императрицы,  к тому  же  лучше  всех среди  драгоманов Ли Хунчжана  знавшей
французский язык, Жун Мэй была назначена его личным переводчиком и, одетая в
мужскую   одежду,   постоянно  находилась  при  нем.   Она  старалась   быть
неторопливо-вальяжной и говорить низким, мужским  голосом,  но все равно, за
спиной над ней подсмеивались и называли писклей.
     Ли Хунчжану  в  это  время было уже  семьдесят три года. Он был грузен,
тяжел  на  подъем,  при малейшем  усилии  задыхался, сильно  потел  и боялся
смерти. Да разве может  знать человек, что с ним случится, например, завтра?
Тем более  в  таком почтенном возрасте. Жизнь  и смерть человека  - в  руках
Неба, человек бессилен и  только Небо распоряжается им. Поэтому в багаже  Ли
Хунчжан вез гроб из черного мореного дуба с бронзовыми украшениями.
     - Ты не мужчина, Цян Вей, - громко крикнул Ли Хунчжан и топнул ногой. -
Ты не мужчина, - грозно повторил он и шагнул к Жун Мэй.
     Был поздний вечер, своих слуг  и сына,  сопровождавших его  в поездке в
Россию на  коронацию  царя северных  варваров он давно отпустил  спать, а ее
задержал,  велев еще раз проверить правильность перевода на французский язык
верительных грамот. Где-то глубоко внизу ухала огнедышащая  паровая машина и
туловище парохода ритмично вздрагивало, мерно вздымаясь вверх и проваливаясь
вниз на гребнях и впадинах свободно дышащего океана.
     Сосредоточившаяся над текстом, Жун Мэй вздрогнула и  подняла голову. Ли
Хунчжан  навис  над  ней  грузным  телом  и, дернув за  косу,  потребовал, -
Признавайся, кто ты? Женщина?
     -  Нет,  я мужчина,  - стараясь  говорить едва  ли  не  басом испуганно
пробормотала Жун Мэй.
     -  Я сразу  понял, что  ты  женщина, и  об  этом мне шепнули еще  перед
отправлением, во  дворце императрицы. А  вот  сейчас я проверю,  и он сильно
дернул ее халат, так, что посыпались перламутровые пуговицы.
     Жун Мэй едва  успела  прикрыть ладонями обнажившиеся груди и попыталась
выскользнуть из его рук, но Ли Хунчжан крепко держал ворот ее халата.
     - Ты женщина, - радостно и похотливо засмеялся он  и принялся  отдирать
ее ладони от груди, больно царапая длинными ногтями.
     Удерживая рвущиеся из груди крик ужаса, Жун Мэй оттолкнула его, блеснув
на  мгновенье  белой грудью с  большими темно-розовыми сосками, и забилась в
угол салона. Путь к двери загораживал ее мучитель.
     Он  опять  бросился на нее,  тяжело падая грузным телом и цепко  хватая
руками за отвороты халата. Ткань трещала и рвалась,  обнажая тело,  а старый
Ли Хунчжан тыкался  лицом  ей в  шею, груди, живот, сопел и пыхтел, стараясь
повалить на диван.
     - Отпусти, отпусти, - закусив нижнюю губу, бледнея  от ярости и  страха
отбивалась Жун Мэй.
     Старый Ли,  обхватив  ее за  бедра,  прижался лицом к животу  и  больно
укусил,  но  она изловчилась ударить его коленом в подбородок, оттолкнуть  и
вскочить на диван.
     Тяжело дыша, всклокоченный, с выпученными глазами и трясущееся бородкою
Ли Хунчжан с плаксивой гримасой сидел на полу и держался руками за голову.
     - Ты так  больно ударила  меня, женщина.  Я велю слугам выбросить ночью
тебя в море.
     - Меня послала императрица помогать тебе, Ли Хунчжан.
     - Да, я знаю, - горестно согласился тот, щупая челюсть.
     - Ты сделала мне больно. И года не прошло, как японец в Симоносеки едва
не убил меня, ранив в лицо, - и он потрогал желвак под глазом.
     - Вон, даже пуля осталась, а теперь ты... Но кто ты?
     - Я - Жун Мэй - племянница Жун Лу и фрейлина императрицы.
     Высоко взлетевший в государственной иерархии китаец Ли боялся маньчжур,
правивших  Поднебесной уже более двух с половиной  столетий, и вызвать  гнев
Жун Лу, а тем более императрицы Цыси он не осмелился.
