Войска  Дун  Фусина  совершенно
разложились  и  больше грабили  город вместе с расплодившимися  во множестве
бандитами,  чем помогали  истинным ихэтуаням сражаться с  врагами.  И  среди
государственных   мужей    царили   распри,   интриги,   взаимная   зависть,
недовольство,  а  большей  частью  - откровенная  трусость. Да  и  было чего
бояться  -  смертельно  опасно стало громко высказывать свое мнение  даже  и
высшим чиновникам.
     На одном из  ставших  уже редким Императорском  совете  имели  мужество
выступить  Юань  Чан  и Сюй Цзин-чэн.  Жун  Мэй  с  изумлением слушала  их и
внутренне  негодовала:  жалкие  трусливые  рабы,  что  это  они  по  очереди
бормочут, касаясь плечами друг друга?
     - В то время как теперь  правительство  Срединной империи хочет дружить
со  всеми  державами и  искренне к  ним  относиться, ихэтуани  под предлогом
"Ху-цинь-ме-янь"   вносят   разногласия  между   Поднебесной  и   иноземными
державами. Им  охота  разыграть комедию  в  свете. Но о  чем говорят эти два
слова: "Ме-янь"? То ли,  что надо истребить иноземцев, находящихся  в Китае,
или то,  что  следует  истребить все  племена земного  шара, кроме китайцев?
Пусть бы  они  и уничтожили тех иноземцев, что живут в Китае, но разве можно
запретить новым иноземцам появляться у нас? А можно ли истребить все племена
земного  шара?  На этот вопрос  сумеет ответить и не особенно умный человек,
зная, что иноземцев в десять раз больше, чем китайцев.
     Их речи  вызвали бурю  негодования  старого  канцлера Сюй Туна и нового
канцлера Ган  И. И не императрица,  а великий князь Дуань удовлетворил живые
еще  души Сюй  Туна и  Ган И: уже  через день тяжелый меч  палача  отсек  на
центральной  площади Пекина головы Юань Чана и Сюй Цзин-чэна. Покатились они
по  грязным доскам  в вонючую пыль,  вызвав  смех  праздной толпы  и ужас  в
сердцах других слабодушных чиновников. Известно: каждому дорога своя  жизнь,
даже какой-нибудь птахе или мыши, не говоря уже о человеке.
     А князь Дуань опять требовал от  Жун Лу винтовки и  пушки, жаловался на
нехватку   патронов,  и  даже  признался,  что   ихэтуаням  уже  не  удается
колдовством побеждать иноземцев. Он ругательски ругал бездарных генералов за
их громадное,  но не  имеющее  оснований  самомнение  и  массовые  расстрелы
ихэтуаней.
     Но  императрица  уже  не  слушала  ни  его, ни  Ли  Ляньина  и  даже не
поддавалась лисьим чарам Жун Мэй. Видимо,  крепко запомнила она слова Жун Лу
о  наказании,  которое  ждет ее  от  иноземцев. Сообразила,  что дело  худо,
окончательно  разочаровалась в силе колдовства ихэтуаней, перестала верить в
могущество  маньчжурских и  китайских богов.  Да  и  князь Дуань уже не  был
уверен в успехе  восстания:  войска Жун Лу его не поддержали,  а ихэтуани не
только терпели  поражение  за поражением  от иноземцев,  но  даже  не сумели
захватить и Посольский городок.
     Императрица же Цыси, узнав, что губернатор столичной провинции Юй Лу ее
обманывает,   разгневалась  и   вспомнила  о  старом,  верном,  послушном  и
исполнительном  Ли  Хунчжане  и  велела  опять  назначить  его   наместником
столичной провинции.
     -  Да, и передайте, чтобы не тянул, скорее возвращался в Пекин, пока не
поздно.  Надо начинать переговоры с иноземцами,  -  заключила она, и Жун Мэй
поняла, что опять иноземцы победили, а народное восстание потерпело неудачу.
     Убежала Жун Мэй в свою каморку, упала на постель и горько расплакалась.
Беду за бедой приносят на ее родину иноземцы и никто не может осилить их. Ни
великие боги,  ни древнее колдовство, ни народное восстание, ни старый хушан
Янь,  ни  властная всемогущая императрица,  и  уж тем  более  не эти  старые
мерзкие сановники, обманывающие всех и обманувшие себя.
     - Вы мне за это заплатите, - горько и  мстительно шептала  она и решала
завтра же  восстановить утраченное  влияние  на  императрицу Цыси,  дать  ей
испить то верное, испытанное и такое простое снадобье.
