обжитых
многочисленных  населенных   пунктов  с  обильным   населением   и  развитой
промышленностью. Вот  тогда  то генерал-губернатор Восточной Сибири Анучин и
предложил  заселять  Южно-Уссурийский край морским путем. Генерал Анучин был
опытным  администратором,  хорошо знал  пути к видным сановникам, наделенным
правом  принимать  государственные  решения,  умел  должным  образом  подать
необходимые факты, да  и императором  Александром II был принимаем.  И  вот,
первого июня  восемьдесят  второго года Государственный Совет  вынес  нужное
решение. Принятию этого решения способствовало то, что  с семьдесят девятого
года  из Одессы  на Сахалин-остров  пароходами  регулярно доставляли  партии
ссыльно-каторжных, а еще через год  из Кронштадта во Владивосток на пароходе
добровольного флота "Россия" была доставлена тысяча с лишком человек солдат.
     - Конечно, хоть морем и боязно, но гораздо быстрее. Два месяца - это не
два-три года. Там проешься, пообносишься, да и коня, быков погубишь, пока до
места доберешься, - дружно поддержали генерала Анучина мужики-переселенцы.
     - И детей жалко, - вторили им жены.
     - Однако же родные избы,  скот, землю продали, нажитое бросили, с собой
и  взяли  то самую малость, а как на новом месте удастся устроиться,  только
богу ведомо..., - не соглашались некоторые.
     -  Генерал  Анучин  настолько  был  заинтересован  в  заселении  земель
окраинных, что сумел провести через Государственный Совет  положение  о том,
что переселение  морским путем  должно осуществляться  за  казенный счет. Он
доказал сановникам, что побудительных мотивов для переселения в такую даль у
крестьян  внутренних  губерний  существует  предостаточно   -  и   громадная
скученность населения, и безземелье, и низкая урожайность. Но все же русский
мужик крайне неповоротлив, да и моря боится изрядно. Словом,  ему нужны были
веские, ощутимые льготы для переезда. И в восемьдесят втором году был принят
закон  о переселении. Крестьянам центральных  губерний  России и Малороссии,
ежели кто надумает, было  предложено на казенный  счет послать  своих гонцов
для  выбора  земель.  Во  Владивостоке  Удельным  ведомством   было  создано
переселенческое управление, которое построило бараки для  жилья переселенцам
после  их  прибытия   во  Владивосток  и  до  отправки  на  выбранные  места
житель­ства.  Начиная с восемьдесят третьего года была установлена  норма  в
двести  пятьдесят  семей   ежегодно,  сроком   на   три  года  для  отправки
переселенцев  морским  путем  из  Европейской   России  на  Дальний  Восток.
Государственная  казна  взяла на себя все расходы по перевозке, снабжению их
продовольствием,  орудиями труда  и  устройству  быта  на  местах поселения.
Прибывшим на  новые  земли поселенцам  отводилось  в  пользование  не  менее
пятнадцати десятин земли на каждую мужскую душу, но не более  ста десятин на
семью. И что главное, землю эту  можно было  выкупить в полную собственность
по три рубля за десятину. На первые пять лет  жительства на Дальнем  Востоке
переселенцы   освобождались   от   государственных   податей   и   всяческих
повинностей.
     - В одной нашей Неглюбке народу поболее будет, а землицы нету. Да и что
семьсот пятьдесят  семейств  для такой  громадной  области, -  махнул  рукой
Степан, - горсть малая.
     -  Конечно,  правительственное  решение  переселять  семьсот  пятьдесят
семейств за  три  года  никоим  образом  не  могло  решить проблему  широкой
колонизации края,  но  важен был  пример, надеялись, что  за ними  последуют
тысячи  и  тысячи  новых  переселенцев.  Ведь  кроме  бесплатного  переезда,
переселенцам  предоставлялось  продовольствие  на  полтора  года из  расчета
шестьдесят фунтов муки  и десяти фунтов крупы  в месяц  на человека, по  сто
рублей пособия на  каждую семью, пара волов или лошадей, корова и семена для
посева. Экономическое бремя  взяло на себя государство немалое - один только
переезд члена семьи переселенца обходился  ему почти в тысячу триста рублей.
Для более равномерного расселения переселен­цев на новых землях было принято
решение селить  их не в уже существующих деревушках,  а создавать новые,  да
притом на расстоянии не ближе десяти верст одна  от другой и с числом дворов
не  более  двадцати  пяти.  Поощрялось и  хуторское  хозяйство.  В  том  же,
восемь­десят  третьем   году   на   "Зеленый  клин"  отправились  и   первые
пересе­ленцы,  а в  следующем  году  к  двумстам  пятидесяти  казеннокоштным
переселенцам прибавились сорок пять семейств  своекоштных, то есть принявших
расходы по переселению на свой счет. Уже в восемьдесят пятом году количество
своекоштных возросла до ста тридцати одного семейства и было бы еще большим,
будь тогда в достаточном количестве пароходов для переселения.
     -  Своекоштные...  Это  как  мы,   значит,  -   особо  заинтересовались
переселенцы и теснее  придвинулись к  рассказчику. - Ну-ка,  расска­жите, на
каких условиях им переселяться было предложено?
     -  Своекоштным  переселенцам  местные  власти  были  очень рады  - ведь
расходов переселенческому управлению приходилось  нести значительно  меньше,
да  и  народ  подбирался  более  надежный.   Но  для  обзаведения  на  месте
переселения  необходимым  хозяйством требовалась определенная сумма денег, и
весьма  немалая. Поэтому было  установлено, что  кроме расходов по перевозке
морем, поселенец,  прибыв  во Влади­восток, обязан был иметь шестьсот рублей
наличными,   не   менее,  для  строительства   жилья,   приобретение  скота,
сельскохозяйственного инвентаря, семян... Впрочем, тем, у кого этой суммы не
было,  переселенческое управление  приходило на  помощь  и  выдавало  ссуду,
вначале  полностью  шестьсот  рублей,  а  через несколько  лет выплачивалась
сумма, недостающая  до шести сотен. Причем ссуда выдавалась на  тридцать три
года, из которых первые пять были льготными, а в  следующие  двадцать восемь
предусмотрено было брать по шесть процентов годовых.
     - Точно, так нам в переселенческом управлении  в Чернигове и сказывали,
- кивали  головами мужики, довольные, что владивостокский  городской  голова
подтверждает прежде слышанное и утверждаясь в правоте сделанного шага.
     - Но необходимость заселения дальневосточного края путем  доставки туда
избытка  населения   центральных   губерний  России  и  Малороссии  имела  и
многочисленных  врагов,  прежде  всего  в  лице влиятельных землевладельцев,
дворянской  верхушки,  традиционных  столпов трона. Переселение  существенно
затрагивало их интересы -  ведь чем больше народу,  тем  выше цена на землю,
которой они владели. Помните, царским манифестом и Положением девятнадцатого
февраля  шестьдесят  первого  года  за  помещиками  признавались  все  права
собственности на землю в имении, в том числе и на крестьянскую надельную. Да
и заводчики заинтересованы в  избыточном  населении: длинные  очереди ищущих
работу  позволяет  им устанавливать  низкую заработную плату  и  жесточайшие
условия  труда.  Поэтому, после  упорной борьбы в  Государственном Совете, с
восемьдесят седьмого года переселение за казенный счет было прекращено.


