ране большинства. В  год, когда  я
родился,  на  экраны страны  вышла - три года в  работе  на  студии  "Мехбуб
продакшенз",  триста  съемочных   дней,  до  сих  пор  в  первой  тройке  по
посещаемости  за  все  времена  среди  кинолент   "Болливуда",   бомбейского
Голливуда, - всепобеждающая "Мать Индия". Кто видел, тот хорошо запомнил эту
вязко-приторную сагу  о героизме  сельской женщины, эту сверхсентиментальную
оду стойкости деревенской  Индии,  созданную самыми циничными  горожанами на
свете.  А что  касается главной  героини  - о несравненная Наргис********  с
лопатой  через  плечо, с упавшей  на лоб  черной прядью! - она  для всех нас
стала,  пока  "мать Индира" не вытеснила ее,  живой матерью-богиней. Аурора,
конечно,  была  с  ней знакома; Наргис,  как и  прочие  светила, притягивало
ослепительное пламя моей матери. Но дружбы не вышло -  возможно, потому, что
Аурора не  удержалась и заговорила  об отношениях матери  и сына (как близка
эта тема моему сердцу!)
   - Когда я в первый раз пошла на этот фильм, - призналась она знаменитой
кинозвезде на верхней террасе  "Элефанты", - стоило мне только  взглянуть на
вашего непутевого сына, на Бирджу,  как я  подумала: какой красавец, боже ты
мой, горячий-горячий, перченый-перченый, несите скорей воды. Пусть он тысячу
раз вор и прохвост, все  равно: первоклассный герой-любовник.  А теперь надо
же, что я слышу - вы взяли с ним и поженились. Ну и жизнь сексуальная у вас,
у  киношников, не  соскучишься  -  замуж  за собственного сына,  вот  это  я
понимаю.
   Актер, о котором шла речь, Сунил Датт, напряженно стоял, краснея, подле
жены и пил нимбу-пани - лимонад. (Тогда Бомбей был "сухим" штатом, и, хотя в
"Элефанте"  виски   с  содовой  водилось   в   изобилии,  актер  подчеркивал
нравственный момент.)
   - Аурора-джи, вы смешиваете жизнь  и вымысел, - сказал он назидательно,
словно  такое смешение тоже  воспрещалось сухим законом. - Бирджу и его мать
Радха  - это персонажи,  плоские фигуры на  белом экране;  ну а мы-то живые,
объемные, из плоти и крови - и пришли к вам в гости в ваш прекрасный дом.
   Наргис,  потягивая   нимбу-пани,  чуть  заметно  улыбнулась,  довольная
прозвучавшим в его словах упреком.
   -  Но даже смотря  фильм, - немилосердно продолжала Аурора, - я на  все
сто была уверена, что непутевый Бирджу хочет иметь свою великолепную мамашу.
   Наргис стояла  раскрыв рот и не знала, что ответить. Васко Миранда, для
которого скандал был самое милое дело, почуял назревающий  шторм  и поспешил
внести посильную лепту.
   -  Сублимация,  -  заметил он,  - взаимного  влечения между ребенком  и
родителем   глубоко  укоренена   в  национальной  психологии.   Сами  имена,
использованные в картине, достаточно красноречивы. Ведь Бирджу - это одно из
имен бога Кришны,  и кто не знает, что кроткая пастушка Радха  -единственная
настоящая любовь у  этого синего  молодчика.*********  В фильме,  Сунил, вас
загримировали под  бога,  вы  там заигрываете со  всеми девушками  подряд  и
разбиваете камнями их глиняные горшки, которые символизируют женскую утробу;
согласитесь,  поведение  вполне в духе Кришны.  С  этой точки зрения,  - тут
паясничающий  Васко безуспешно попытался придать своему голосу некую  ученую
весомость,  -  "Мать Индию" можно интерпретировать как темную версию истории
Радхи и Кришны, дополненную побочной темой запретной  любви.  Но что  это я!
Заморочил вам голову всякими эдипами и прочими типами. Глотнете виски?
   - Какие грязные разговоры! - воскликнула здравствующая Матерь-богиня. -
Поганые и грязные,  фу, срам какой. Меня ведь предупреждали, что здесь вечно
трется всякая богема, всякие умники-битники, но я решила -  ладно, не  будем
рубить сплеча. Теперь вижу,  тут и вправду одно охальное  отребье. Охота вам
всюду  выискивать отрицательное!  Мы  создали фильм,  несущий  положительный
заряд. Здесь доблесть широких масс, которые не забыли еще родину-мать.
