ку  в  черной  шляпе,  который  стреляет,  рубит,  колет,  который
изничтожает любого, кто встает  у него  на пути! О, бэби.  От насилия сейчас
млеют. Оно желанно.
   В   первые  годы   я   был  занят  подавлением  грандиозной  забастовки
текстильщиков.  Меня  включили  в  летучий  отряд  мстителей  в  масках  под
командованием Сэмми  Хазаре. После того, как власти вмешивались  и разгоняли
очередную  демонстрацию дубинками  и  слезоточивым газом, - а  в те  годы по
всему городу шли  митинги, организованные партией Камгар Агхади и профсоюзом
текстильных рабочих  Гирни  Камгар, руководимыми доктором  Даттой  Самантом,
-боевые  группы ОМ  брали  на заметку  отдельных  демонстрантов,  неотступно
преследовали  их,  загоняли в  угол и избивали  до полусмерти.  Мы придавали
первостепенное значение  виду  наших масок  и  в конце концов отказались  от
обликов тогдашних  звезд  Болливуда, предпочтя  старинную традицию  бродячих
актеров "бахурупи" ("хамелеонов"), в подражание которым мы обзавелись лицами
львов,  тигров и медведей. Выбор  оказался удачным:  представая  мифическими
мстителями, мы пробуждали в забастовщиках  древние страхи. Стоило нам только
появиться,  как  рабочие с воплями  разбегались  по темным переулкам, где мы
настигали  их  и давали им урок  на  всю жизнь. Интересным для меня побочным
результатом этих дел стало  знакомство с новыми крупными  районами города: в
1982-83  годах  я  изучил,  наверно,  все улочки в Уорли, Пареле и Бхиванди,
гоняясь  за профсоюзным шлаком,  агитаторскими отбросами и  коммунистической
накипью.  Я употребляю  эти слова не в  уничижительном,  а,  если  хотите, в
техническом смысле.  Ибо  во  всяком  производстве  возникают  свои  отходы,
которые   должны  быть   убраны,  спущены,  слиты,  чтобы  могла  возникнуть
качественная  продукция.  Забастовщики - пример  таких  отходов. Мы  от  них
избавлялись. В конце забастовки на ткацких фабриках было на шестьдесят тысяч
меньше  рабочих,  чем в  начале,  и  промышленники  наконец смогли  провести
модернизацию. Мы  вычистили всю  грязь и  получили  в  результате новенькую,
современную,  механизированную текстильную  индустрию.  Так объяснил все это
Мандук мне лично.
   Если  другие  больше  били  ногами, я  предпочитал работать рукой. Моей
невооруженной правой  я  охаживал  людей с  методичностью  метронома  -  как
выбивают  ковры,  как  лупят  мулов.  Безжалостно,  как  идет  время.  Я  не
разговаривал. Удары говорят сами за себя, у них свой особый язык. Я  избивал
людей и днем,  и  ночью, порой  молниеносно, валя их наземь одним  движением
руки-кувалды,  порой  без  излишней  спешки,  обрабатывая  правой  мягкие  и
чувствительные  места, внутренне гримасничая в  ответ  на вопли  несчастных.
Высшим шиком при этом было сохранять лицо нейтральным, бесстрастным, пустым.
Те, кого мы  били, не  смотрели  нам  в  глаза. На  определенной  стадии они
переставали  издавать звуки,  словно  мирясь с  нашими кулаками,  каблуками,
дубинками. Они тоже становились бесстрастными, незрячими.
   Человек, подвергшийся серьезному  избиению (давным-давно это интуитивно
постиг   во  сне  Оливер   д'Эт),  меняется  необратимо.  Его  отношение   к
собственному телу и разуму, к внешнему миру становится иным как в очевидных,
так и в глубоко  скрытых проявлениях. Некое самоуважение, некая идея свободы
выбиты  из  него навсегда, если  с  ним работал профессионал.  Вколачивается
обычно  отрешенность.  Жертва - как  часто я это наблюдал!  - отрешается  от
того,  что происходит, ее сознание как бы парит в вышине. Человек  глядит на
себя  вниз -  на  свое  бьющееся  в  конвульсиях  тело,  на свои  ломающиеся
конечности. Потом он никогда полностью в себя не вернется, и все предложения
войти в  более крупное, коллективное  образование  - профсоюз, к  примеру, -
будут отвергнуты.
   Удары  по различным  зонам тела воздействуют  на  разные  участки души.
Долгая обработка ступней, к примеру, влияет на смех. Кого  так били, никогда
уже не будет смеяться.