     На сорок  шестой день рейса, во  время которого  переселенцы пережили и
изнурительную  качку  и  несусветную жару долгого перехода Индийским океаном
вдоль  экватора,  и  тропические  грозы  с  буйными  ливнями  у  Малакки,  и
жесточайший шторм в Желтом море, и потрясение  смертью трехлетнего малыша от
кори и похороны  его в  морской пучине,  и  радость свадьбы юной полтавки  и
сумского хлопца, которых по православному  обычаю и морским законам окрестил
облачившийся по этому случаю в узорчатую, золотом шитую епархиль батальонный
священник,  а  капитан парохода  в белом,  обшитом  золотым галуном парадном
мундире сделал о том запись  в судовом журнале, и отдых  трехдневной стоянки
для  пополнения запасов угля и свежей воды  в  изматывающе душном и  влажном
порту Сингапуре,  где пассажиры парохода разбрелись почтительно поглазеть на
нарядные, белые под  кокосовыми пальмами  виллы колониальной  администрации,
грязные,  тесно набитые дочерна  смуглыми  полуголыми обитателями  малайские
хижины  вдоль  медленной  тинной  речушки  под   миллионноногими  мангровыми
деревьями,  грозные английские пушки,  охраняемые  черноусыми, в белоснежных
чалмах и  красных  суконных мундирах солдатами-индусами,  "Кострома" поутру,
приблизившись  к серебристой пелене густого  тумана, замедлила было ход, но,
протяжно  закричав  толстым  и  хриплым  голосом  сирены  и звонко  ударив в
доблеска  начищенный  бронзовый  колокол,  храбро нырнула  в туман,  который
вскоре рассеялся и обнажил сперва зеленые уже берега Русского острова, потом
острые  пики   скал-близнецов  "Ослиные  уши"  и  обрывистые  высокие  кручи
полуострова Шкота, и просторный рейд, и спокойную гладкую воду бухты Золотой
Рог,  и  прижавшийся  к  ней  узенькой  полоской на  северном  берегу  город
Владивосток - столицу Южно-Уссурийского края.
     - Уфф..., приехали!