     - Жун Мэй, - уже льстиво забормотал  он, - ты хорошо знаешь французский
язык, образована и разумна и я буду выслушивать твои советы. Но  не сердись,
выслушай меня. Я стар и дряхл,  но  сердце мое  не каменное,  ему ведомы все
семь страстей. Судьба была ко мне сурова - насылала пронзительные бури бед и
захлестывала солеными волнами несчастий. Недолог тот день, когда  зажгут  по
мне  поминальные свечи. Еще  раз  повторяю;  я стар и  дряхл,  не могу  быть
мужчиной, но прошу тебя, разделяй  со  мною  ложе. Я  плохо сплю,  моей душе
одиноко и холодно. Пожалей меня, согрей мне ложе.
     Жун Мэй передернуло от отвращения и Ли Хунчжан заметил это.
     -  Когда  иссякает  источник,  река  высыхает, когда  подрубают корень,
дерево умирает. А мне надо  выполнить волю  императрицы,  варварами защитить
Поднебесную от варваров. Помоги же мне собраться с силами...
     Последние слова его развеяли колебания Жун Мэй. Она вздохнула  и просто
сказала, - Хорошо, я приду завтра.
     Старый Ли  очень любил женское тело. Долгими ночами, лежа рядом с ней в
широкой постели,  он не спал  сам и не  давал уснуть ей,  гладя и сжимая  ее
жадными  руками. В большом количестве потреблял он снадобья из рогов оленя и
настойки женшеня  в надежде  вернуть себе молодость и мужскую силу. И очень,
очень редко ему это удавалось. И тогда он опять был счастлив, тем более, что
она позволяла ему все.
     Китаец, начав  самостоятельный  жизненный  путь  маленьким  деревенским
учителем, он проявил  поистине бездну энергии,  терпеливости и  воли,  чтобы
вознестись на высшие государственные  должности, по традиции династии Цин, а
более  по  необходимости  удерживать власть,  занимаемые только маньчжурами.
Начало его возвышения  как дипломата произошло в  девятом  году  Туньчжи.* В
Тяньцзине  были  убиты  двое назойливых миссионеров  и  сожжено  французское
консульство. Захватившие десять лет назад Пекин,  французы чувствовали  себя
хозяевами   в  Китае  и  потребовали   громадный  выкуп   и  предания  казни
тяньцзинского начальства. Чжилийский генерал-губернатор, в чьем ведении  был
Тяньцзин, не сумел задобрить алчущего тигра, за что и был смещен. Дело стало
казаться  безнадежным  и  опасным,  маньчжуры  из  императорского  окружения
страшились  занять  эту  должность,  поэтому  выбор и выпал  на  китайца  Ли
Хунчжана.  И  ему удалось задобрить дьявола.  Поговаривали, правда, что этим
дипломатическим  успехом Ли  Хунчжан был обязан начавшейся в то  время войне
между Францией

     *.Годы правления императора Тунчжи 1862-1874

     и Пруссией, когда французы попали  в  безвыходное  положение, потерпели
военное поражение и  даже  потеряли столицу. Но разве могут мелкие неурядицы
на задворках обитаемого мира  как-то повлиять на такие события, едва ли не у
стен Пекина - столицы Поднебесной ?
     Известно, яшма от времени не  тускнеет, а меч становится от огня только
крепче.  Прожив  бурную  жизнь военного и дипломата, он  достиг значительных
успехов на  обоих  поприщах.  Великий  князь  Гун  пенял ему  за поражение в
недавней войне с японцами за Корею  и  Симоносекский мирный договор, главным
действующим лицом которых был Ли Хунчжан. Но ведь издревле говорят, что даже
время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные
обломки, даже полный сосуд опрокидывается...
