одила в гости к нам и вела с моей матерью долгие беседы.
Это  была  уже пожилая,  а может быть мне так  казалось,  женщина,  но в ней
чувствовался дух  какой-то  гениальности.  Так,  она, совершенно  не  учась,
свободно     говорила     по-французски,    на     английском,     немецком,
сербско-хорватском, итальянском и  не знаю еще на  каких  языках.  Играла на
многих  музыкальных  инструментах,  да  так,  что  с  успехом давала сольные
концерты на фортепиано в  европейских  столицах и служила  капельмейстером у
сербского короля  в  Белграде.  Без малейшего затруднения  писала длиннейшие
письма  стихами.  И  лгала.  Лгала  вдохновенно,  творчески,  совершенно  не
затрудняясь в выборе темы, деталей и подробностей. Да так цветасто, что даже
мы, знавшие ее способности к  фантазии  и ничуть не  верившие  ей, сидели  с
открытыми  ртами. И популярной на  всю Россию она стала, когда  напечатала у
Каткова в "Русском вестнике" свои феерические рассказы "В дебрях Индостана".
Да,  но торговые  ее предприятия  прогорели, Митрович  получил ангажемент  в
итальянскую  оперу и уехал,  забрав  с  собой  и  ее,  в  Египет, в  Каир. В
Средиземном море их пароход потерпел крушение и утонул, а вместе с ним погиб
и Митрович,  едва  успев  спасти  свою  Лорелею. Затем  из  Каира  Блавацкая
перебралась в Лондон и создала там теософическое общество, а для привлечения
в  него  адептов  отправилась  в  Индию,  где изучила,  или  выдумала  тайны
индусских религий. Впечатления этой поездки и легли в основу ее рассказов "В
дебрях Индостана". Вернувшись  в  Европу, она  поселилась в  Париже и  стала
главой всех теофизитов, приобретя мировую известность. А вскоре и умерла.
     Видя, что  слушатели разочарованы столь  прозаическим  описанием  жизни
властительницы дум, Сергей Юльевич решил позлатить пилюлю.
     -  В  конце концов,  если  нужно  доказательство, что  человек  не есть
животное, что в нем есть душа, которая не может быть  объяснена каким-нибудь
материальным  происхождением,  то Блавацкая  может  служить  этому  отличным
доказательством. В ней,  несомненно, был дух,  совершенно  независимый от ее
физического или  физиологического существования. Вопрос только в  том, каков
был  этот дух, а если встать на точку представлений о  загробной жизни и что
она делится на ад,  чистилище и рай, то весь вопрос только в  том, из  какой
именно части вышел тот дух, который поселился в Блавацкой на время ее земной
жизни.
     Но  возмущенные сестры-черногорки  все  равно галдели,  да  и сестрички
царица  и  супруга  московского  генерал-губернатора  великого князя  Сергея
Александровича   явно  были   недовольны  отсутствием   всякой   мистической
таинственности  в повествовании Витте.  И для того, чтобы спасти положение и
удержать  мужчин,  черногорки и  притащили  этого  французика, как  его, да,
Папюса.
     Папюс был  дока по части  затуманивания женских мозгов, да и  не только
женских, а вообще склонных к  всяческой  заумной дури, и начал с историй про
колдунов и волшебников Франции времен Короля-солнца. Он пыжился, таинственно
понижая голос, делая пасы руками,  попросил  выключить  электрический свет и
зажечь лишь  одну свечу в  канделябре, и от  этого света его жирная короткая
фигура с  тонкими  ручками и  ножками  отбрасывала на стену поросячье-паучью
тень.
     Великий  князь  Николай  Николаевич даже застонал  от острого  приступа
ненависти к этому мерзавцу, но  черногорки шипели - слушайте, слушайте,  - и
пришлось смириться.
     Сергей  Юльевич обдумывал,  как бы получше доложить  царю о результатах
переговоров  с  Ли  Хунчжаном,  а  Папюс  тем  временем  таинственно  шептал
по-французски.
