухих; на  сей  конец
заготовляемые одновременно прутья стараться хранить в сыром месте, дабы  они
имели надлежащую тягость и гибкость".
     -  Ты уж,  Влас,  извини, тут мы нарушили  наставление, свежими розгами
драть будем. А еще  Оржевский указывал, что  там, где нет березовых прутьев,
выписывать оные из других мест. Но это к нам не относится. Приступим же.
     Привязали Кирилловича  к  валявшемуся толстому бревну, заголили спину и
задницу, и  начали. Драли не спеша, истово, старательно, каждый приговаривал
свое, наболевшее.
     А Данила приговаривал, - Это тебе за Гаврилу длинноносого, это за Михая
Сиволапа, это за Петра беспалого...
     Закончив   свои  десять  оглянулся  жалобно,  словно  прося  взаймы   у
товарищей,  но Данила был предпоследним,  до  Андрея, так в  кружке у костра
сидели. Андрей же весь вспотел, дрожал, его едва не вырвало.
     - Слабак ты, Андрей, - с укоризною сказал Данила, -  пора уже и мужиком
стать.
     Попытался  Андрей на  ватных  ногах  подняться,  но  не  сумел, они  не
слушались.
     -  Ладно,  -  махнул  рукой  Данила,  -  я  твоими  воспользуюсь.  Да и
Кириллович мне свои уступил. Правда, Влас?
     Он ткнул его в бок ногой, но Кириллович уже не шевелился.
     - Ничего, потерпи чуток, последние двадцать осталось.
     Закончив, Данила бросил прутья, но  отвязывать Кирилловича  не  стал. -
Пусть о нем бог заботится.
     Уходя, Данила сказал Андрею, - Прощай, когда  еще свидимся. Но запомни:
долги  отдавать надо обязательно;  бей кулаком,  а  не пальцами;  добреньким
будешь - свинья сожрет, сильным будешь - никто с тобой не оправится.
     - Куда вы сейчас, Данила?
     - Не знаю еще. Может у староверов в работниках  отсидимся года два-три,
может на золотые прииски подадимся, али еще куда...
     Кирилловича нашли на другой день насмерть замерзшего.


ВИТТЕ. ПЕТЕРБУРГ.

     После  назначения его министром финансов  30 августа  1892 года,  очень
скоро,  прямо  через  полмесяца,  к  нему  в  служебный  кабинет  неожиданно
пожаловал  князь Эспер Эсперович Ухтомский.  Это был  невысокий, еще молодой
господин с живыми темными глазами и бородкой с усами буланже. Сергей Юльевич
знал, что князь Ухтомский литератор,  по  поручению императора сопровождал в
путешествии на  восток Его  императорское высочество  наследника  цесаревича
Николая Александровича и именно ему было поручено описать все путешествие.
     Отвлекая от текущих  дел,  князь  Ухтомский уютно  устроился в  кресле,
принялся курить какую-то  вонючую  длинную  папиросу, египетскую, уверял он,
напустил  кучу дыма,  а  потом приступил к делу.  Выяснилось,  что он желает
издать за деньги казны в Лейпциге у Брокгауза  описание путешествия  в  пяти
томах и тиражом едва  ли  не в сто  тысяч  экземпляров. Сумма ему нужна была
довольно знач