   Только  тот,  кто  смирится  с  неизбежным, примет  его по-мужски,  как
должное, - только тот, кто поднимет вверх руки,  признает свою вину,  скажет
свое  mea culpa**********,  - только он  сможет извлечь  из пережитого нечто
ценное, нечто положительное. Только он сможет сказать: "Будет хотя бы впредь
наука".
   Подобное происходит  и с  избивающим:  он меняется.  Избивая  человека,
испытываешь  экзальтацию  -  совершается  откровение, вселенная  распахивает
заповедные  врата.  Разверзаются бездны. Мы  видим поразительные  вещи.  Мне
порой  открывались  прошлое  и будущее разом. Удержать воспоминание об  этом
было  невозможно. Под конец  работы образы таяли. Но  я  помнил, что видение
было. Что-то произошло. Это меня обогащало.
   Наконец мы прикончили-таки забастовку.  Я был удивлен тем, как много на
это ушло  времени,  как верны были рабочие шлаку, отбросам и накипи. Но, как
сказал нам Раман Филдинг, забастовка текстильщиков была для ОМ испытательным
полигоном, она закалила нас,  сплотила наши ряды. На очередных муниципальных
выборах  партия доктора  Саманта  получила лишь  горстку мест, а  ОМ - более
семидесяти. Маховик стал раскручиваться.
   А  рассказать вам,  как  по запросу  одного  землевладельца-феодала  мы
нагрянули в  деревню близ  гуджаратской  границы, где  вокруг домов высились
яркие  и душистые  холмы свежесобранного  красного перца,  и  подавили  бунт
женщин-работниц? Нет,  лучше  не  буду: вашим  чувствительным желудкам этого
острого блюда не переварить. Рассказать, может быть,  как мы  разделались  с
этими   несчастными    -    с   неприкасаемыми,    или    хариджанами,   или
далитами***********, зовите  их как хотите, которые по глупости  решили, что
могут спастись от кастовой системы, подавшись в ислам? Описать способ, каким
мы поставили их на место? Или, может быть, вы предпочтете историю о том, как
Хазаре и его одиннадцать  были вызваны, чтобы исполнить древний обычай сати,
и  как  в одной деревне мы  заставили  молодую вдову взойти на  погребальный
костер мужа?
   Нет, нет.  Довольно  того,  что  уже сказано.  Шесть лет тяжких полевых
работ принесли  богатую жатву. ОМ получила политическую власть над  городом;
Мандук  был  теперь  мэром.  Даже  в сельской глубинке,  где идеи,  подобные
Филдинговым, раньше  никогда  не были популярны, пошли разговоры  о грядущем
царстве Всемогущего Рамы  и о том, что  все "моголы" страны должны  получить
урок, подобный тому, что был преподан текстильщикам.  События более крупного
масштаба тоже  сыграли  свою роль в той кровавой игре  следствий,  в которую
превращается  теперь  наша история.  В золотом храме укрывались  вооруженные
люди,   храм  был  атакован  и  вооруженные  люди  убиты;   вследствие  чего
вооруженные люди убили премьер-министра страны; вследствие чего толпы людей,
как  вооруженных,  так  и  невооруженных,  прокатились  по  столице,  убивая
невинных граждан, не  имевших  ничего общего с  теми,  первыми  вооруженными
людьми,  если не  считать тюрбана; вследствие чего  люди, подобные Филдингу,
которые  говорили  о  необходимости приструнить  национальные меньшинства  и
подчинить   всех   и   каждого   любовно-строгой   власти   Рамы,   получили
дополнительную поддержку и вошли в силу.
   ...И  мне  рассказывали,  что  в  день гибели госпожи Ганди -той  самой
госпожи  Ганди,  которую  она  ненавидела   и  которая  отвечала  ей  полной
взаимностью, - моя мать Аурора Зогойби заплакала горькими слезами...
   Победа,  она  и есть  победа:  в ходе  избирательной  кампании, которая
привела  Филдинга  к власти, организации текстильщиков поддержали кандидатов
ОМ. Первое дело - дать людям почувствовать твердую руку...
   ...И если порой меня вдруг рвало без  явной  причины, если все  мои сны
были адскими, что из того? Если  я испытывал постоянное и растущее ощущение,
что меня преследуют - может  быть,  хотят  отомстить, -  я отгонял  мысли об
этом. Они принадлежали моей  старой жизни, этой ампутированной конечности; я
не  хотел  иметь  ничего общего  с  этими колебаниями, с  этой слабостью.  Я
просыпался весь в поту  посреди кошмарного сна, вытирал лоб платком  и опять
засыпал.