   -  Не забыли еще  ругань и мат? - с невинным видом переспросил Васко. -
Это очень хорошо! Но в экранной версии цензура, видимо, весь мат вырезала.
   - Бевакуф! - заорал выведенный из себя Сунил  Датт.  -Идиот! Безмозглый
кретин! Какая еще ругань? Здесь патриотизм, здесь будущее, здесь прогресс! С
чего начинается  фильм?  С  того, что моя  супруга  открывает  строительство
гидроэлектростанции!
   - Вы сказали "супруга", - поспешил прийти на помощь внимательный Васко,
- но имели в виду, конечно, вашу маму.
   - Сунил, пошли, - сказала легенда, устремляясь к выходу. - Если эта вот
безбожная,  безродная банда и есть так  называемый  мир искусства, то я рада
остаться на коммерческой половине.
   В "Матери Индии", поставленной мусульманским социалистом Мехбуб Ханом и
ставшей  при этом  важным элементом  индуистского  мифотворчества, индийская
крестьянка воспевается  как невеста,  мать  и  воспитательница сыновей;  как
воплощение долготерпения, стоицизма, любви,  строгой морали и консервативной
приверженности   установившимся   порядкам.  Но   для   непутевого   Бирджу,
лишающегося ее материнской любви, она приобретает черты, по выражению одного
из критиков, "того образа агрессивной, враждебной, карающей матери,  который
тревожит воображение любого индийского мужчины".
   Для  меня  тоже  этот  образ  кое-что значит;  я тоже был в свой  черед
отвергнут как непутевый сын. Правда, моя мать мало походила на Наргис Датт -
туг кротостью и не пахло,  тут все наотмашь и в лицо. С лопатой через  плечо
она не вышагивала. "Я рада вам сообщить, что за всю жизнь в глаза не  видела
лопаты". Аурора  была самая  что ни  на есть  городская  штучка,  воплощение
бомбейского шика, а Мать Индия, напротив, была плотью от  плоти деревни. При
всем том поучительно будет увидеть сходство и различие наших семей. Согласно
фильму, мужа  Матери Индии калечит упавший камень, который расплющивает  его
руки и делает его импотентом; в нашей истории изуродованные конечности также
играют ключевую роль. (А  был ли Авраам импотентом  - судите  сами.)  Что же
касается  Бирджу и  Мавра  -  темной  кожей и  шельмовством наше сходство не
исчерпывается. Слишком долго я хранил свой секрет. Пора раскалываться.

x x x
   Три мои сестры появились на свет одна за другой с небольшим интервалом,
и  Аурора  носила  и рожала  их  с такой  рассеянной  небрежностью, что они,
казалось, задолго  до рождения  знали, что она  мало  будет  снисходить к их
постнатальным  нуждам. Имена,  которые она им дала,  только  подтвердили эти
подозрения. Старшая, первоначально названная, вопреки  протестам еврея-отца,
Кристиной, позже осталась только с половинкой имени.
   - Чтоб  ты не дулся,  Ави, - распорядилась Аурора,  - отныне  она будет
просто Ина без всякого Христа.
   Так, усеченная вдвое, бедная Ина и росла, а когда родилась вторая дочь,
стало еще хуже, потому  что  Аурора  настаивала  на  имени Инамората. Авраам
вновь пытался протестовать:
   -  Их  же  будут путать, - сказал он жалобно. -  К тому же это Ина-мор,
Ina-more, означает "больше, чем Ина", Ина с плюсом...
   Аурора пожала плечами.
   - Ина у нас та еще  кроха - она, как родилась, весила  десять фунтов, -
напомнила она  Аврааму.  -  Голова с пушечное  ядро,  задница с  корабельную
корму. А  эта маленькая мышка-норушка не может  быть ничем, кроме как Иной с
минусом.
   Неделю спустя  она  пришла к выводу, что  пятифунтовая мышка  Инамората
очень похожа на знаменитого зверька из мультфильмов -  "ушки большие, глазки
кругленькие,  одежка  в  горошек",  -  после  чего моя  средняя сестра стала
зваться  Минни.  Когда  еще  через  полтора  года  Аурора  заявила,  что  ее
новорожденная третья  дочь будет  Филоминой,  Авраам принялся рвать  на себе
волосы.
