не  мед, помучаетесь, так  скорее за  свой дом приметесь,  -
философски заметил он. - Насмотрелись тут за шесть-то лет. Многие приехали с
надеждой на  готовенькое; как там ни  за плуг, ни за топор не могли взяться,
словом -  нищета, перекати  поле, так в здесь...  Безруки. Жизнь -  она труд
любит, все в ней трудом дается!
     Степан и Мария несказанно были рады, что так пофартило.
     Место  под дом отвели им на бугре над речкой Ивановкой, а  участок  под
пахоту десятин в двадцать,  указали дальше, вверх по речке Лубянке.  Участок
представлял  собой  понижавшуюся  к речке террасу, покрытую  густой порослью
дуба, березняка, ясеня, осины и орешника, с небольшим, вершка в три, пластом
чернозема на суглинистой подпочве.
     По совету старожилов Степан с сыновьями  почти  месяц подсекал деревья,
чтобы на  зиму пустить  огонь и сжечь подсохшие стволы, палые листья и сухую
траву. Мужики помогли ему отобрать и заготовить строевого  леса, который  он
выволок  волами  на  место  будущего дома.  Пусть бревна сохнут.  Кедры были
ровные, длинные  и  прямые,  на распиле желто-кремового  цвета, крепко пахли
смолой и обещали воплотиться в прочный просторный дом.
     - Пятистенок, - уверяла Мария.
     Степан хмыкал,  но  в душе поддерживал жену.  Уж  если  строиться,  так
надолго. А  пока  они  всей  семьей разместились в  полуземлянке, чтобы  без
надобности не стеснять семью Ивана  Кривошеева. Впрочем, женщины сдружились,
да и  ребята были - водой  не разольешь. Сыновья помогали  отцам в  нелегком
труде  с  утра  до  вечера,  но и  себе  находили время для  игр  и близкого
знакомства с окрестностями.
     Степан  выбрал время,  съездил  с  Андреем  в  Никольское и  вернулся с
коровенкой неизвестной  породы, но обладавшей ровным, степенным характером и
дающей за дойку с полведра молока. Мария несказанно обрадовалась, чмокнула в
лоб,  назвала коровенку Зоренькой и велела накосить для нее побольше сена на
зиму. Что и пришлось сделать. Как хозяйку ослушаешься?
     И еще,  на радость  мальчишкам, они привезли  ветхую  кремневку и банку
пороха.
     - Охота - весомая  поддержка  в  хозяйстве -  твердил Кривошеев. -  Вот
урожай снимем,  на зверя  войдем.  Научу охоте. У  вас  там,  в  Малороссии,
небось, страшнее зайца и зверя нет.
     Мария с сыновьями успела и огород посадить - немного, с десяток  соток,
а капуста, и  бульба, и морковь, лучок, чесночек,  огурки и помидорки взошли
дружно  и зацвели.  Все  -  и коричневые длинные  стволы кедров, сохнущие на
солнце,  и хрумкающая свежую траву Зорька, и звонкие голоса сыновой радовало
Марию, вселяло уверенность в прочность будущей жизни.
     Приходили  корейцы,  предлагали  взяться   обрабатывать  его  землю  за
половину урожая,  но Степан лишь рассмеялся.  В себе  и сыновьях он  уверен,
соседи были  заинтересованы  в  увеличении  Ивановки; оно и  понятно,  когда
народу  поболее,  то  в  душе  спокойнее, а  землицы всем хватит,  и  охотно
помогали и словом и делом.
     И он всегда шел людям на помощь. Мужские руки ценились на  вес золота -
крестьянская работа выматывала  до такой  степени, что,  едва придя  домой и
поснедав,  Степан без  сил  валялся  на застланный стареньким ватным одеялом
топчан и мгновенно  засыпал.  И  Мария, накрутившись по  хозяйству,  тоже  к
вечеру чувствована себя сильно  уставшей.  Но  они радовались тому, что  так
много  дел  впереди  -  земли  распахивать необъятно,  дом строить,  усадьбу
городить,   всевозможные  клетушки-сараюшки   лепить,   сад   садить,   пчел
заводить...  У  Марии  уже  и  хозяйства  прибавилось -  заботливая квочка с
выводком маленьких  желтеньких цыплят и  дымчатый  котенок,  точивший острые
коготки  о табуретку и любивший играть  в  свирепого тигра в  густой высокой
траве.