   Ума преследовала меня в этих снах, мертвая и ужасная в  смерти,  Ума со
всклокоченными  волосами,   белыми   глазами  и  раздвоенным  языком,   Ума,
превратившаяся в ангела мести, адская Дездемона, не дающая покоя мне, Мавру.
Спасаясь от нее, я  вбегал в  ворота  неприступной крепости, захлопывал  их,
оглядывался - и  вновь оказывался  снаружи, а  она  в воздухе,  надо мной  и
позади  меня, Ума с вампирскими клыками размером  со слоновьи бивни. И опять
передо мной вырастала  крепость, отворенные ворота предлагали мне убежище; и
опять я вбегал, захлопывал их за собой и  оказывался  все равно под открытым
небом, беззащитный, в полной ее власти. "Ты ведь знаешь, как  строили мавры,
-  шептала она  мне. - Мозаичная архитектура, чередование жилых помещений  и
двориков:  сад, комната, опять сад, опять  комната и так далее. Но ты отныне
приговорен  к открытым  местам. Не надейся укрыться в доме - а снаружи  буду
поджидать  тебя  я.  По  всем  бесчисленным  дворикам  тебя прогоню".  И она
подлетала ко мне, разинув свою ужасную пасть.
   К  чертям детские  глупые  страхи! - Так  стыдил я себя, пробуждаясь от
кошмаров. Я мужчина и должен вести себя  по-мужски - идти своим путем и быть
за все в ответе. И если в течение этих лет и мне, и Ауроре Зогойби временами
казалось,  что за нами следят,  то причина тому  была  чрезвычайно  проста и
прозаична - поскольку так оно и было. Как я  узнал уже после смерти  матери,
Авраам  Зогойби год за годом  держал  нас под наблюдением.  Он любил владеть
всей информацией. И, вполне охотно делясь с Ауророй большей частью того, что
знал о моих похождениях,  - будучи, таким образом, источником материала  для
"изгнаннических" картин; вот вам и хрустальные шарики! - он не считал нужным
уведомлять  ее, что  она у него тоже под колпаком. С  годами  они так далеко
разошлись,  что были  едва  в пределах слышимости друг друга и  обменивались
лишь  малозначащими фразами.  Так  или иначе,  Дом  Минто, теперь  почти уже
девяностолетний,  но  вновь  возглавляющий лучшее частное сыскное  агентство
города,  по заданию  Авраама  приглядывал за нами  обоими.  Но  пусть  Минто
немного потерпит. Мисс Надья Вадья ждет своего выхода.

x x x
   Женщины у  меня  бывали,  не буду  отрицать. Крохи  со  стола Филдинга.
Припоминаю Смиту, Шобху, Рекху, Урваши, Анджу, Манджу и других. Плюс немалое
количество  особ  неиндусского  происхождения -  слегка  потасканные  Долли,
Мария, Гуриндер и так далее,  ни  одна из которых надолго не  задерживалась.
Иногда по приказу Капитана я выполнял "спецзадания" - ездил,  как девушка по
вызову,  развлекать  ту  или  иную  богатую скучающую матрону, предлагая  ей
интимные услуги в обмен на пожертвования в партийную кассу. Когда мне самому
давали деньги, я не отказывался. Мне не было разницы. Филдинг хвалил меня за
"недюжинный талант" в этой работе.
   Но к  Надье Вадье  я  не  прикоснулся ни  разу. Надья Вадья - это  было
совершенно иное. Она была  королева красоты - Мисс Бомбей и Мисс  Индия 1987
года и, позднее в том же году,  -  Мисс Мира. Не в одном журнале проводилась
параллель  между этой стремительно  вспыхнувшей семнадцатилетней  звездой  и
угасшей, оплаканной Иной  Зогойби, на которую Надья Вадья, как утверждалось,
была очень  похожа.  (Я, правда, сходства не  усматривал; но по этой части я
всегда был  туповат.  Когда Авраам Зогойби сказал, что в Уме  Сарасвати есть
нечто  от  юной  Ауроры   -пятнадцатилетней  девушки,  в  которую  он  столь
судьбоносно влюбился,  -  это прозвучало для  меня  полнейшим  откровением.)
Филдинг возжаждал  Надью - высокую Надью-валькирию с походкой воительницы  и
голосом, как хрипловатый  телефонный звонок, серьезную Надью, пожертвовавшую
часть своих призовых денег детским больницам и заявившую, что станет врачом,
когда ей надоест делать  мужчин  всего  земного  шара больными от желания, -
возжаждал больше,  чем кого-либо еще в этом  мире. У нее  было то, чего  ему
недоставало и без  чего,  он знал, в Бомбее ему будет не обойтись. У нее был
блеск. И она в  глаза назвала  его жабой на одном  светском приеме;  значит,
была девушкой с характером, и ее следовало приручить.