   - Теперь  пойдет путаница: Минни - Мина, - стонал он. -Не  говоря уже о
том, что третья Ина.
   Филомина  послушала-послушала  их спор и принялась плакать, басовито  и
совершенно немелодично, чем  убедила  всех,  кроме  ее матери, в  комизме  и
нелепости  данного ей соловьиного имени. Но когда ребенку  было  месяца три,
няня,  мисс  Джайя  Хе, вдруг  услышала  из детской  пронзительные  трели  и
душераздирающее  карканье и,  поспешив  туда,  увидела в кроватке  довольную
жизнью девочку, распевающую  на всевозможные птичьи  голоса. Ина  и  Минни с
восторгом и  ужасом  взирали на  сестричку  через  прутья кроватки.  Позвали
Аурору,  и,  придя,  она  с  невозмутимой  беспечностью,  тотчас разрушившей
ощущение чуда, решительно кивнула и вынесла свой вердикт:
   - Что ж, если она так умеет подлаживаться - значит, она не бюль-бюль, а
майна, говорящий скворец.
   С той поры так и пошло:  Ина,  Минни, Майна; правда, в школе "Уолсингем
хаус"  на  Нипиэн-си-роуд их превратили  в "Ини, Мини, Майни" - неоконченную
строку,  завершавшуюся  пропуском,  паузой  на  месте  четвертого слова. Три
сестры  ждали  - и ждать  пришлось долго,  потому  что от  рождения Майны до
моего, до времени, когда можно будет поймать братца за палец ноги**********,
прошло без малого восемь лет.
   Мальчик,  которого безуспешно пыталась заполучить  старая  ведьма Флори
Зогойби, все не появлялся,  и к чести моего отцa надо сказать, что он всегда
выказывал полное удовлетворение своими тремя дочерьми. Девочки подрастали, и
он  был  самым что ни на есть любящим отцом...  Но вот однажды -  это было в
1956 году, во время длинных  каникул после сезона дождей,  - когда семейство
отправилось в Лонавлу посмотреть двухтысячелетние буддийские пещерные храмы,
он он вдруг остановился  на середине  высеченной в  скале  крутой  лестницы,
ведущей  к  темному  жерлу  самой большой  пещеры, схватился, задыхаясь,  за
сердце  и, слыша, как воздух с хрипом вырывается из легких и видя одни  лишь
плывущие перед глазами круги, тщетно потянулся рукой к  трем  своим дочерям,
девяти-, восьми- и  почти  семилетней, которые не замечали  его бедственного
положения и, хихикая, скакали себе все выше и удалялись все дальше от него с
присущими  детству  беззаботной быстротой  и  ощущением  бессмертия.  Аурора
успела подхватить его прежде, чем он упал. Подошедшая  к ним старая торговка
грибами  помогла Ауроре посадить  Авраама,  прислонив  его  спиной к  скале;
соломенная шляпа съехала ему на лоб, по лицу и шее струился холодный пот.
   -  Да не  хрипи ты, черт бы тебя побрал! -  закричала Аурора, взяв  его
голову в свои ладони. - Дыши, понял! Не смей у меня умирать!
   И Авраам,  который всегда  ее слушался, остался жив. Дыхание  сделалось
ровнее,  в  глазах прояснилось,  и долгие  минуты  он  сидел  со  склоненной
головой, приходя в  себя. Девочки прибежали сверху  по  лестнице,  вытаращив
глаза и засунув в рот пальцы.
   -   Видишь,  как   плохо   быть  старым  отцом,  -   пробормотал   жене
пятидесятитрехлетний  Авраам, пока  дочери еще не приблизились. -  Очень  уж
быстро они растут, а  я так же быстро разваливаюсь. Будь моя воля, я оставил
бы в этом возрасте и себя, и девочек.
   В   присутствии  подоспевших  детей   Аурора   придала   своему  голосу
беззаботность.
   - Ну,  о тебе-то беспокоиться нечего, - сказала она Аврааму. - Ты у нас
вечный.  А что  касается  этих  диких  существ, я жду  не дождусь, когда они
вырастут.  Боже ты мой! Как долго тянется все это детство! Вот (бы мне таких
детей -пусть даже одного ребенка, - который бы действительно быстро рос.