     Сжалась в  комочек, еще пуще растравила  в себе горькую обиду,  а потом
вспомнила о своем маленьком лисенке и умчалась к нему...
     У кого судьба горькая, тому достается лишь горе.

     В самое  жаркое  время  года,  когда золото, как говорится, сливается в
слитки, под древними стенами  Поднебесной  империи опять загремели иноземные
пушки. Заметался народ и  кинулся прочь из  города, спасая свою  жизнь  и не
имея  даже возможности сохранить нажитое. Бедному люду еще хорошо, похватали
детишек,  нехитрый скарб, у кого нашлась  повозка, да и прочь в провинцию. А
как быть  людям  знатным, известным,  уважаемым?  Им-то  и  деваться некуда.
Везде-то  их найдут, отыщут и  выдадут на смерть  и  унижение. Не защитит ни
император, ни императрица. Впрочем, ведь существует традиция: когда государь
оскорблен - чиновники умирают.
     Вызвала императрица Цыси  в  свои покои великого князя Дуаня и  старого
служаку Жун Лу, вызвала и с гневом на них обрушилась.
     -  Вы  оба  довели  Поднебесную до  великого унижения, обманули меня  и
народ, не сумели победить иноземцев, вот вам и предстоит за это расплата.
     Жун Мэй,  готовясь  вместе  с  императрицей к бегству  в провинцию,  за
ширмой  отбирала в ларец  наилучшие драгоценности, а Ли Ляньин  стоял позади
императрицы, держа в левой руке веер, которым ее и  обмахивал, а правую руку
положил на рукоятку короткого меча, что висел у него под халатом с вытканным
на груди иероглифом "Верность".
     -  Я выполнял вашу  волю,  императрица,  - дерзко  прошептал  до смерти
напуганный Дуань. - Своим указом вы назначили меня главой ихэтуаней и велели
приложить все силы, чтобы вышвырнуть иноземцев из Поднебесной империи.
     Императрица  сперва опешила от такой дерзости, но быстро нашлась,  -  И
почему же ты не выполнил мою волю?
     Дуань  повесил  голову, -  Не помогло волшебное искусство ихэтуаней, не
сумели они устоять против пушек и ружей иноземцев, а Жун Лу не дал оружия.
     -  Тот,  кто  начинает  понимать причины поражения  после  поражения  -
неразумен, а тот, кто и после поражения не хочет понять их - тот  мертвец, -
гневно  бросил Жун Лу. -  Ты, Дуань,  победить не мог  и не должен был. Твоя
победа означала бы не только  твое  поражение. Победившие иноземцев ихэтуани
непременно  свергли  бы нашу  маньчжурскую  династию  и установили бы  свою,
китайскую.  И  ты, и  твой сын  погибли бы в первую  очередь. И  иноземцы не
потерпели бы  поражения. Выбрось дурь из головы и пойми наконец, что никакое
колдовство не устоит против огнестрельного оружия.
     - А  почему ты сказал,  что я мертвец? - взъярился Дуань. - Я - великий
князь  второй степени,  старший  среди  князей императорской  крови, как  ты
осмелился назвать меня мертвецом?
     -  Во время восстания ты  был во главе правительства, от имени которого
исходили  многочисленные указы и распоряжения. Теперь  тебе  припишут  и то,
чего не было,  и тебе не оправдаться, даже если бы  у  тебя было и сто ртов.
Раскаиваться  уже  поздно,   иноземцы  вот-вот  ворвутся  в  Пекин  и  велят
императрице прежде сего обезглавить тебя.
     Было жарко и может быть поэтому лицо Дуаня густо вспыхнуло алым цветом,
пот обильно выступил и потек по лбу, щекам и подбородку.
     - Как обезглавить? Не имеют права...
     - Это ты так думаешь, - злобно возразил Жун Лу.
     -  Я  -  князь  второй  степени  и  по  нашим  законам  никто  не может
обезглавить меня. А вот тебе действительно придется туго...
     - Скоро  в Поднебесной  будут действовать  не наши законы,  а  иноземцы
потребуют платы за  все. Известно:  конец  долга  - расплата, конец  обиды -
отмщение. Что же касается меня,  то  подчиненные  мне войска лишь удерживали
ихэтуаней от атак на Посольский городок, а я едва ли не лично доставлял туда
фрукты и овощи...
     - Предатель! - взорвался Дуань.
     -  Тебе, как  главе Цзунцзичу -  Государственного совета - следовало бы
помнить  слова  Конфуция:  "Управляя  государством,  имеющим  тысячу  боевых
колесниц, нужно относиться к делу с  верой и благоговейным сосредоточением".