     Так, в  заботах,  прошло лето  и к осени  немного  полегчало  - и жизнь
упорядочилась и спал  гнус. По утрам  трава хрустела под  ногами инеем, небо
стало высоким  и бледно голубым  и  в нем закурлыкали гуси. Пора  и на охоту
собираться. Иван Кривошеев уже сходил и раз и другой, принес пару дюжин уток
и гусей, но хозяйственные  заботы не отпускали Степана. Старший сын, Андрей,
и средний, Арсений, становились все настойчивей, - Батя, дай ружье. А  потом
взяли без спроса, ушли на весь день  и вернулись с  целой кучей настрелянных
диких уток, чем очень обрадовали Марию. Степан и махнул  рукой. - охотьтесь,
коли  желание есть.  И  ребята  частенько возвращались то  с  енотом,  то  с
барсуком, кабарожье мясо и не переводилось на столе. Андрей научился неплохо
скорняжить  - шкуры сдирать и обрабатывать -и Мария уже шила на зиму беличьи
шапки мужу и сыновьям.
     Лес  давал плоды  обильные - и все-то рядышком. Орешник-лещина и  шишки
кедровые,  множество  всяких  грибов, и  виноград,  и кишмиш, и  лимонник, и
малина,  черника,  голубика, да  с  солью  и сахаром  было  туго. Никольское
далеко, да и деньги на исходе. Потому припасов на зиму много  не заготовили.
Но кое-что  насушить  и  навялить удалось. Да  капусты, огурцов  и помидоров
насолить.
     К концу  октября  Степан  пустил  пал и  выжег свою  деляну.  Выгорело,
правда, неудачно -  подсеченные  деревья  толком  не подсохли и пни остались
высокие.  Но, пока земля не промерзла, Степану с сыновьями  на волах удалось
раскорчевать  пару  десятин  под пашню. Да еще, как мужики присоветовали, на
паре десятин он  повыдалбливал в пнях от спиленных деревьев лунки, засыпал в
них по фунту селитры, керосином залил да корьем накрыл - за зиму все коренья
адовой смесью пропитаются, по весне легко выжечь удастся.
     В ноябре, когда  зима вошла в свои права и лег первый снег, под вечер к
ним в землянку зашел Иван Кривошеев.
     - Вам много легче, - с  деланным весельем сказал он.  -  Когда  мы сюда
приехали, шесть лет назад, здесь места вовсе дикие были. Это сейчас - и тебе
дорога  в Никольское,  и на Ханку в Турий Рог и Камень-Рыболов  бегаем,  и в
Анучинское урочище...А тогда? Вот землянка...  В косогоре  ямину  квадратную
вырыли, жердями стены выложили да пол настлали, сверху бревнышек накатали да
землей  и присыпали. Первую зиму холодно и  тоскливо было, а ко  второй  уже
подготовились.  Утеплились,  припасами  запаслись.  Старосте,  вон,  избушку
сложили, баньку топили. Эх-ма,  где мужик русский только не обживается. Хотя
не все. Если баба  дома да детишки есть,  мужик знает свою  ответственность,
шибко  работать старается, да и  умная  баба  ему бока отлеживать не дает. А
бобыли..., - он только махнул рукой. Помолчал, вспоминая, и продолжил.
     - Оставались,  было,  тут  после службы солдатушки,  да  пороху  в  них
маловато оказалось.  Бабы нет, дома одному сидеть - тоска  заест  и  запьешь
горькую, вот и  делаешь все  без заботы и желания, абы как.  Хозяйство  свое
вести  никак  не  могли.  Ну  и  принялись  подаваться  они  в работники.  И
работниками  тоже  оказались  некудышными.  Дело  сполняли  спустя рукава, с
великой леностью, а платить меньше десяти рублей в месяц не моги - обижаются
и лаются. Плюс  корми  досыта три раза в  день. Кореец,  вон, вдвое  дешевле
обходится. Лет десять  назад в Корее, говорят, после сильных дождей неурожай
был и голод наступил, вот они и хлынули целыми тысячами через границу к нам.
Пробовали  власти  их  не  пускать,  обратно  войсками выгоняли,  но корейцы
уперлись и  ни в  какую  -  шибко боялась  возвращаться.  И  голода и  своих
мандаринов. Те, по слухам, люди дюже сурьезные: чуть что - головы рубят.  Не
успели мы тогда здесь  место присмотреть и занять под  деревню, как рядышком
беглые  корейцы и пристроились, приютились. Да так хозяйственно - и фанзы за
лето  построили, и огороды распахали, а комья земли руками  распушили,  и  в
половинщики набиваются, нанимаются с выгодой для себя. Но ладно, бог с ними.
