ло, - констатировал Авраам, -
смешение кровей. -  И  хотя не так уж трудно было проникнуться сочувствием к
этой паре, к обездоленному испанскому арабу и изгнанной испанской еврейке, в
любви и бессилии объединившимся против могущественных католических монархов,
жалость Авраама досталась только мавру:
   - Приближенные продали его земли, а любовница украла его корону.
   Прожив с  Боабдилом годы и годы, анонимная прародительница без  лишнего
шума  покинула дряхлеющего  возлюбленного  и  отплыла  в  Индию  с бесценным
сокровищем в  ларце и  ребенком мужского  пола в утробе;  от  него-то  много
поколений спустя и произошел  Авраам. Моя мать рассуждает о чистоте крови, а
у самой-то в роду мавр.
   - Ты  даже  имени ее  не знаешь, -  перебила  его Сара.  -  А  берешься
утверждать,  что в твоих жилах  течет ее нечистая кровь. Стыдись - твоя мать
из-за тебя плачет. И  все, Авраам, из-за  богатой девки. Дурно это пахнет, и
ты сам, кстати, тоже.
   Флори Зогойби,  соглашаясь, тихо заскулила.  Но  Авраам еще не исчерпал
всех своих доводов. Взгляните на эту украденную корону, завернутую в тряпки,
запертую в сундук и так пролежавшую четыре с лишним столетия. Если ее украли
ради простой наживы, почему до сих пор не продали?
   -  Втайне гордясь царственным  происхождением, люди хранили эту корону;
стыдясь  греха, они  ее прятали.  Так  кто из  нас ниже,  мама? Моя  Аурора,
которая не скрывает своего происхождения  от Васко и только  этому радуется,
или  я,  чей  предок  был  зачат  от  прощальных  вздохов  старого  толстого
гранадского мавра в  объятиях его нечистой на руку любовницы, - я, еврейский
ублюдок, отпрыск Боабдила? '.
   - Доказательства, - прошептала в  ответ Флори, как  смертельно раненный
боец, умоляющий  о том, чтобы его  добили.  - Пока  одни  предположения; где
твердые факты?
   И тут неумолимый Авраам задал решающий вопрос:
   - Как наша фамилия, мама?
   Услышав это,  Флори поняла,  что  последний удар близок.  Она беззвучно
покачала головой. Тогда  Авраам бросил перчатку  Моше Когену, от многолетней
дружбы с которым он в тот день отказался навсегда:
   - У султана Боабдила после его падения было только одно прозвище, и та,
которая украла его  корону и драгоценности, забрала, в злой насмешке над ним
и собой,  заодно и кличку  тоже. Боабдил Неудачник  - вот как  его прозвали.
Кто-нибудь может это перевести на язык мавров?
   И старому  фабриканту  ничего  не  оставалось,  как  поставить  точку в
цепочке доказательств.
   - Эль-Зогойби.
   Авраам тихо положил корону на пол рядом с побежденной Флори; ему нечего
было добавить.
   -  По  крайней  мере  он  выбрал бойкую  девку, - глухо сказала  Флори,
обращаясь к стене. - Хоть на это хватило моего влияния, пока он еще был  мне
сыном.
   - Шел бы ты отсюда теперь, - сказала Сара  пропахшему перцем Аврааму. -
Женишься,  возьми  фамилию  этой  девчонки.  Так  мы  скорей  тебя  забудем;
ублюдочный мавр и ублюдочная португалка - одного поля ягода.
   -  Большую ошибку ты сделал, Ави, - заметил старый Моше Коген. - Нельзя
было  ссориться с матерью; ведь врагов у нас и  так хватает, а другой матери
тебе не сыскать.