Ты же лишь рвался к личной власти и наделал множество глупостей. Сейчас, как
говорится, собери железо со всей Поднебесной и выкуй один громадный иероглиф
"Ошибка". Более того, ты поставил в дурное положение императрицу.
     - Да, - гневно вмешалась в их перебранку  императрица, - когда государь
оскорблен - чиновники умирают. И, чтобы  иноземцы не заставляли меня казнить
тебя, Дуань, поспеши это сделать сам!
     - Я - отец наследника Драконового престола! Помните об этом.
     Императрица  смешалась, Действительно,  сама  попалась в  расставленные
силки. Ей  пришлось смирить гнев и обратиться к  Жун Лу.  -  Готовь охранный
отряд.   Придется  покинуть,  как  император  Сяньфэн,  столицу.  Если  этот
презренный народ не сумел победить иноземцев, то пусть он и расплачивается с
ними.
     Жун   Мэй  даже  задохнулась   от   возмущения,   услышав  такие  слова
императрицы.
     - Как она смеет так говорить! Ведь  сама  же одобрительно отзывалась об
ихэтуанях, желала им победы, сама отвешивала земные поклоны, чтобы погиб еще
один иноземец, сама отдавала приказы об объявлении войны державам.... И  вот
сейчас  злорадствует  поражению  своего  народа.  Да ведь  и  виновата-то  в
поражении она и  Жун Лу.  Зачем  она не  велела всем губернаторам  провинций
прислать войска для защиты  столицы и Поднебесной?  А  если не была уверена,
что ее  послушаются губернаторы, особенно южных провинций, зачем не сместила
их?  Почему  не приказала  Жун Лу  отдать  ихэтуаням иноземное оружие? Из-за
трусости и  нерешительности своей,  из-за жадности  к  деньгам  и слабости к
опиуму...  Из-за  безволия она  совершенно  лишилась  силы  и стала  подобна
волоску, подхваченному ветром.
     - А может быть она, давно зная о  готовящемся восстании, сознательно не
подавляла  его  в зародыше, раздувала  и подогревала ненависть к  иноземцам,
чтобы совершенно лишить власти императора Гуансюя, надеявшегося опереться на
них?  Какая  низость  - так  предать сво  народ. Еще Менцзы говорил, - "Дать
народу совершить преступление, а потом наказать его  - значит обмануть его".
О, подлая, низкая, коварная женщина!
     Она стояла  потрясенная,  разгневанная,  опустошенная  и совершенно  не
слышала голоса  императрицы, уже третий раз позвавшей ее. Ли Ляньин заглянул
за ширму и шлепнул ее по плечу веером, - Заснула?
     - Нет, залюбовалась, - нашлась Жун Мэй.
     -  Жун  Мэй,  -  обернулась  к  ней императрица,  провожавшая  взглядом
уходивших  Дуаня и Жун  Лу, - тебя знают как мою фрейлину и доверенное лицо.
Сейчас Ли  Ляньин напишет  указ, а  ты  поезжай с  ним к Сюй  Туну,  старому
канцлеру.  Я  найду, кого  послать и к другим  чиновникам.  Чжу жу чэнь сы -
когда государь оскорблен - чинвники умирают.
     Почему  то  императрица  вдруг  остро  возненавидела  Сюй  Туна,  члена
придворной  Ханьлиньской академии,  а ведь  некогда весьма  почитала его  за
книжную ученость  и даже назначила наставником  императора Гуансюя,  одарила
новым  домом   и   большим  жалованием.  Не   за   то   ли,  что   Сюй  Тун,
восьмидесятилетний  мудрец, едва  ли не первый уговаривал ее  положиться  на
ихэтуаней, вручить судьбу  свою и Поднебесной в  руки китайским божкам.  Вот
ведь как бывает: захотел  полюбоваться  луной на небе, а потерял жемчужину с
блюда.  Даже и  не  жемчужину,  голову  теряет  Сюй  Тун. Или,  может  быть,
императрица срывала  досаду на беззащитном  старичке? Уж он-то не возропщет.
Уж его-то чиновники  не услышат. А услышат,  так  и отвернуться равнодушно -
поделом  ему. Первым  испробовал  свою кашу.  Не  зря  говорят:  богатство и
знатность, а также громкая слава подобны мимолетному сну.