Я вот зачем пришел. На медведя завтра собираюсь, напарник нужен. Одному не с
руки, однако. Ребята, сыновья, хоть и в  рост вымахали и годов набрались, да
в силу еще не вошли. Мужик рядом нужен.
     Мария  от печи,  она ужин  готовила,  смотрела тревожно, но в  разговор
мужской  не вмешивалась.  Она уже наслышалась  от  соседок  бывалыцины,  что
местные мужики наловчились в медвежьей охоте и считала, мол и Степану пора с
ними  вровень  встать,  не  хуже,  чай,  других будет,  а то  и лучше,  ведь
собственный...
     Степан трусливым, боязливым не был, а в дело незнакомое, не пробованное
ввязывался  неохотно  -  кто  знает,  хватит  ли  способностей,  как  бы  не
оконфузиться.  Но, чувствуя молчаливое подталкивание  Марии,  он  неожиданно
согласился.
     - Завтра с  утра и отправимся,  - заспешил  к себе в избу  Иван. Как бы
сосед не передумал, на дела срочные не сослался бы.

     Отправились рано по утру, в синих сумерках.
     -  Медведь,  - говорил Иван, короткими и  широкими  лыжами,  кабарожьей
шкурой шерстью наружу  подбитыми, дорогу прокладывая в глубоком снегу, - еще
с  августа  выбирает себе место удобное  для зимовки. Ищет  яму  под бугром,
небольшую, чтобы тесно в ней уместиться, да чтобы небом, козырьком, прикрыта
была. Надерет и натаскает он туда травы, сосновых да еловых  веток мягоньких
и  в октябре, до  заморозков  забирается дрыхнуть. Так  и спит всю  зиму, до
середины марта.  Есть с  собой  ничего не  берет, сосет лапу. Она у  него по
весне белая да ноздреватая, как грецкая губка. Ползимы спит на одном боку, а
вторую - на другом, и другую лапу сосет. Снегом берлогу занесет, но отдушина
есть,  парок из  нее  идет и корочка  льда образуется. Вот по этому признаку
берлогу и ищут охотники до медвежатинки.
     Надо  сказать,  что  медведей  в  тайге  было  великое  множество.  Они
частенько  в  поисках  лакомства  в  деревню  забредали,  репой  в  огородах
лакомились,  но  особых  хлопот  не доставляли,  разве что  баб пугали, да у
старосты  две  долбленки  с пчелами с  огорода унесли.  Иван  по  тайге  вел
уверенно, целенаправленно, видимо добре звал, где берлогу искать.
     Часа через полтора хода Иван остановился, огляделся внимательно, срубил
небольшую елку,  отрубил вершинку мягонькую и, испытывающе глядя на Степана,
вручил елку ему. А  ружье  Степаново себе забрал, хотя на плече свое висело,
заряженное.
     - Держи и слушай. Вон там, под бугорком, берлога медвежья.  Подойдем, я
встану  с  кремневкой наготове  справа, а ты со всего  размаха суй туда елку
вершинкой вниз. Суй и крепко держи. Медведь от удара проснется, рассердится,
елку  на  себя потянет, вырывать из  рук будет.  Упрись и крепко держи -  он
потом наверх полезет показать обидчику кузькину  мать. А ты елкой ему мешай,
вниз дави. Голова его из берлоги только появится, я  сразу стрелять буду. Но
смотри, Степан, не забоись, не бросай елку. Если его башка мою пулю выдюжит,
ножами  бить будем.  Тогда норови  ему  под  левую  переднюю лапу  посильнее
вдарить. Но не беги, от него не уйдешь, только насмерть валить надо.
     Степан оробел  немного, а вида  не показывает.  И понятно, медведь - он
поднимется, с него ростом будет, а сила - медвежья. Но ладно, взялся за гуж,
не говори, что не дюж. Растеряешься, выкажешь робость, струсишь, не дай бог,
- мужики и разговаривать не станут, помощи от них не жди, а одному в деревне
не прожить. Все делается  обществом, хоть лес корчевать, хоть  землю пахать,
хоть дом строить, глину месить, изнутри обмазывать...
     Ладно. Подошли к берлоге сторожко ближе. Иван ноги расставил, кремневку
к  плечу прикладом  прижал - для  стрельбы  изготовился. А  Степан,  глубоко
вздохнув и собрав всю  силу, размахнулся и засадил елку  в отдушину. Медведь
взревел весь, разбуженный, заворочался, но Степан, рассвирепев до крайности,
крепко  держал елку, уперся, прижимал зверя  к земле, мешал  ему из  берлоги
разом выпрыгнуть. Медведь резко дернул елку на себя, а потом ее  вытолкнул и
полез  из  берлоги.  Степан  еще  пуще   рассвирепел,  поднатужился,  уперся
вершинкой в его башку, да тут и Иван, изловчившись, оглушительно  выстрелил.