x x x
   Флори   Зогойби,   покинутую   всеми   после  одного  катастрофического
откровения,  поджидало второе. В  багряно тлеющем  закате плитки  из Кантона
прошли перед ее глазами одна за одной - ведь не она ли была их  прислужницей
и  ученицей? Не  она  ли их мыла и  полировала  все  эти  годы?  Не  она  ли
бессчетное число раз пыталась войти в их множественные миры, в их вселенные,
втиснутые  в  одинаковые   клетки  двенадцать  на   двенадцать  и   намертво
прихваченные   к   стене   раствором?  Эта  разграфленная   регулярность   в
разнообразии завораживала  Флори, которая любила проводить  линии, но до сих
пор плитки были для нее  немы, она  не  видела  на них  ни беглых мужей,  ни
будущих воздыхателей, ни пророчеств о предстоящем, ни объяснений прошедшего.
Никаких наставлений;  смысл,  судьба,  дружба, любовь  -  обо всем  этом они
молчали. Но теперь, в тяжелую минуту, плитки открыли ей тайну.
   Сцена  за  сценой,  окрашенные  в голубое, проходили перед  ее  взором.
Толкотня  базаров,  зубчатые  стены  дворцов-крепостей,   колосящиеся  поля,
брошенные  в  темницу  воры;  еще  - высокие  остроконечные горы  и огромные
морские рыбы. В садах росли голубые  деревья, в угрюмых схватках проливалась
голубая кровь; голубые всадники гарцевали  под освещенными окнами, в рощицах
обмирали от страсти дамы в  голубых масках. И интриги придворных,  и надежды
крестьян,  и писцы со  счетами и косичками, и бражничающие поэты. По стенам,
полу,  потолку  маленькой синагоги, а теперь и перед мысленным  взором Флори
Зогойби  шествовала  керамическая  энциклопедия материального мира,  которая
была также бестиарием, путеводителем, синтезом и песнопением, и в первый раз
за  свою  службу  старосты Флори  поняла,  чего не  хватает  в  этой  пышной
кавалькаде. "Не  столько чего, сколько кого", - подумала она,  и слезы у нее
высохли. "Ни  слуху  ни  духу".  Оранжевый свет заката  падал  на  нее,  как
грохочущий  дождь,  смывая  слепоту,  открывая  ей  глаза.  Через  восемьсот
тридцать  девять лет после того, как плитки привезли в Кочин, в начале эпохи
войн и убийств они открыли свою тайну тоскующей женщине.
   - Что видишь, то и  есть, - пробормотала Флори. - Нет мира, кроме мира.
-  Потом, чуть громче: -Бога-то нет. Фокус-покус! Мумбо-юмбо! Духовной жизни
не существует.

x x x
   Доводы  Авраама опровергнуть не так уж трудно. Экая важность - фамилия.
Семья да Гама хвалилась происхождением от путешественника Васко, но семейная
легенда и истина - вещи разные, поэтому даже здесь у  меня имеются серьезные
сомнения. А что касается этой мавританщины, этой  гранадианы, этой  порочной
во всех смыслах версии -фамилия,  она же кличка, надо же придумать такое!  -
то она, эта версия, рассыпается  от малейшего прикосновения. Старая записная
книжка в кожаном переплете? Чушь. Кто когда  ее  видел?  Пропала  бесследно.
Насчет изумрудной короны тоже не верю - ищите других простаков; это сказочка
из  тех,  что мы, несчастные,  сами  про  себя  придумываем.  Нет,  судари и
сударыни, не сходятся тут  концы  с концами. Семья  Авраама никогда  не жила
богато, и если вы способны  поверить, что ларец с драгоценностями пролежал у
них нетронутым четыре столетия, тогда, друзья-подружки, вы способны поверить
чему угодно. Семейные реликвии, говорите? Да чтоб мне провалиться!  Это даже
не смешно. Если  выбирать между старым барахлом и звонкой монетой,  никто во
всей Индии не поглядит, реликвии там или не реликвии.
   Аурора  Зогойби  написала кой-какие  знаменитые полотна и  погибла  при
страшных  обстоятельствах. Самое  разумное  -отнести  все прочее  на счет ее
художнического  мифа о  самой себе,  к  которому в данном случае мой дорогой
отец приложил отнюдь не  только руку... хотите знать, что на самом деле было
в сундучке? Тогда слушайте; о тюрбанах, увешанных  драгоценностями, придется
позабыть,  но изумруды -да. Иногда их было больше,  иногда меньше.  При этом
никаких реликвий. - Что же тогда? - Горячие  камушки, вот что. Да! Краденое!
Контрабанда! Добыча!  Семейный  позор  вам  нужен  - пожалуйста: моя бабушка
Флори Зогойби была  мошенницей.  Много  лет она  состояла в банде  удачливых
контрабандистов, переправлявших изумруды, и высоко ценилась ими: кому придет
в голову искать  левый товар  под синагогальным  алтарем?  Долю,  которую ей
отстегивали,  она  хорошенько  прятала,  и  не  была она такой дурой,  чтобы
тратить не глядя. Никто  ее  не  подозревал; но пришло время, когда  ее  сын
Авраам востребовал свою незаконную часть... а  вы все о незаконном рождении?
Да бросьте; тут не родственные счеты, а денежные.
   Таково  мое мнение о  подоплеке слышанных мною  историй;  но хочу также
сделать одно  признание. Ниже вы найдете истории намного более странные, чем
та,  которую я только что попытался опровергнуть; и позвольте заверить  вас,
позвольте сказать  всем, кому интересно, что в истинности дальнейших историй
не  может быть никаких  сомнений. Так что в конечном счете судить не мне,  а
вам.
   И еще  по  поводу мавританской  легенды:  если выбирать между логикой и
памятью детства, между головой и сердцем - тогда  несомненно; тогда, вопреки
вышенаписанному, я остаюсь верен сказке.