     И то понятно, что Дуаня наказать сейчас она не может: он императорского
имени и, главное, еще имеет войска в подчинении. Потом, может быть... Жун Лу
тоже не беззащитен - командует всеми маньчжурскими знаменными войсками, да и
отец он ее дочери,  а  родная  кровь - неприкосновенна. Даже  свирепый  тигр
пожирает всех, кроме своих детенышей.
     Но и Жун Мэй полыхала жаждой мести за утраченную надежду.
     Из под листьев на ветке цветущей
     Злые колючки торчат.
     В потемках души человеческой
     Может таиться яд. (Заклятие даоса. Стр. 162)
     - Вы,  мудрецы-недоумки,  первыми  должны кровью заплатить за поражение
восстания и муки народа.
     Примчалась  она к  дому Сюй Туна,  благо  рукой подать, совсем  рядом с
Пурпурным  Запретным городом, вот-вот  от стреляющих иноземных баррикадах на
улицах  Посольского  городка,  еще  одно  напоминание  о  позоре  в  столице
Поднебесной.
     На крыльцо поднялась, оттолкнула  подпоясанного сразу двумя - красным и
желтым! - поясами охранника-ихэтуаня.
     -   От  великого  князя  Дуаня  с  указом   правительства,   -  бросила
растерянному  бедняку,  крестьянину  или  лодочнику,  как  соломинка  ветром
подхваченному судьбой.
     Сюй  Тун  стоял  в   маленьком   зальце  на  коленях  перед  алтарем  с
изображением бога домашнего  очага Цзаована  под желтым пологом,  украшенным
затейливыми узорами, отвешивал поклоны и горько плакал.
     - Вот указ Старой Будды, - протянула свиток  и моток желтой веревки Жун
Мэй. - Она повелевает тебе и всем твоим домочадцам немедленно присоединиться
к душам предков.
     - За что же? - взмолился Сюй Тун.
     - Ты и  сам знаешь, за что, - грубо ответила Жун Мэй.  - Уже невозможно
погасить огонь и развеять дым, а государственное  дело - особенное. И пощады
от Старой Будды не жди, как нечего ждать от тигров или удавов.
     -  Но  зачем спешить. Может быть,  императрица смилостивится,  сохранит
нить моего рода, и мои потомки останутся жить? Иначе, куда деться душе после
моей смерти?
     - Жизнь и смерть  предназначены судьбой, - твердо  стояла на  своем Жун
Мэй, - а нить судьбы в руках императрицы.  Исполняй указ, не то палач казнит
тебя и твоих домашних. Публичной казнью вы будете обесчещены.

     В тот же день  она сообщила императрице, что  Сюй Тун, а следом за  ним
его  жена, его сыновья, жены сыновей, его  дочери, их мужья, и  их  дети,  и
внуки повесились.
     За Сюй Туном эпидемия самоубийств охватила столицу Поднебесной, главных
городов провинций и тысяч уездных городков.  Чиновники вешались, стрелялись,
велели   своим  женщинам  бросаться  в  колодцы,  приказывали  своим  слугам
закапывать себя с  семьями живыми в  вырытых ямах....  Из тех, кто  трусливо
прятался, немногие  уцелели. Карательные отряды иноземных войск хватали их и
расстреливали, а их жен, дочерей, наложниц и служанок насиловали по очереди,
и  даже   превратили  Пекинской   квартал   в  публичный   дом   для   войск
"Освободительных армий".


     Ихэтуанское восстание - нар. антиимпериалистическое восстание в Китае в
1899-1901. Инициатором восстания  явилось общество  "И-хэ-цюань" ("Кулак  во
имя  справедливости  и согласия"). Общество и  войска  повстанцев позже были
переименованы  в "И-хэ-туань" - "Отряды справедливости и согласия"  - отсюда
название восстания).  В связи с  тем,  что  в  название  об-ва  "И-хэ-цюань"
входило слово "цюань"  (кулак),  иностранцы назвали  повстанцев "боксерами",
откуда произошло другое,  неправильное название  -  "боксерское  восстание".
Восстание  развернулось в Северном  Китае,  часть территории  которого после
японо-китайской   войны   1894-1895   годов   была  захвачена   иностранными
капиталистическими государствами и куда особенно сильно проникал в это время
иностранный  капитал.  Повсеместно  происходили нападения на  колонизаторов,
повстанцы разрушали  железные  дороги  и телеграф, построенные иностранцами,
препятствуя действиям агрессоров.