     - При Короле-солнце в столице Франции процветали и хиромантия, и черная
магия, и культ сатаны, и многие  другие таинственные  учения, Дело дошло  до
того, что в  июле 1677 года в  исповедальне у иезуитов  на  улице Сен-Антуан
удалось обнаружить проект  отравления  короля  и  дофина. В  начале  декабря
лейтенант полиции Ла Рейни  арестовал  бывшего офицера Луи  де-Ванаиса и его
любовницу.  В  бумагах,  захваченных  у  этих  лиц,  обнаружилось сообщество
алхимиков, фальшивых монетчиков  и магов, среди которых  были  и священники,
офицеры, банкиры, светские дамы и люди всевозможных профессий и состояний. В
начале следующего года  полиция обнаружила еще более ужасные вещи, еще через
год Ла Рейни арестовал колдунью Марию Босс с дочерью и двумя сыновьями утром
в одной постели, где все они лежали голые.  Немного позже была арестована  и
Катерина Деза, жена  ювелира Антуана Монвуазена,  прозванная Вуазеншей, одна
из величайших преступниц,  котарых  когда-либо видел свет.  Все арестованные
были  связаны  друг  с  другом,  принадлежали  к одному кругу,  но  центром,
собиравшим их, была Вуазенша. Луи  де-Ванаис был специалистом по  призыванию
Сатаны. Вуазенша имела целый ряд  специальностей, но более  всего занималась
отравлениями.  У Вуазенши было очень много  клиентов, оплачивавших ее  труды
иногда  громадными суммами.  За каждое  успешное отравление она получала  до
шестидесяти тысяч  франков.  Резиденцией  Вуазенши  был  Вильнев-сюр-Грануа,
между  стенами и кварталом  Сен-Дени. Здесь у  нее был дом и сад, где  почти
круглый  год шло  шумное веселье. Окруженная толпой поклонников, она в диких
попойках прокучивала все,  что доставляли  ей  клиентки  и клиенты.  Главной
показной стороной ее искусства были  гадание на  картах  и хиромантия.  Свои
предсказания она изрекала одетой в  роскошную мантию фантастического покроя,
стоившую   около  семидесяти  тысяч  франков.  Однако  не  все  ее   клиенты
удовлетворялись  этим  уж  слишком   обычным  видом  колдовства.  Для  более
требовательных  приходилось заклинать  сатану и служить  "Черную мессу". Эту
кощунственную   службу  совершал  старый  кривой  священник   аббат   Гибур,
постоянный компаньон Вуазенши во всех ее предприятиях. Для совершения обряда
он  являлся в черном священническом одеянии. Та особа,  для которой читалась
месса,  помещалась совершенно  нагой  на  столе перед алтарем, в  руках  она
должна была держать зажженую свечу, и золотая чаша ставилась ей на живот. На
каждой  мессе аббат длинной иглой  закалывал  младенца  и кровь  этой жертвы
собирал в чашу,  где смешивал с различными волшебными составами. Чтобы месса
была действенной, ее совершали до трех раз подряд. Таким образом, Вуазенша и
аббат Гибур загубили до  пятисот младенцев. На суде перед знаменитой Chambre
Selenie Вуазенша была уличена во всех совершенных ею кощунственных деяниях и
вместе с  несколькими своими сообщниками сожжена на Гревской  площади в 1680
году.  Расследования о приверженцах магии не прекращались долгие годы  после
ее  смерти. Палата,  ведавшая  преступлениями против  религии,  нашла  более
четырехсот   человек,   виновных   в   занятиях  черной   магией   и  других
преступлениях.  При этом  следователи наткнулись  на  неожиданное  открытие.
Оказалось,  что  Вуазенша и ее  помощники  в  числе  своих клиентов имели  и
известную, одно время всевластную, фаворитшу короля мадам  де Монтеспан. Та,
в 1672 году, когда  она прискучила королю  и  Людовик ускознул от  чар своей
фаворитки,  обратилась  за помощью к  Вуазенше.  Аббат  Гибур по ее  просьбе
прочитал  ей  "Черную мессу"  и  мадам Монтеспан  сразу  уверовалась в  силу
колдуньи: король к  ней вернулся. Но на сей  раз Людовик недолго оказывал ей
свое расположение. Вскоре  она была  оставлена насовсем и тогда  решила  при
помощи Вуазенши отравить короля вместе с новой его любовницей мадемуазель де
Фонтьяж.  За это колдунье было обещано полтора миллиона франков. Когда  этот
секрет, вместе  с  другими секретами Вуазенши, открылся, король был  глубоко
опечален,  узнав  о  замыслах  своей  бывшей  любовницы. Не  желая  громкого
скандала,  он собственноручно сжег дела, компрометирующие мать  его побочных
детей. Скомпрометированность мадам Монтеспан спасла многих. Среди обвиняемых
была и Олимпия,  первая любовь короля, и  герцогиня Бульонская, и виконтесса
де  Полиньяк  и  многие  другие.  Они  избежали  казни, но  представители  и
представительницы  буржуазных  семей,  на  свою гибель  пытавшие  счастье  у
Вуазенши, были  казнены. Последним отголоском дела  Вуазенши был изданный  в
1682 году приказ  парламента об изгнании из Франции всех магов и волшебников
и ужесточении правил продажи ядовитых веществ.