     Жун Мэй поразил бескрайний мир,  сквозь который  они  прошли  на пути в
Россию.  Лазурный,  как перевернутое  бесконечное  вечернее  небо,  океан  с
ослепительной  солнечной  дорожкой;  многоязычие,  яркость   и  разнообразие
нищенских  одеяние китайцев, малайцев, сннгалезцев, индусов и сикхов, негров
и арабов  в Сингапуре и  Коломбо, где они плетенными корзинами доставляли на
пароход  уголь  для кормления огнедышащего дьявола, а им -  обилие фруктов и
свежую питьевую воду; высокомерные  бедуины на  презрительно рассматривавших
их грязных верблюдах  по  берегам  желтого  марева  песчаной  пустыни  вдоль
Суэцкого канала; нищий и  пыльный городишко Суэц, который запомнился ей тем,
что через  круглое пароходное оконце у нее удочкою с вертевшейся рядом лодки
украли новый  шелковый халат, и  тем, что  их пересадили  на русский пароход
"Россия", на  котором  почему-то  оказался, видимо  уже ожидавший  их важный
господин  - русский князь Ухтомский - с преотвратительными манерами,  сразу,
словно пиявка, прилипший он к Ли  Хунчжану и уходивший к себе в каюту только
для сна и туалета; непривычно грубые звуки военного оркестра в первом же для
них  русском  городе  Одессе;  паровоз, выплевывавший клубы  черного  дыма и
белого  пара,  стремительно тащивший громыхающие по железным,  уложенным  на
землю, брусьям маленькие тесные домики, в которых их поселили, сквозь сочную
яркую  весеннюю   зелень   от  солнечной  Одессы  к  туманному  и  холодному
Санкт-Петербургу - северной столице северных варваров.
     Китайскую  делегацию  поселили  в  лучшей  на  то  время  петербургской
гостинице "Европейской".  И  сразу  же начались  бесчисленные и  бесконечные
визиты всяких  человечков,  назойливо  предлагавших  свои услуги  в качестве
гидов, поставщиков  еды, напитков,  одежды и безделушек; чиновников русского
министерства иностранных  дел;  офицеров,  когда-либо  побывавших в Китае  и
спешивших    засвидетельствовать    свое   почтение;    купцов,    навязчиво
интересующихся,  что китайские  гости могли бы предложить  на продажу и  что
желают  купить; и, конечно, каждые день приходили жившие в  Санкт-Петербурге
китайцы и маньчжуры, желавшие и просто поболтать и узнать новости с родины.
     И у Жун Мэй был  человек из Триады.  Он  был спокоен, немногословен,  и
уверил ее, что его  люди всегда будут рядом и что связаться с ним она всегда
сможет через гостиничного боя, вертлявого китайца, низко кланяющегося гостям
у входа.


     Начав переговоры с русским министром  финансов, Ли  Хунчжан был важен и
неуступчив, не спеша прощупывал планы и интересы русских. Не  всегда Жун Мэй
понимала  суть его осторожных  вопросов и уклончивых  ответов,  однако сразу
уяснила,  что  русские домогаются  разрешения на  постройку  железной дороги
через Маньчжурию,  а Ли  Хунчжан внутренне согласен,  имея на  то разрешение
императрицы  Цыси,  но  боится  продешевить,  бережно  торгуется,  старается
вытянуть из русских все, что возможно. Он  затягивал  переговоры, потребовал
даже встречи с русским императором, еще и  не коронованным, неполноценным по
традициям Поднебесной, и тот подтвердил желание России купить право на такую
дорогу.
     Постоянно присутствуя на переговорах в качестве переводчика, и по долгу
службы хушану  Яню  и  императрице Цыси,  понимая,  что  в  столь  почтенном
возрасте Ли Хунчжан может что-либо выпустить из памяти,  а  спрос-то будет с
нее, Жун Мэй постоянно напоминала Ли Хунчжану,  что за это право, по велению
императрицы, северные варвары обязаны будут защищать Поднебесную от Японии.
     - Я помню, - уверял он. - Насколько мне известно, японцы боятся русских
как тигров. Если мы будем уступать японцам, то они  все равно не помогут нам
против  России.  Если же  мы  сделаем  небольшие уступки  России,  то сможем
использовать ее для устрашения Японии.
     Ночами  Ли  Хунчжан вел с ней долгие беседы, рассказывал о своей жизни,
многочисленных  военных и дипломатических победах, какой  ценой  моральных и
физических сил  они ему доставались, и однажды ему в  голову пришла мысль, а
нельзя ли  составить соглашение  с русскими  министрами таким образом, чтобы
эти варвары  обязались защищать  Поднебесную не только от японцев, но  и  от
всех, кто попытается  напасть на нее. Ведь как это было бы прекрасно -  сидя
на горе наблюдать за схваткой алчных тигров...
     - Но каким образом? - не поняла Жун Мэй.
     - Как-то сделать  так, чтобы в тексте  подписанного соглашения давалось
широкое толкование  варваров. Пусть они, подобно гадам,  душат в  объятиях и
жалят друг друга, не нарушая наш покой.
     Жун Мэй тщательно обдумала детскую,  жалкую мечту Ли Хунчжана и позвала
человека Триады. Уже  вместе  с  ним  она обсудила  создавшееся положение  и
велела  дать много  денег русским чиновникам  министерства  иностранных дел,
чтобы  они  изыскали возможности  и  написали текст соглашения  именно таким
образом.