ВАТАЦУБАСИ. ЯПОНИЯ

     Заря   бледно-розовым  светом  окрасила  восток,  четко  обрисовав   за
неглубоким  и  нешироким заливом  контур дымящегося вулкана  Сакурадзима.* В
древнем  замке  сацумских князей, которым  он верно  служил всю жизнь, Сайго
но-Такамори**, великий  воин, генералиссимус,  знамя  самураев страны Ямато,
начал приготовления к своему последнему сражению. Внешне  он  был спокоен, в
движениях нетороплив,  распоряжения отдавал ровным, четким голосом. Но  гнев
душил его.  Подняв  восстание, он был убежден, что император  не считает его
поступок нарушениям вассальной верности. Разве не он,  Сайго Такамори, нанес
поражение последнему сегуну Кэйки, разве не он собирал самураев под лозунгом
"Сонно" - почтения и верности  императорскому дому? А восстание...,  что же,
оно было поднято против тех,  кто воспользовался его победой, отверг принцип
"Дзеи",  призывавший к  изгнанию гайдзин  - рыжеволосых  варваров, так густо
заполнивших божественную землю  страны Нихон,  против его бывшего соратника,
коварством  захватившего  фактическую  власть. Сейчас,  окруженный  на  горе
Сирояма*** императорскими войсками,  набранными из простолюдинов - крестьян,
горожан,  даже париев-эта  и потерпевший  в  последнее время от этого сброда
несколько поражений, Сайго уже и не рассчитывал на победу.  Что  же, значит,
это его карма... Но, посылая жалкие остатки своих войск на верную гибель, он
и себе не искал ни убежища, ни  спасения. Проведя жизнь в  боях, он перестал
бояться смерти. Да и  честь самурая, кодекс Бусидо - Путь воина, который  он
истово исповедовал и  которому учил  своих подчиненных,  требовал уйти в мир
предков  через сэппуку. Душу его саднило.  И даже  не поражение -  настоящий
воин должен  быть готов скорее не к победам, а к поражениям. И если из иных,
очень  редких поражений он выходил лишь окрепшим, вновь готовым к сражениям,
то сейчас он  чувствовал, что ему уже не воскреснуть духом... Это сражение -
последнее. Ведь гибли не только  остатки его войск, верных старые  традициям
самураев, гибла вера в

     * Сакурадзима - вулкан на острове Кюсю
     ** Сайго Такамори - 1827 -1877, Военный министр в правительстве Японии,
весной 1877 г. поднял на Кюсю мятеж, известный как "сацумская война".
     ***Сирояма - гора в окрестностях Кагосимы.