     Дамы  внимали  Папюсу едва  ли  не  с  открытыми  ртами, да  и  мужчины
выглядели весьма заинтригованными.
     -  Обывательская любовь  к сплетням,  пересудам и  всяческим слухам,  -
подумал  Сергей  Юльевич,  но  тут  же   спохватился,   отметив,  что   этот
исторический экскурс Папюса и сам выслушал с интересом.
     -  А  теперь   покажите  свои  способности,  мсье  Папюс,  -  наперебой
зачирикали взбалмошные черногорки, где-то откопавшие  это чудо и безмерно им
гордившиеся. Так дети хвастают перед сверстниками пойманной лягушкой.
     У царицы лицо исказилось  гримасой зависти и Сергей  Юльевич понял, что
она позаботится о спасения  своей репутация, добудет себе божьего человечка,
который этого французика заткнет за пояс.
     Перед  царствующими  особами  Папюс  капризничать  не  решился,  махнул
застывшему у  дверей  мажордому убрать  все со стоявшего в  центре  гостиной
тяжелого, красного дерева круглого стола,  мягким жестом сверху вниз, как бы
придавливая, погасил горевшую  в  двух саженях от него единственную свечу  и
водрузил  на  край  стола  неведомо  откуда  появившееся  у  него   в  руках
флюоресцирующее  мягким  опаловым  светом фарфоровое блюдце.  Тишина  стояла
неимоверная; все затаили дыхание.
     Папюс  что-то  тихонечко  забормотал и блюдце поплыло  по  кругу.  Стол
вертелся!  Со  вздохом   изумления  все  несколько  отодвинулись  от  стола,
опасаясь, как бы он не доставил каких неприятностей.
     Столешница сделала полный  оборот  и блюдце таинственным,  непостижимым
образом переместилось в центр.
     - Явите дух, явите дух, - Милица явно страдала недержанием.
     - Дух кого, Ваше высочество? - спросил Папюс.
     - Петра Великого, - испуганно-нерешительно ответил Николай.
     Полной  темноты  в комнате не  было, сквозь открытые_окна проникал свет
газовых уличных  фонарей,  и было видно, что Папюс достал из кармана сюртука
нечто, завернутое  в  платок.  Делая пасы руками над  столом,  он  развернул
платок, просыпал на блюдце кучкой порошок  и уронил несколько капель тяжелой
тягучей жидкости.
     - Уж не  калий  ли  марганца  с глицерином?  -  весело  подумал  Сергей
Юльевич.
     И правда,  на блюдце появился огнедышащий вулканчик, испускавший вонь и
дым.  Дым  застыл  над   столом   белым  облачком,   отдаленно  напоминавшим
всклокоченную   голову  Петра   Великого   с  вытаращенными  от   гнева   за
потревоженный сон глазами.
     И тут черт дернул царствующего Николая Алевсандровича, перед завтрашней
коронацией, задать вопрос.
     - Скажите, царь Петр, каково будет мое царствование?
     - Кровь..., - или нечто  подобное и почему-то по-французски проскрипело
в ответ тающее облачко.
     -  Дурак,  нашел  что чревовещать, - в сердцах подумал Сергей Юльевич и
заметил,  что все присутствующие  так же неодобрительно отнеслись  к  ответу
царя Петра.
     Папюс понял  свою оплошность и попытался,  оправдываясь, объяснить, что
дух хотел сказать..., но тут Милица, спасая положение, велела зажечь свечи и
заявила,  что знает абсолютно  надежный  способ  гадания,  древний,  исконно
русский, описанный еще более ста лет назад в "Словаре русских суеверий".
     Она крикнула  принести  псалтырь  и  медный  ключ, от  двери  или бюро,
безразлично. Ключ  до середины  она  как бы вставила в псалтырь и веревочкой
обязала  книгу, продев ее кончик в торчащее наружу ушко ключа. Потом  обвела
глазами  присутствующих и, обращаясь к  Сергею Юльевичу,  а он  был  росл  и
потому заметен, сказала,  - Вот, министр, держите за эту  веревочку.  Я буду
читать молитву и, если псалтырь завертится, то это хороший признак.