     В  китайском  правительстве получила  преобладание  группа  во  главе с
принцем Дуанем, отношения которой в это  время  с иностранными государствами
обострились. Напуганная  размахом народного движения  и пытаясь использовать
ихэтуаней в своих целях,  она вступили в переговоры с вождями повстанцев (Ли
Лай-чжун, Чжан Дэ-чэн и др.). В июне 1900 года повстанцы вступили в Пекин, и
под их давлением китайское  правительство  объявило войну империалистическим
державам. Войска интервентов, нанеся поражение ихэтуаням и почти не встречая
сопротивления со стороны правительственных войск,  14-16 августа  1900  года
захватили Пекин.
     7   сентября  1901   года  Англия,  Австро-Венгрия,  Бельгия,  Франция,
Германия,  Италия, Япония,  Россия,  Нидерланды, Испания и  США подписали  с
Китаем  так  называемый заключительный протокол,  предусматривающий  выплату
Китаем огромной  контрибуции  (450 млн. лян,  ок.  650  млн. золотых  руб.),
передачу в обеспечение выплаты  контрибуции  таможен и сбора соляного налога
под контроль держав, постоянное  нахождение в Пекине и некоторых др. пунктах
Китая иностр. войск и т. д. Заключит.  протокол закрепил превращение Китая в
военном  и  политич. отношениях  в  полуколонию  империалистов. Несмотря  на
поражение,   восстание   ихэтуаней  явилось   славной  страницей  в  истории
революционной   борьбы   китайского   народа.  Борьба   ихэтуаней,   показав
империалистам  силу  сопротивления  китайского  народа, способствовала срыву
империалистич. планов терр. раздела Китая.
     МСЭ. Стр.298-299.



     Геннадий Мельников.

     В страну Восточную придя...

     Исторический роман


МЕДНИКОВЫ. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ.

     Степан Медников давно вынашивал мысль переселиться на  Дальний  Восток,
где, по слухам, земли не меряны, урожай сам-сто, леса дремучие, зверей в них
видимо-невидимо,  а пошла  рыба  на  нерест - сплавные  бревна вверх  против
течения  тащит. Село  их -  Неглюбка, что  на Гомельщине, большое,  да  жили
скученно,  земли  было   мало,  узенькие  наделы,   чересполосица,  так  что
прокормиться  на двух  десятинах  ему  с  женой Марией и  сыновьями Андреем,
Арсением и Афанасием не было никакой возможности.
     Ранней весной  тысяча восемьсот  восемьдесят девятого года, продав свой
надел,  избу, коня, корову  и  двух  ярок, пустился Степан с  семейством  по
чугунке в Одессу.  Оттуда, как ему объяснили в пере­селенческом управлении в
Чернигове, на Дальний Восток,  "Зеленый клин" ходят  пароходы  Добровольного
флота. В Одессе их разместили в низком, сложенном из белого пористого камня,
просторном доме  недалеко от  моря,  но уже  через  неделю,  которую  Степан
потратил  на  приобретение билетов, оформление документов и  обзаведение  на
дорогу  дальнюю всем  необходимым,  было велено собираться на  пристани  для
посадки на пароход.
     По высокому крутому трапу вскарабкались они на борт  огромного  черного
трехмачтового  с двумя высокими толстыми желтыми  дымными трубами пароходища
"Кострома".  Хоть и боязно  было пускаться в  такое долгое путешествие через
моря и океаны, но двойной ряд заклепок внушал надежду,  что толстые железные
листы  пароходного  туловища  выдержат  шторма  и  ураганы  и все  обойдется
благополучно. Разместили их  в просторном кубрике в кормовой части парохода.
Степан  помог  Марии отгородить ситцевой занавесочкой  на  веревочке  уголок
сажени в четыре, уложить вещи  и пять мешков с сеном на железные двухярусные
кровати, на которых и предстояло им спать долгие полтора месяца.
     С  неизъяснимой тревогой и волнением смотрели они на  медленно и плавно
отделяющийся  берег, машущий белыми платочками, шелковыми цветными косынками
и фуражками, на  мутную гладкую воду, вспениваемую у кормы винтом и покрытую
всяческой  разноцветной  дрянью,  вроде  синих конфетных  бумажек, оранжевой
кожуры  апельсинов, красными шкурками бывших раков,  желто-розовыми щепками,
радужными пятнами мазута, тряпками,  что всплывали, появлялись из пучины  и,
быстро  мелькнув,  исчезали опять,  отчего,  если смотреть с высокого  борта
парохода только вниз,  на воду,  голова  кружилась  и  нужно  было  покрепче
ухватиться за крытые прозрачным лаком перила. Но полоса воды быстро отдаляла
берег,  город стремительно  поворачива