     возрождение духа страны  Ямато, незыблемость  привычного уклада  жизни,
гибла высокая мечта и цель жизни: именно ему, как никому из трех  его давних
предшественников,  покорить  сперва  Корею,  а  затем  и  Китай..., и  стать
подлинным  обладателем  титула Сэйи  тай  сегуна  - Великого  военачальника,
Покорителя варваров !
     Со  стороны города  раздались звуки трубы, знак готовящегося штурма,  и
несколько  выстрелов  из  ружей.  Но  мысли  Сайго  уже  не  принадлежали ни
сражению, ни  соратникам,  ни императору,  ни даже личному его врагу. Врагом
сейчас  занят его ики-райо - дух  смерти, который почти год как отделился от
Сайго  и незримо витает над Окубо,* ищет возможность  застать его врасплох и
нанести  верный  удар.  Но не только на  свой  ики-райо  полагался Сайго. Он
послал верных  ямабуши  -  ниндзя  и  куноичи  -  женщин-ниндзя,  которые  в
традиционных  черных, плотно облегающих фигуру одеждах,  либо в  праздничных
кимоно  хозяек чайных домиков гейш, или великолепных, доступных  лишь высшей
знати проституток-ойран, отыщут удобное мгновение и  пошлют острую стрелу из
короткого лука хэнкау, который можно удобно спрятать под одеждой, или ударят
отточенным стальным  краем тэссена - боевого веера, или точно метнут шурикэн
- плоский диск со смертельными зубцами.
     Мысли Сайго принадлежали собственной судьбе-карме. В  додзо - небольшом
и  тщательно охраняемом  дворцовом  дворике,  он  отдал последние приказания
са-конай  и у-конай -  генералам левой  и правой  сторон обороны,  велев  им
спешить  в  бой,  жестом  приказав остаться телохранителю и  еще  нескольким
верным воинам. Телохранитель, бесстрашный и сильный  воин, искусно владевший
мечом, принадлежавший ему  не только  душой, но и телом, отпрыск древнего  и
знатного рода, должен  был послужить ему кайшаку - секундантом и палачом. Те
же, другие, будут  действовать как  кэнши: они официально засвидетельствуют,
что Сайго ушел из жизни истинным самураем.
     * Окубу Тосимити - 1832 -1877, министр финансов, внутренних дел.

     Стряхнув легкие сандалии, Сайго шагнул  на новый, сплетенный из  свежей
желтой  рисовой соломы татами,  сел, скрестив ноги,  и спокойно посмотрел на
алеющий восток. Он твердо  знал,  что  Бусидо -  Путь воина, это каменистая,
трудная  дорога  к смерти. Он  честно  прошел этот  путь. Верно служа сперва
сацумским князьям Симадзу, а затем и императору Мэйдзи*, он всегда был готов
достойно  умереть:  в  бою  воином,  а  потерпев  поражение -  без малейшего
колебания  души или внутреннего  сожаления - через сэппуку.  Час настал: его
кайшаку осторожно и бережно  повязал Сайго хачимаки - широкую белую налобную
повязку, знак того, что  воин готов к последнему усилию души и воли и, встав
перед  ним  на колени, наполнил  и  подал чашу рисового вина.  Сайго  ощутил
легкий аромат сакэ, поднес чашу к губам и сделал  четыре глотка: ити  - раз,
ни - два, сан - три, ши - смерть - четыре !
     В  это  время,  легко поднявшись на  ноги,  его кайшаку быстро и  ловко
обернул  рукоять своего длинного двуручного меча белым, как символ чистоты и
смерти, шелком, и низко поклонился Сайго.
     *  Муцухито  - 1852  -1912 -японский император  (1867-1912).  Годы  его
правления носили официальное название Мэйдзи - Просвещенное правление.

     Развязав оби, Сайго распахнул халат и плавным  движением  сбросил его с
плеч, обнажив свое еще не старое, мускулистое  тело. Один из кэнши в поклоне
подал  ему  на  лакированном  подносе  короткий меч,  подал  так, что  Сайго
пришлось потянуться за ним, вытягивая шею. Видя это  движение, телохранитель
поймал  себя  на  мысли,  что  страстно   желает  резко  взмахнуть  мечом  и
предотвратить страдания любимого вождя. Но удержался,  не желая  ни замутить
чистоту последней  воли Сайго,  ни  вызвать возможных усмешек многочисленных
его врагов, да и зная, что он не даст ему мучиться в агонии.
     Сайго взял с подноса меч, бегло взглянул на синеватое лезвие,  обхватил
рукоятку обеими  руками и вонзил  острое  лезвие  слева в живот. Проведя его
направо,  он  открыл  средоточение  духа,  энергии,  воли,  гнева,  доброты,
мудрости  и  всей жизни,  и освободил  чистою и не  оскверненною  свою душу.
Затем,  спокойно и бестрепетно повернув в ране меч, Сайго провел его немного
вверх, сделав таким образом дзамондзи - сэппуку настоящего буси.  Сейчас, он
знал, все  самураи, друзья  и  враги, будут  чтить его  величайшую  честь  и
достоинство.  Выдернув из раны  меч, потянувшись вперед и вытягивая шею,  он
горизонтальным движением правой руки положил его на поднос.  В ту же секунду
блеснул  длинный меч кайшаку и голова  Сайго упала на землю.  Так ушел Сайго
но-Такамори и вместе с ним ушла старая, феодальная страна Ямато.
     А на  востоке  в ясном  небе поднимался  оранжево-красный  шар  солнца.
Грядущий день сулил непогоду.