     - Почему  это я? - забеспокоился Сергей Юльевич, не любивший находиться
в центре  внимания  и  отмечая, что  Милица,  подстраховываясь,  закручивает
веревочку, чтобы заставить ее раскручиваться потом обратно.
     Милица  забормотала  псалом,   Сергей  Юльевич  покрепче  ухватился  за
веревочку, псалтырь повис и остался недвижим. Чертыхнувшись про себя, Сергей
Юльевич тихонечко подергал за кончик веревочки, но и это не помогло.
     Сконфуженные,  все   разом   засуетились,  задвигались,   загалдела,  а
брательники,  великие князья Николай Николаевич  а Петр Николаевич,  вкупе с
Сергеем  Александровичем,  решительно  велели  мужчинам  перейти в  соседнюю
комнату и заняться сугубо мужскими играми и развлечениями.
     Больше всех суетился московский генерал-губернатор великий князь Сергей
Александрович,  чувствовавшей себя  несколько  виноватым за конфуз  и потому
старавшийся переключить внимание гостей на приятные темы.
     Здесь  выпили и раз,  и два, и три,  и закусили, чем бог послал, а  для
семейства Романовых он, понятно, не скупился, и заговорили о дне завтрашнем.
     - Коронация будет происходить в  Успенском соборе Кремля. Затем  отдых,
позже праздничный бал в Колонном зале Дворянского собрания, а вечером  бал у
французского посла Монтебелло. Джя простонародья устраиваем массовые гулянья
на   Ходынском  поле.   Там   выстроены   карусели,   качели,  будет  играть
симфонический оркестр. Народу раздадут кульки  с сайками, кусочками колбасы,
леденцами и орехами. На  бал к послу Монтебелло уже доставлено сто тысяч роз
из Прованса,  -  сглатывая  слюнку зависти  зачем-то добавил тоже далеко  не
нуждавшийся великий князь Сергей Александрович.
     Услышав о ста  тысячах, царь самодовольно усмехнулся и тут же обратился
к Витте.
     - Как там идут наши переговоры с китайцами?
     Все заинтересованно насторожились.
     Министр  иностранных  дел  князь  Лобанов-Ростовский,  понимавший,  что
разговор на подобную  тему весьма  нежелателен в таком широком кругу, сделал
было  протестующий  жест,  но Сергей Юльевич  не  счел  нужным уклониться от
заданного священней особой императора  прямого вопроса, да и тайная  радость
распирала, вырывалась наружу фонтаном красноречия.
     - Договорились о концессии  на строительство железной  дороги через всю
Маньчжурию  от  Читы   до  Владивостока.  Концессии  будет   выдана  на  имя
Русско-Китайского   банка   и   явится   стержнем  готового   к   подписанию
русско-китайского  оборонительного, против Японии, - уточнил он, - договора.
В случае нападения Японии на Китай, Корею  или Россию,  этот союзный договор
вступит в силу. Мы построим дорогу, якобы, для того, чтобы быстро доставлять
наши войска к  театру военных действий. К театру -  это очень хорошо, потому
что театр может возникнуть в  любом  месте,  и мы позже  вернемся  к  другим
направлениям дороги.  Кроме  того,  все китайские  порты  на  время  военных
действий  будут  открыты  для  российского военного флота, что решит вопросы
бункеровки топливом,  проведения  ремонта  и  обеспечения  запасами водой  и
продовольствием.
     Все присутствующие давно были  осведомлены о тайных переговорах Витте с
Ли Хунчжаном  и знали, что  цель  этих переговоров  - экономическая аннексия
Маньчжурии.  Они  чувствовали  запах  многомиллионной  наживы  и  стремились
оказаться первыми при дележе жирного пирога.
     Сергей же Юльевич, как добросовестный чиновник, истово  заботившийся  о
деле,  к  которому был  приставлен,  а поскольку  в настоящее  время он  был
министром  финансов,  подумал, глядя на разгоряченные  выпивкой и страстью к
наживе лица, - Первым у блюда буду я, потому вы у  меня  ничего не подучите,
все в казну пойдет.
     Но смолчал.
     А на утро была Ходынка.