Медведь дернулся, крякнул и осел в берлоге. А Степан в горячке  уже и за нож
схватился,  но Иван его за руку  дернул,  - не спеши. Быстро скусил бумажную
верхушку патрона, высыпал в  ствол  ружья порох, пыж  загнал, пулю свинцовую
закатил, сверху еще пыжом  прижал ее,  чтобы не  выкатилась, сыпанул остатки
пороха на полку кремневки и жестом велел Степану шагнуть назад.
     - Подождать  трошки надо. Если жив, то сейчас в  себя придет  и полезет
наверх с силой удвоенной. А мертв - пар из берлоги идти не будет.
     Подождали.  Тут-то  Степана испуг обильным потом и  прошиб,  а  затем и
ознобом.  И необъяснимое веселье  напало. Иван заметил и сказал,  - Со всеми
так по  первости.  С медведем драться - дело серьезное, а сделал -  легкость
необычная, разве что ноги становятся как ватные, подгибаются.
     Стояли, ждали, смотрели в берложий  зев. Потом  чуток расслабились,  по
цигарке крепкого самосада свернули, огонь на трут высекли, перекурили, жадно
и глубоко затягиваясь, елкой, для верности,  в  берлогу потыкали, а  потом и
медведя, на лапы задние петли набросив, веревками выволокли. Не спешил Иван,
добре стрелял, в ухо попал, шкура целая оказалась.
     -  Перву шкуру себе возьмешь,  на обзаведение, а мясо  поделим пополам.
Потом  на шкуру  моя  очередь  будет,  - улыбнулся Иван  и  в  плечо толкнул
дружески.
     Степан согласно головой  кивал. Лестно ему было шкурой  медвежьей перед
женой и сыновьями похвалиться. В жизни-то первая; сам добыл.
     За зиму еще три раза сходили они на медведя, так что квитами оказались.
А  мужики  в деревне  к первому  трофею  отнеслись  равнодушно, разве что на
Степана глядели одобрительно. Совсем за своего приняли, понял Степан.
     Да Марья с трофеями поздравляла жарко, по своему...


     Весной,  когда снег сошел и земля малость  отогрелась  и  просохла, еще
пару десятин Степан  с сыновьями на волах раскорчевал, распахал, да гречей и
засеял.  Так мужики деревенские присоветовали. На целине если первой пшеницу
посеять, то ее в стебель  гонит, колос малый дает. Засеял Степан по три пуда
на десятину  и  собрал  сто  пудов  со своих четырех десятин.  Интендантству
военному сдал в  Никольском.  И  дом,  пятистенок под  стропила  подвел,  но
достроить сил и рук не хватало. Оставил до следующего лета.
     Земля  из  него  все соки тянула: он  жадничал  побольше  раскорчевать,
распахать, засеять, урожай снять. На все сразу замахнулся - и дом, и огород,
и  пашня,  за  сад  принялся:  малины,  яблони  и  слив  саженцы  привез  из
Никольского, посадил возле дома. Сосед Варрава парой колодок пчел поделился,
которые к концу лета зароились еще восемью. Чем не пасека!
     И все-то  ему  удавалось,  кажется, да  тут  несчастья  подкараулили  и
ворохом  посыпались.  Началось   с  того,  что  медведи  в   деревню  ходить
повадились, улики с медом  все подчистую разграбили. Дальше  -  хуже. Зорька
стала быстро чахнуть и вскоре пала, а от нее заразились волы и тоже  сдохли.
Не у них одних - мор пошел от соседского, только что купленного в Никольском
у маньчжуров быка. Не  помогли ни сулема, ни карболка, что  фельдшер уездный
присоветовал.  Землю  пахать стало  не  на чем;  деньги, чтобы скот  купить,
кончились, а  ту малость,  что за  гречу в интендантстве выручили, на одежду
потратили. Она словно горела,  а  голый-босый  ходить не  будешь, не Африка,
чай, зимы здесь холодные.
     Вышел Степан по весне  на свою деляну  -  волком взвыл. И к обществу за
подмогою не обратишься - два вола и два  коня всего на деревню и осталося. И
тех пуще глаз беречь  стали.  А  лопатой  много  ли получится? Хоть корейцев
зови, половинщиков.