     Два самурая, молодой и пожилой, осенним днем десятого года Мэйдзи (1877
год) грустно сидели в жалком трактире на самой окраине Кагосимы за пустым, в
сущности, столом, и прощались. Одному из них завтра предстояло отправиться в
Нагасаки и  затем  за  море,  а  второму  суждено было остаться  по-прежнему
служить в замке сацумского князя.
     Прежде дружны они  не были, скорее, так, едва знакомы,  да и разница  в
возрасте была ощутимой -  лет тридцать, но после  всего  случившегося, когда
для молодого  самурая рухнул  весь  мир  и  в  душе  плескалась лишь  горечь
поражения,  только  старый  Андо  и пошел вместе  с  ним  распить прощальную
бутылочку  сакэ. Впрочем, в Кагосиме и друзей у него почти не осталось - кто
погиб в битве на горе  Сирояма,  кто трусливо  бежал,  спеша  ускользнуть от
правительственных войск, и сейчас скрывается в домах родных и знакомых, кто,
подобно ему  самому,  мужественно  выслушал суровый приговор  и  должен  был
подчиниться... Однако, с кем же ему осталось развеять душевную горечь, с кем
перекинуться  словом  прощальным,  с кем выпить последнюю, может быть, чашку
сакэ на родной земле? Вот, хорошо, что Андо, старый воин, служивший в охране
кагосимского  князя уже лет  сорок,  составил ему компанию. Конечно,  не  по
особой душевной  близости, а скорее  потому, что Андо всем  в замке известен
как  большой  любитель вкусно поесть и попить, да и  случай посетить веселый
квартал никогда не упустит, а  может  и потому, что Андо просто по-человечьи
сочувствует, знает,  что и ему суждена была подобная,  есди не хуже, судьба,
да, видно, повезло...
     - Андо-доно, закажем еще сакэ?
     - Нэйсан, - помахал рукой  Андо, -  иди сюда,  голубушка. -  Во-первых,
выгони-ка  ты мух, вон сколько их вокруг кружит,  к нашему сакэ подбираются,
пусть прежде сами заплатят, отвлекают от разговора и мешают любоваться твоим
личиком, а затем  принеси  еще  одну бутылочку.  Да  раздвинь седзи, дай нам
вволю   насладиться  видом  курящегося  Сакурадзима,  освещенного   закатным
солнцем.
     Девушка  приветливо улыбнулась  давнему  своему  знакомцу, отважному  и
веселому самураю Андо, часто  храбро вступавшему в единоборство с  бутылками
сакэ и оставившему немало иен в их трактире,  небрежно махнула полотенцем на
мух, отчего  они гневно  зажужжали, до глубины души оскорбленные неожиданной
ее  непочтительностью,  раздвинула легкие  деревянные  оклеенные местами уже
давно лопнувшей бумагой перегородки, впустила порыв свежего осеннею  ветерка
и  живо принесла  узкую и высокую в три го*  бутылочку  священного  напитка,
столь уважаемого настоящими мужчинами.
     1. * Го - единица измерения жидкости в 0.18 литра

     - А поесть что принести?
     - Лети,  птичка,  лети,  нам вполне достаточно  вон тех крошек печенья.
Еда, она понапрасну занимает в  животах место,  предназначенное для напитка.
Лети, птичка...
     - Так вот, - продолжил  Андо их разговор, -  я  утверждаю, что  во всем
случившемся виновен испанский миссионер Франсиско Ксавье* высадившийся здесь
во времена  Тэммон**  вселивший смуту  в души  народа проповедями веры в Эсу
Киристо-сама и Санта Мария-сама.
     * Франсиско Ксавье высадился в Кагосиме в 1549 году
     ** Годы правления императора Тэммон - 1532-1555

     Молодой самурай изумленно вытаращил глаза, - Так давно?
     - Конечно. Все где-то берет начало и  куда-то исчезает. А  наши смутные
времена начались триста лет назад и корни их проросли из зерен, брошенных на
нашу землю всеми этими отвратительными рыжеволосыми чужеземцами.
     Молодой  самурай нетрезво покачал головой, - Что-то не верится мне, что
из-за испанского миссионера, тем более триста лет назад, могло случиться то,
что случилось...
     - Древняя поговорка глас