x x x
   Покинув  еврейский  квартал,  Авраам  Зогойби  пошел  к  церкви Святого
Франциска, где у  гробницы Васко его ждала Аурора да Гама, державшая в руках
его будущее. Дойдя  до  морского  берега,  он на мгновение  обернулся; и ему
показалось,  что  он  видит  на  фоне  темнеющего  неба,  на  крыше  склада,
выкрашенного в кричаще-яркие  горизонтальные  полосы, немыслимую фигуру юной
девушки,  вскидывающей   юбки  в  бешеном  канкане,  выкрикивающей  знакомые
заклинания и словно бросающей ему вызов: Попробуй переступи.

   "Фокус-покус, райский сад,
   Птичий потрох, пошел в ад..."

   Слезы навернулись ему на глаза; он их вытер. Она исчезла.

   * Библейский Моисей, когда его устами не говорил Бог, был косноязычен.
   ** Частица  "Фитц", восходящая  к  французскому fils  (сын),  входит  в
состав многих английских фамилий.
   *** Одно из значений испанского слова castillo  -  геральдическая башня
на слоне.
   **** Что и требовалось доказать (лат).


7
   Христианство, португальство, еврейство;  на  древних  плитках  похабное
действо; бойкие женщины в юбках - не в сари; мавританские цари-государи... и
это  Индия?  Бхаратмата,  Хиндустан-хамара*,  это  она?  Война только-только
объявлена. Неру  и Всеиндийский  конгресс  требуют  от  англичан,  чтобы  те
признали справедливость требования независимости в обмен на содействие Индии
в   военном  противостоянии;  Джинна  и   Мусульманская  лига   отказываются
присоединиться  к  требованию; господин  Джинна провозглашает  и  отстаивает
судьбоносную   идею   о  двух  нациях  на   субконтиненте  -  индуистской  и
мусульманской.  Очень скоро  раскол  станет  необратимым;  скоро  Неру вновь
очутится   в  тюрьме  города  Дехрадун,  и  англичане,  арестовав   верхушку
Конгресса,  обратятся за  поддержкой  к  Лиге. И что  же - из всей мятежной,
смутной   эпохи,   когда   "разделяй   и   властвуй"   достигло   наивысшей,
разрушительной  силы,  -  из  огромной,  черной  как  смоль  и  неостановимо
расплетающейся косы непременно нужно выхватить именно эту чужеродную светлую
прядь?
   Да, милые вы мои, да, сахибы и прочие джентльмены,  -именно так. И я не
позволю  ни  могучему слону  Большинства,  ни  слону помельче  - Главному из
Меньшинств - раздавить неуклюжими ногами  мою историю. Разве мои  персонажи,
все до  одного, не  индийцы? То-то же; значит,  и  эта повесть  -  индийская
повесть. Вот вам один ответ. Но есть и другой: всему свое время. Будут вам и
слоны.  Придет еще  час Большинства и  Главного из Меньшинств, и  многое  из
того,  что цвело и  было прекрасно, разнесут бивнями и растопчут  в прах эти
трубящие,  лопоухие стада.  Но  пока позвольте  мне  продолжить  тайную  мою
вечерю, тихую, хоть  и с присвистом, дыхательную трапезу. Прочь, прочь  дела
государственные! Я хочу рассказать вам историю любви.