   Мандук хотел  обладать  Надьей,  хотел повесить ее себе  на  руку,  как
трофей;  но Сэмми Хазаре,  самый верный из его офицеров, -  уродливый Сэмми,
получеловек, полужестянка, - допустил грубый промах, влюбившись в нее.
   Что до меня, женская любовь  перестала меня интересовать. Честно. После
УМЫ что-то во мне перегорело,  какую-то  пробку на щитке выбило. Не столь уж
редких хозяйских подачек и  "спецзаданий"  мне было вполне  достаточно;  эти
дамы легко возникали и легко  исчезали. Возраст тоже  играл свою роль. Когда
мне  было тридцать,  мое тело  тянуло на все  шестьдесят, и притом  не самые
бодрые шестьдесят.  Годы  накатывали  на мои  дряхлеющие  дамбы  и затопляли
низины  моего  существования.  Нелады в  дыхательной  системе достигли такой
степени, что мне пришлось отказаться от  участия  в летучих рейдах. Уже было
не  до погонь в трущобных  переулках  и  не  до  преследований на  лестницах
многоквартирных  домов. О долгих  чувственных  ночах  также не могло быть  и
речи;  тогда  уже  я  был  способен в  лучшем случае на один раз. Заботливый
Филдинг  предоставил  мне работу  в своем личном  секретариате и ту из своих
наложниц,  что  была  наименее  склонна  к атлетическим играм...  Но  Сэмми,
который был  на десять  лет  старше  меня  по календарному  возрасту,  но на
двадцать моложе телом, Железяка Сэмми все еще  был способен на нежные мечты.
Там  никаких дыхательных  проблем;  на ночных олимпиадах  Мандука он делил с
Чхагганом Одним Кусом Пять лавры чемпиона по силе  легких (задержка дыхания,
стрельба крохотными  дротиками из  длинной  металлической  трубки, задувание
свечей и тому подобное).
   Хазаре был христианином из Махараштры и  вошел в команду Филдинга не по
религиозным, а по регионалистским причинам. О, у нас у всех были причины - у
кого личные, у кого идеологические. Причины  всегда найдутся. Ими торгуют на
любой  толкучке,  на  любом  воровском  базаре, и  не поштучно, а десятками.
Причины дешевы, как  рецепты политиканов, они сами так и сыплются с языка: я
сделал это ради денег - мундира - товарищества -семей - расы - нации - веры.
Но  того, что движет нами  на  самом деле,  - того,  что заставляет нас бить
руками  и  ногами, заставляет убивать,  заставляет  побеждать  врагов и наши
собственные страхи, -  этого не выразишь купленными  на базаре словами. Наши
моторы сложно устроены, и  работают они на темном  топливе.  Сэмми Хазаре, к
примеру, был помешан на бомбах. Взрывчатка, которой  он уже  принес в жертву
кисть руки и половину челюсти, была его первой любовью, и речи, которыми  он
пытался - пока безуспешно - убедить Филдинга в политических выгодах от серии
взрывов  на  ирландский манер,  были столь  же  страстны,  как речи  Сирано,
обхаживающего Роксану. Но если первой любовью Железяки были бомбы, то второй
стала Надья Вадья.
   Возглавляемая  Филдингом бомбейская муниципальная  корпорация  устроила
девушке  пышные  проводы в  испанский  город  Гранаду на  финальный  конкурс
красавиц.  На этом  вечере  Надья,  вольнолюбивая парсская  прелестница, при
работающих  телекамерах вмазала  закоренелому реакционеру Мандуку по  первое
число ("Шри Раман, я лично думаю, что вы не столько лягушка, сколько жаба, и
вряд ли вы превратитесь в принца, если я вас поцелую", - так она ответила во
всеуслышание на  его произнесенное неловким шепотом приглашение на приватный
тет-а-тет) и,  дабы усилить впечатление, намеренно обратила свои чары на его
отчасти металлического телохранителя (напарником Сэмми был я, но меня она не
удостоила вниманием).
   -  Скажите мне,  -  промурлыкала  она  парализованному Сэмми,  которого
прошиб пот, - выиграю я или нет?
   Сэмми лишился  дара речи. Он побагровел и издал булькающий звук.  Надья
Вадья серьезно кивнула, словно услыхала нечто чрезвычайно мудрое.