     Тут весть пришла - во Владивостоке собираются  железную дорогу строить.
Прознали мужики, обсуждать принялись, что деньги, может быть, там заработать
удастся. Глаза, они - завидущие, да и жив человек надеждами.
     Андрей,  старший  сын,  засобирался  решительно,  да  его  сильно  и не
удерживали,   разве  что   Мария  глядела  жалостливо.   Парню  девятнадцать
исполнилось  -  ростом,  правда,  невелик, но  крепенький.  Ладони  широкие,
мозолистые,  работы  не боятся, к труду крестьянскому,  тяжелому сызмальства
приучен, за себя постоять может, к пьянству склонности не имеет. Пусть едет,
глядишь,  поможет  семье  на ноги  встать,  себе  на обзаведение заработает,
свадьбу сыграет, отделится...

ВИТТЕ .ПЕТЕРБУРГ.

     К  своему первому докладу императору  Александру  III недавний директор
департамента железнодорожных дел при  министерстве финансов, а нынче Министр
путей сообщения  Сергей Юльевич Витте готовился особенно тщательно. Впрочем,
и не  без оснований, он считал, что, постоянно  работая  над материалами для
выступлении  министра финансов Вышнеградского в  Высшей комиссии, на которой
обсуждались вопросы финансирования всех крупных государственных потребностей
и предприятий,  а прежде всего нужд  армии и военного  флота, он был в курсе
как их истории, так и перспектив будущего развития.
     Обладая несомненными  творческими способностями,  Сергей  Юльевич  имел
широкий  круг  родственных связей и  деловых  знакомств,  что  помогало  ему
успешно  подниматься по служебной  лестнице  в министерстве путей сообщения.
Происходил  он  из семьи  дворянина Псковской губернии, чья голландцы-предки
осели  в  Ингерманландии еще  в  бытность  ее  под  шведом,  до  побед Петра
Великого. Служа директором департамента государственных имуществ в  Тифлисе,
его отец женился на дочери члена главного управления наместника Кавказского,
по  материнской  линии  из   знаменитых  князей  Долгоруких.  Окончив   курс
Новороссийского университета в Одессе по математическому  факультету, Сергей
Юльевич твердо намеревался остаться  там на  кафедре  чистой  математики, но
родственники, с  их дворянской спесью,  настояли причислиться  к  канцелярии
одесского  генерал-губернатора,  а в скорости  проезжавший в  ту  пору через
Одессу недавно назначенный министром путей генерал свиты Его величества граф
Владимир Бобринский убедил его пойти служить по  железнодорожному ведомству.
И  начинал-то  Сергей  Юльевич  с  должностей  самых незначительных,  обычно
занимаемых городскими обывателями, недоучившимися  семинаристами -  кассиром
билетным  и  грузовым, да прошел  за двадцать лет службы своей  все  ступени
чиновной лестницы до самого верха.
     Подъезжая  ясным февральским днем  девяносто второго  года к  парадному
входу в  Зимний дворец, он полагал, что это будет не более как представление
в  новой должности и  император скоро отпустит его. Но, против его ожиданий,
Его величество, кратко поздравив, дал  ему  нечто вроде напутствия, высказал
свое пожелание,  более того,  как он выразился, свою мечту,  чтобы  поскорее
была выстроена железная дорога из Европейской России до Владивостока.
     - Уже десять  лет, - говорил император, - я  встречаю по  этому вопросу
всяческие затруднения, и вы должны дать мне слово, что эту мысль проведете в
действие.
     Считая себя обязанным немедленно приняться за исполнение монаршей воли,
Сергей   Юльевич,  вернувшись  в  министерство,  тут  же  вызвал  начальника
канцелярии и, хотя и знал, что такая дорога  уже строится, попросил показать
документы по этому в высшей степени важному вопросу.
     И начальник канцелярии вскоре принес папку.
     -   Справка   составлена   военным   губернатором   Приморской  области
генерал-майором Унтербергером.
     -  От кавалерии или  инфантерии?  - с  иронией  поинтересовался  Сергей
Юльевич.
     - Инженер-генерал-майор  Павел Федорович Унтербергер  вот  уже четверть
века служит на Дальнем Востоке. Он считается в Военном министерстве одним из
лучших его знатоков, тем  более, что лично занимался топографической съемкой
и составлением карт.
     Эта  рекомендация несколько успокоила  Сергея  Юльевича  и  он принялся
листать исписанные ровным четким почерком  голубоватые листы плотной бумаги,
обнаруживая  среди  них  аккуратно  исполненные  чертежи,  планы  и  таблицы
мате