x x x
   В духовитом сумраке  склада ? 1  торгового дома "К-50"  Аурора  да Гама
взяла Авраама Зогойби  за подбородок и заглянула в самую глубину его глаз...
нет, увольте, не могу и не могу. Ведь это моя мать и мой отец, речь о них, и
хотя Аурора Великая была наименее застенчивой  из  женщин, мне  сдается, что
сейчас я стесняюсь и за себя, и за нее. Член отца вашего, треугольник матери
вашей - видели вы их  когда-нибудь? Да или нет - не важно, суть не в этом, а
в том, что это сказочные места, над ними витает табу, "сними обувь твою, ибо
это  место есть земля святая",  -  как сказал Голос на  горе  Синай,  и если
Авраам  Зогойби  оказался  в  роли Моисея, то моя мать была  для него не чем
иным,  как  неопалимой  купиной. Скрижали,  заповеди, огненный столп, Я есмь
Сущий - да, ничего не скажешь, ветхозаветный Бог из нее  получился отменный.
Я представлял себе, бывало, как она, сидя в ванне, практикуется в разделении
вод.
   - Сил моих не было ждать, - так объясняла свой поступок сама  Аурора. В
своей золотисто-оранжевой гостиной, полной  сигаретного  дыма,  где мужчины,
сидя на исфаханских коврах, поглаживали стройные, с браслетами на щиколотках
и темнорозовыми ногтями,  ноги разлегшихся на  диванах юных красавиц; где ее
стареющий  муж в  строгом  костюме,  стоя  у  стены, кривил  рот в смущенной
улыбке, беспомощно  шевеля  руками,  пока  наконец  его  ладони  не обретали
неподвижность, прижатые к моим юным ушам, - там Аурора потягивала шампанское
из  переливчатого  бокала  в  форме  распускающегося  цветка и  с  небрежной
откровенностью рассказывала  о том, как  лишилась девственности, вспоминая с
легким смехом о своей безоглядной юной отваге:
   - Думаете,  вру? Чтоб мне сдохнуть! Я  взяла его  за  подбородок, и  он
пошел,  я его  выдернула  из-за  стола,  как пробку  из  бутылки, и  повела,
еврейчика моего ручного. В то время моего любимого.
   В то время... Мы поговорим еще о жестоком смысле этих слов, брошенных с
такой  легкостью,  с таким изящным взмахом  звякнувшей  браслетами  руки. Но
сейчас  мы  находимся именно в  том времени, в  том  самом  -  так  что:  за
подбородок  взяла  она его и повела, и он пошел; покинул свое рабочее место,
оставил свой пост под негодующими взорами Перчандала, Тминсвами и Чиликарри,
этой божественной пишущей троицы; последовал за своим подбородком, отдавшись
на  волю  судьбы. Ибо  красота  в своем  роде  есть рок,  красота  говорит с
красотой,  узнает  и дает  согласие,  она  верит, что ею  оправдано  все,  и
поэтому,  не зная друг о друге ничего помимо слов  "наследница-христианка" и
"еврей-служащий",  они  оба  уже  приняли самые важные решения, какие только
могут быть у людей. Много раз на протяжении всей своей жизни  Аурора Зогойби
с полной  определенностью объясняла, зачем она повела дежурного управляющего
в сумрачную глубину склада и почему, побуждая  его двигаться следом, она  по
длинной и шаткой приставной лестнице взобралась на самый верх, к оставленным
там пахучим  мешкам. Пресекая малейшие поползновения в области психоанализа,
она впоследствии гневно отвергала  гипотезу о том, что, дескать, после столь
многих смертей в семье она оказалась восприимчива к обаянию зрелого мужчины,
что  ее  вначале  привлекла, а затем и пленила жалостливая доброта  в облике
Авраама; что это, таким образом,  был обычный случай  влечения  невинности к
опытности.
   -  Первым  делом,  - возражала она  под  аплодисменты  и  одобрительные
возгласы в  то время, как  папаша Авраам, заслуживая мое презрение, стыдливо
пробирался к выходу,  -первым  делом  вы мне  скажите, кто там  кого  тащил?
Сдается  мне, я  была ведущей,  а не ведомой. Сдается  мне, это Ави был сама
невинность, а  я была та еще пятнадцатилетняя штучка.  А во-вторых, я всегда
мечтала о красавце, о герое-любовнике.
   И там-то, наверху, под самой крышей склада ? 1, пятнадцатилетняя Аурора
да Гама возлегла на мешки с перцем и, дыша жарко-пряным  воздухом, замерла в
ожидании  Авраама. Он взошел к ней,  как  мужчина восходит к судьбе своей, с
дрожью и решимостью, и вот именно здесь слова меня покидают, и поэтому вы не
услышите от меня  кровавых подробностей того,  как она,  и потом он, и потом
они,  и  после  этого она, и в  ответ он, и  в  свой черед она, и  на это, и
вдобавок, и коротко, и затем долго, и  молча, и со  стенанием, и  на пределе