   -  Когда я готовилась к конкурсу "Мисс Бомбей",  - с хрипотцой в голосе
пожаловалась она трепещущему  Сэмми, -  мой  друг сказал  мне: "Надья Вадья,
посмотри, какие там красавицы, не думаю я, что ты  выиграешь". Но видите - я
выиграла!
   Под ее безжалостной улыбкой Сэмми пошатнулся.
   -  Потом,  когда  я  пошла на  конкурс "Мисс  Индия",  - с  придыханием
продолжала Надья, - мой друг вновь сказал: "Надья Вадья, посмотри, какие там
красавицы, не думаю я, что ты выиграешь". Но видите - я опять выиграла!
   Большая  часть   присутствующих   подивилась   святотатству  этого,   с
позволения сказать, "друга" и нашла естественным, что он не приглашен вместе
с Надьей  Вадьей на этот  прием. Мандук пытался сохранять хорошую мину после
того, как  его обозвали  жабой; а Сэмми - тот просто-напросто изо  всех  сил
старался не хлопнуться в обморок.
   - Но теперь-то будет конкурс "Мисс Мира", - надув губки, сказала Надья.
-  Я открываю журнал, смотрю на  цветные снимки тамошних  красавиц  и говорю
себе: "Надья Вадья, не думаю я, что ты выиграешь".
   Она выжидающе смотрела  на Сэмми, требуя у него опровержения, - а Раман
Филдинг, забытый и отчаявшийся, стоял рядом болван-болваном.
   Сэмми вдруг понесло.
   -  Не  переживайте,  мисс!  -  выпалил  он.  -  Вы  слетаете  в  Европу
бизнес-классом,  увидите   незабываемые   вещи,   познакомитесь  с  мировыми
знаменитостями.   Вы   великолепно  себя   покажете   и  не  уроните  нашего
национального флага. Да! Я убежден на все сто. А насчет  победы, мисс, вы не
переживайте. Что там за жюрики-жулики заседают? Для нас - для всех в Индии -
вы уже сегодня и навсегда победительница.
   Это была самая длинная речь в его жизни.
   Надья Вадья притворилась разочарованной.
   -  О-о,  -   протянула  она,  отстраняясь  и   разбивая  вдребезги  его
неискушенное сердце. - Значит, вы тоже не думаете, что я выиграю?
   После того, как Надья Вадья покорила мир, про нее сложили песенку:

   Ты всех нас свела с умадья,
   Весь мир от тебя в отпадья,

   Прекрасная Надья Вадья!
   Не девушка ты, а кладья.

   Я защищать тебя радья,
   Люблю тебя крепко, Надья.

   Люди распевали ее не  переставая, и больше всех,  конечно, Железяка. "Я
защищать  тебя радья" - эта строка казалась ему  вестью небес, предсказанием
судьбы. Я даже слышал, как эти  слова  на исковерканный  мотив звучали из-за
дверей  Мандукова  кабинета;  после своей победы Надья  Вадья стала символом
нации, чем-то вроде статуи Свободы  или  Марианны, знаменем нашей гордости и
веры в себя. Я видел, как все это действовало на Филдинга, чьим амбициям уже
были  тесны границы города Бомбея и штата  Махараштра;  он отдал  пост  мэра
своему соратнику  по  ОМ  и начал  думать о  выходе  на  общегосударственный
уровень - при этом хорошо было бы иметь рядом с собой  Надью  Вадью.  "Люблю
тебя  крепко..."  Раман  Филдинг,  этот  отвратительно неугомонный  человек,
поставил перед собой новую цель.
   Подошло  время празднеств  Ганапати. К тому же исполнялось сорок лет со
дня   провозглашения  независимости,   и  контролируемая  ОМ   муниципальная
корпорация устраивала самый пышный Ганеша  Чатуртхи из  всех, что когда-либо
были.  Верующие  с  муляжами  бога  тысячами  съезжались  на  грузовиках  из
окрестных  мест.  По  всему  городу  были  развешаны шафранные  полотнища  с
лозунгами  ОМ. Рядом  с  пляжем Чаупатти,  почти  у  самого  моста,  возвели
специальную  трибуну  для особо важных персон; Раман Филдинг пригласил новую
Мисс  Мира как  почетную гостью,  и  из уважения  к празднеству она  приняла
приглашение.  Так  что  первая часть  его замысла как бы  исполнилась -  она
стояла  рядом с ним и смотрела,  как громилы из ОМ едут мимо на  грузовиках,
машут  сжатыми  кулаками  и  мечут  в  воздух  цветные  порошки