     А на утро  была Ходынка.  Сергей  Юльевич собирался  ехать на Ходынское
поле,  чтобы  послушать  концерт  в исполнении  громаднейшего  оркестра  под
управлением известного дирижера Сафонова, когда узнал эту  в  высшей степени
печальную весть.  Ему рассказали, что во  время ужасной давки были  убиты  и
покалечены около двух тысяч человек. Сергея  Юльевича мучил вопрос -  как же
поступят со  всеми  этими пострадавшими,  успеют  ли  раненых  разместить  в
больницах,  а  трупы  убрать с  виду,  чтобы не печалить веселившийся народ,
государя-императора  с  супругой, его тысячную  охрану, свиту  и иностранных
гостей.
     Когда он приехал туда, то вскоре подъехала и коляска Ли Хунчжана. Войдя
в беседку к Витте и уже зная о несчастье, китайский сановник спросил, правда
ли, что произошла такая большая катастрофа и есть около  двух тысяч убитых и
покалеченных?
     Сергею Юльевичу пришлось нехотя подтвердить.
     Тогда  Ли  Хунчжан  поинтересовался,  будет  ли  о  несчастье  доложено
императору?
     -  Конечно  же,  -  ответил  Витте, -  доложено  было немедленно  после
катастрофы.
     Ли Хунчжан помахал  головой  и укоризненно сказал,  что у  них  в Китае
государственные деятели поопытней.
     - Вот когда я был генерал-губернатором столичной Чжилийской провинции и
у меня  от чумы поумирали десятки тысяч человек, я всегда говорил богдыхану,
что  у  меня все благополучно, никаких  болезней нет, все  живы и здоровы. И
если  бы  я  был  сановником  вашего  государя, я  тоже  бы  скрыл  от  него
происшедшее. Зачем же мне его, бедного, огорчать?
     - Ну, все-таки мы ушли далее Китая, - подумал Сергей  Юльевич.  - Какое
благо,  что  император   Николай  Александрович  человек  очень   добрый   и
чрезвычайно воспитанный; от него, если можно так выразиться, светлыми лучами
исходит  дух благожелательности.  Я  могу  сказать,  что я в своей жизни  не
встречая  человека  более  воспитанного,  нежели его  величество.  Когда  он
приехал с императрицей и великими князьями,  уже,  конечно, зная о печальном
происшествии, то не отменил празднества. Какое мужество, какое благородство.
На  его лице  можно  было  заметить  лишь  некоторую  грусть  и  болезненное
выражение лица.

     За  месяц  общения  Сергей  Юльевич   внимательно  приглядывался  к  Ли
Хунчжану.  Его интересовало все:  и как он одевается, как  ест,  привыкая  к
европейской сервировки стола и столовым приборам, как он относится к младшим
членам  китайской делегации на коронации, как слушает,  глядя в  рот, его, а
потом  своего  женоподобного   писклявого  переводчика,  как  курит  кальян,
сморкается, вытирает пот; шумно дышит... Своеобразный человек.
     Сергей Юльевич заметил, что Ли  Хунчжан  весьма воспитан,  но на  свой,
китайский манер. Он считал, что представляя Срединную империю, ему следовало
быть  со  всеми важным, чтобы внушить  как можно больше почтения.  Был такой
случай. Сидели они вдвоем с Ли Хунчжаном  и неторопливо разговаривали. Вошел
слуга и  доложил о приезде с  визитом  бухарского  эмира. Ли  Хунчжан  сразу
принял важную позу,  а когда эмир  со своей свитой вошли, встал и  церемонно
поклонился, здороваясь. Вид его был  столь важен, что эмир,  судя  по всему,
был  изрядно  шокирован.  Восточные  люди  весьма  чувстительны  к  малейшим
оттенкам в обращении.  Тогда эмир дал понять Ли Хунчжану, что визит он нанес
только  потому,  что  тот представляет  китайского  императора,  и  принялся
расспрашивать Ли  Хунчжана  о здоровье  богдыхана,  о здоровье его матери, и
совсем  не  интересовался  ни  здоровьем,  ни  вообще  личностью  самого  Ли
Хунчжана. Китаец, конечно, очень обиделся, но вида не подал.
     0н,  в свою очредь,  стал  допытываться у  эмира бухарского,  какой тот
религии, заявляя, что китайцы держатся  религиозных начал, установленных еще
Конфуцием.
     Эмир  объяснил Ли Хунчжану, что он мусульманин, основателем  их религии
был Магомет, и вкратце пересказал суть их религии.
     Визит закончился, эмир со свитой пошли к выходу и Ли Хунчжан с довольно
униженным видом отправился проводить их до самой коляски. Когда коляска  уже
тронулась,  Л