сил, и  наконец, и  еще  после, и  до тех пор, пока... уф! Хватит! Кончено с
этим! - И все же нет. Осталось еще кое-что. Рассказывать, так до конца.
   Скажу вот что: жарким и жадным было то,  что случилось у  них.  Бешеная
любовь!  Она подвигла  Авраама на битву с Флори  Зогойби, и она же заставила
его покинуть свое племя, дав  оглянуться лишь однажды. "Чтоб  за эту милость
немедленно  он  принял христианство", - потребовал венецианский купец  в час
своего  торжества  над  Шейлоком,  демонстрируя  лишь  весьма   ограниченное
понимание  милосердия; и  дож  согласился:  "Быть  по  сему: иначе  отменю я
прощение, что даровал ему".** К чему Шейлока принудили  силой, на то Авраам,
которому  любовь моей матери стала дороже любви  Господней, был  готов пойти
добровольно. Он собирался жениться на ней по  законам  Рима - о, какая  буря
скрывается  за  этими словами!  Но их любовь была достаточно  сильна,  чтобы
противостоять всем  ударам  судьбы,  чтобы выдержать натиск разбушевавшегося
скандала; память  об их стойкости  придала стойкости  и мне, когда я, в свой
черед... когда мы с любимой...  но  в ответ на это она, моя  мать...  вместо
того, чтобы... а  я-то  рассчитывал... она разгневалась на  меня  и, когда я
больше всего  в  ней  нуждался, она... на свою  родную плоть  и  кровь... вы
видите, я и ту, другую историю не в силах рассказывать. Слова вновь покинули
меня.
   Перечная  любовь - так я ее называю. Перечная любовь охватила Авраама и
Аурору там, на  мешках  с золотом Малабара. Когда они сошли  наконец с груды
специй, пряный запах успел пропитать отнюдь не только одежду любовников. Так
страстно  впивались они друг в друга, до  такой степени перемешались их пот,
кровь  и сокровенные  выделения тел, настолько  сроднились он  и она в  этой
душной атмосфере, насыщенной запахом  кардамона  и тмина,  не только друг  с
другом, но и с тем, что витало в воздухе, и с самим содержимым мешков - иные
из них, надо сказать,  они разорвали  и  плющили высыпавшиеся зерна  перца и
кардамона  меж  стиснутых  животов, бедер, ног, - что навсегда с той поры не
только  их  пот  стал  отдавать  перцем  и  пряностями, но и прочие телесные
жидкости приобрели запах и даже вкус того, что они втерли тогда в свою кожу,
что растворилось в их любовных соках, что вдохнули они вместе с  воздухом во
время этого немыслимого совокупления.
   Вот так-то; если предмет занимает тебя достаточно долго, в конце концов
какие-то  слова приходят.  Но сама Аурора говорила на эту тему  без  всякого
стеснения:
   -  И  всегда с той поры, доложу я вам, мне приходится держать моего Ави
подальше от  кухни,  потому что стоит ему учуять этот запах специй, когда их
мелют, - ну, милые,  он землю тогда начинает рыть копытом. А что до меня - я
моюсь-размываюсь, душусь и притираюсь, лишь потому, мои друзья, свежа и всем
приятна я.
   Отец, отец, ну почему ты ей разрешал так с тобой обращаться, почему  ты
позволил  ей сделать тебя  вечной  мишенью  для  насмешек? Почему мы  -  все
остальные - позволили ей это  в отношении нас? Неужели ты все еще так сильно
ее любил? Было ли любовью то, что мы к  ней чувствовали тогда, или же просто
давним  ее превосходством над нами, которое мы,  безропотно  мирясь со своим
порабощением, безропотно принимали за любовь?

x x x
   - С этого дня я всегда буду  о тебе  заботиться, - сказал мой отец моей
матери  после  первой  их близости.  Но  она  ответила, что  уже  становится
художницей и поэтому о самом важном в себе способна позаботиться сама.
   - Тогда, - сказал Авраам смиренно, - я позабочусь о менее важном, о той
части, которая нуждается в еде, отдыхе и удовольствии.

x x x
   Люди в конических китайских шляпах медленно плыли на плоскодонках через
темнеющую лагуну.  Красно-желтые паромы  в последний раз за день неторопливо
перемещались  между  островами. Кончила  работать  землечерпалка,  и  без ее
бум-яка-яка-яка-бум над  гаванью  повисла  тишина.  Покачивались  стоящие на
якоре  яхты, и суденышки с парусами,  сшитыми из лоскутов кожи, направлялись
домой,  в деревню  Вайпин;  кое-где виднелись  буксиры,  гребные и  моторные
лодки.  Авраам Зогойби,  оставив позади призрак матери,  пляшущей на крыше в
еврейском  квартале,  шел в церковь  св. Франциска на свидание с любимой. На
берегу  были развешаны на ночь сети  рыбаков-китайцев.  Кочин, думалось ему,
город сетей, и я  тоже попал  в се