     И им это удалось!
     Уже в Москве,  через три дня после больших для русских неприятностей на
широком  поле  по  случаю  коронации  императора,  перед подписанием  текста
соглашения,  а он был составлен в двух экземплярах на французском языке, Жун
Мэй  внимательно изучила договор  и  шепнула Ли  Хунчжану, что  формулировка
интересующей их статьи  очень  удачна  для  Небесной империи.  Тут случилась
небольшая  заминка по какому-то поводу и всех пригласили  завтракать.  Может
быть,  русский министр иностранных дел не был уверен, что  у него хватит сил
подписать  договор?  После  завтрака, за  широким  красного дерева столом Ли
Хунчжан  и князь Лобанов-Ростовский подписали именно  те широкие  с голубыми
разводами и  исполненные  черной  тушью текстом договора  листы.  Свой  лист
русские  куда-то унесли, а китайский Ли  Хунчжан  положил в тяжелый железный
ларец, запер на ключ и опечатал личной печатью.






ВИТТЕ. МОСКВА. КОРОНАЦИЯ.

     Вечером  17   мая,   после  парадного  спектакля   в  Большом   театре,
закончившегося  балетом "Прелестная  жемчужина",  царская чета, благосклонно
простившись  со всеми, присутствовавшими  в театре,  отправилась отдыхать  в
Петровский  дворец,  пригласив  на  ужин  ближайшее  окружение  и  некоторых
министров, чтобы решить срочные государственные вопросы.
     Народу  было  немного: император  о супругой, великие  князья с женами,
Сергей  Юльевич, начальник  дворцовой  охраны  Гессе,  обер-церемониймейстер
двора  фон дер Пален, министр двора Воронцов-Дашков, министр иностранных дел
князь Лобанов-Ростовский, министр путей князь Хилков и кто-то еще. Да, и эта
последняя знаменитость, приблудный французик Папюс - не то чревовещатель, не
то  алхимик,  маг  и волшебник,  словом  какой-то  колбасник  или  зеленщик,
наплевший   где-то,  что   обладает  способностями  телепатической  связи  с
потусторонними силами и  поэтому  пригретый  черногорками.  Неведомо  почему
настроение  и царской  четы  и  гостей  было  тревожно-подавленным,  изредка
возбуждаемое истеричными  попытками черногорок - Анастасии и Милицы - супруг
великих   князей  Николая   Николаевича  и   Петра  Николаевича,   разрядить
обстановку. Принялись было обсуждать последний номер журнала оккультных наук
"Изида",  популярнейшего  в  их среде  и  почти целиком  посвященного  мадам
Блавацкой, наплели о  ней столько  вздора, что  Сергей Юльевич вынужден  был
вмешаться.
     -  Я  имею  честь  состоять  с  ней  в  родстве,  -  начал  он,  и  все
присутствующие,  заинтересовавшись, замолчали.  Общий,  так  сказать,  гвалт
стих.
     - У  моего деда по матери,  Андрея Фадеева,  члена  главного управления
наместника Кавказского,  было три дочери и один сын. Старшая дочь,  довольно
известная писательница времен Белинского,  издававшая свои  произведения под
псевдонимом "Зинаида Р.", была замужем за подполковником Ганом. Вторая  дочь
была моя мать. Третья дочь осталась в девицах и сейчас живет в Одессе. Сын -
сейчас генерал Фадеев - служит на  Кавказе. Так вот, у моей тетушки "Зинаиды
Р." были две дочери и сын. И старшая дочь, а мне она, стало быть, приходится
двоюродной сестрой, и есть мадам Блавацкая.
     Великие князья, не чаявшие перебраться в  соседнюю комнату,  где мужчин
ждали батареи  бутылок, сигары  и карты,  нахмурились, почувствовав, что  он
надолго привлек общее внимание. Сознавая,  что просто подняться и уйти будет
выглядеть  бестактностью,  да  и  не  желая  вызвать  раздражения супруг  и,
главное, царствующего кузена Николая  и  супруги его,  Александры Федоровны,
они  вынужденно  скрывали  раздражение.  Присутствующие дамы, напротив, были
предельно  заинтересованы,  Сергей  Юльевич  это  ясно чувствовал,  особенно
царица.
     - Сколько внимания  и интереса, -  подумал Сергей Юльевич,  - а ведь за
всем этим кроется пошлость и безвкусица. Но продолжил.
     -  После смерти матери, "Зинаиды  Р.",  ее дочери переехали в Тифлис  к
деду. Эриванский вице-губернатор сделал предложение старшей, так она и стала
Блавацкой. Замужество ее  счастливым не было,  не  знаю  по какой причине, и
она,  сбежав от мужа, вернулась в Тифлис  к деду. Семья моего отца,  потомка
голландца, перебравшегося в балтийские губернии,  когда те  еще принадлежали
шведам, в это время также довольствовалась крышей дома генерала Федеева.  Вы
все,  может быть,  хорошо  знаете,  громадный  дом  в  переулке,  ведущем  с
Головинского проспекта  на Давидову гору? Жили там по старинному, по барски,
одной  дворни  помню,  было   восемьдесят  четыре  человека...  Да,   так  о
Блавацкой... Вокруг нее витал дух, так оказать, эротически-авантюрный, и дед
решил отправить  ее  к отцу, служившему  где-то  под  Петербургом командиром
батареи. В  сопровождении двух  мужчин и двух женщин  из великой дворни  она
направилась в Поти, чтобы отсюда, через Одессу, добраться в Россию. В  Поти,
в  числе  других,  в это  время  стоял  один  английский  пароход. Блавацкая
снюхалась с англичанином, капитаном этого парохода, была им спрятана в трюме
и вывезена за границу. В Константинополе она поступила  в цирк наездницей, а
затем  связалась  с  популярным  в  то  время  оперным певцом  Митровичем  и
гастролировала с ним по  Европе. Через некоторое время дед получил письмо из
Лондона, в котором некий англичанин утверждал, что женится  на его внучке  и
увозит  ее  по  коммерческим делам в Америку. Спустя еще некоторое  время мы
узнали,  что  Блавацкая  объявилась  в  Европе  и  стала  ближайшим  адептом
известнейшего спирита того времени -тридцать лет назад - Юма. Вот здесь она,
видимо, и  овладела  навыками и  лексиконом  телепатки,  прорицательницы,  а
жаргоном  уличной  цыганки-гадалки  она владела с  детства.  Затем,  не имея
специального музыкального образования, она с успехом  выступает  с  сольными
фортепьянными  концертами   и   становится  даже  капельмейстером   оркестра
сербского короля Милана.  Примерно  в году шестьдесят третьем - четырнадцать
лет в ту пору мне был - она вернулась в  Тифлис. Юной девушкой, понятно, она
уже  не была,  годы наложили свой отпечаток, но привлечь  общее внимание она
сумела. И необыкновенным шармом, и многочисленными  слухами о ее похождениях
и приключениях и, главное, спиритическими
     таинственными сеансами, которые проводила в доме души не чаявшего в ней
деда. Впрочем,  дед был строгих правил и не знал, или делал вид что не знает
о  такой галиматье.  Собиралась  вся местная гвардейская Jeunesse  d,oree1 и
граф   Воронцов-Дашков  в  том  числе.  Здесь  Сергей  Юльевич  кивнул  явно
скучавшему,  рассеянно  слушавшему  и томившемуся  в ожидании  чисто мужских
развлечений графу.
     - Весь ее спиритуализм, или вызывание духов, сводился к верчению стола,
вызову духов давно умершее людей, чаще  всего знаменитостей, вроде Наполеона
Буонапарте  или  Петра  Великого,  звяканью  чайной  посуды  в  буфете, игре
закрытого концертного фортепиано и нескромному женскому повизгиванию. Сеансы
проводились в темноте, а любопытных собиралось множество.
     -  Отношения ее  с  мужем  стали налаживаться,  но  тут опять  заявился
Митрович, вспыхнула былая любовь и они удрали в Киев. Там  Митрович принялся
петь в опере, и довольно  неплохо, быстро изучив под ее руководством русский
язык. Киевский генерал-губернатор князь Дондуков-Корсаков,  служивший в свое
время  в  Тифлисе  и  знакомый  с  юной  Блавацкой,  тотчас  решил  углубить
знакомство, хорошо информированный  о ее скандальной известности, но на этой
почве  у них с Митровичем произошли разногласия.  А так как князь Дондуков в
своих  домогательствах оказался весьма  настойчив,  то Блавацкой и Митровичу
пришлось из Киева удирать. Они  объявились в 0дессе, где мы с  братом  в  то
время  учились  в   Новороссийском  университете.  Блавацкая  открыла  здесь
цветочный магазин, магазинчик искусственных цветов и фабричку чернил, чем  и
жила. Она часто прих