   Тихий, почти неслышный  голос произнес у нее  за  спиной: "Фокус-покус,
райский сад". Аурора резко обернулась.
   - Кто это сказал?
   Рядом были только дочки. Другие  экскурсанты,  часть из которых несли в
паланкинах  (внизу Авраам  отказался  от  этой  услуги),  находились слишком
далеко от них - одни выше, другие ниже.
   - Где эта женщина? - спросила Аурора  детей. -  Эта  старуха с грибами,
которая мне помогла. Куда она делась?
   - А мы никого не видели, - сказала Ина. - Тут были только ты да папа.

x x x
   Махабалешвар, Лонавла, ХандалМатеран... Я никогда больше не  увижу  эти
милые  прохладные местечки  в холмах, местечки, чьи названия отдаются в ушах
бомбейцев  детским смехом и нежными песнями любви, пробуждая  воспоминания о
днях  и ночах  в зеленой  тени лесов, о прогулках  и  беззаботности! В сухое
время  перед сезоном  дождей эти священные холмы словно парят в  серебристой
волшебной  дымке;  а после  муссонов, когда воздух прозрачен  и чист,  можно
встать, скажем, на Центральной высоте Матерана или на Холме одинокого дерева
и  посреди этой  сверхъестественной  ясности  проникнуть взглядом если  не в
вечность, то хотя бы ненамного в будущее, на день или на два.
   Однако в тот день, когда у Авраама случился приступ, причудливые изгибы
холмов и медлительность петляющих  между них дорог пришлись весьма некстати.
У семьи  был  забронирован на эти дни  номер  в  гостинице "Лорде сентрал" в
Матеране, и это означало, что они должны были сначала проехать двадцать миль
по  ухабистой  неухоженной  дороге, а затем, оставив  "бьюик"  на  попечение
Ханумана,  пересесть на  игрушечный поезд,  ползущий  вверх из  Нерала через
"туннель одного  поцелуя"  и дальше  - томительная двухчасовая  поездка,  во
время  которой  Аурора,  смягчив  свою  обычную  суровость,   пичкала  детей
сахарно-ореховыми  конфетками, чтоб сидели  тихо, в то время  как мисс Джайя
мочила  в кувшине с водой носовые платки, которые Аурора все время меняла на
лбу у ослабевшего Авраама.
   -  До  этой  "Господней  центральной",  -  сетовала  Аурора,   -трудней
добраться, чем до самого рая.
   Но "Лорде сентрал" была, по крайней мере, вещью реальной, существование
этой гостиницы  было эмпирически доказуемо, а что касается небесного рая, то
на его существование в моей семье никогда особенно не закладывались... Поезд
пыхтел, взбираясь по узкоколейке все выше, розовые занавески на окнах вагона
первого класса развевались  от ветра, и  наконец он остановился, и обезьяны,
свесившись  с  крыши, попытались  украсть через  окно сладости  у  опешивших
девочек Зогойби.  Здесь дорога  кончалась; и в ту  ночь в комнате "Господней
центральной",   где  вдруг  сильно  запахло  специями  и  на  стенах  сидели
внимательные ящерицы, - там, на скрипучей  пружинной  постели под медленными
взмахами  потолочного вентилятора Аурора Зогойби  ласкала мужнино тело, пока
жизнь не вернулась в него полностью; и четыре с  половиной месяца  спустя, в
первый день 1957 года, она родила своего четвертого и последнего ребенка.
   Ина, Минни, Майна, и  наконец  - Мавр. Ваш покорный слуга;  последний в
роду.  И   еще  одно.  Есть  еще  одно  обстоятельство;  можно  назвать  его
исполнением желания. Можно  - местью мертвой старухи. Я  -  тот  ребенок, на
отсутствие которого Аурора Зогойби жаловалась на ступенях, ведущих к пещерам
Лонавла. Это мой  секрет, и после всех этих  лет все, что я могу  сделать, -
это открыть его, и плевать мне на то, как это прозвучит.
   Я перемещаюсь  во времени быстрее, чем следует. Вы меня  поняли? Кто-то
где-то  нажал  кнопку  FF  или,  может  быть,  х2.   Читатель,  слушай  меня
внимательно, не пропускай ни единого  слова,  ибо то,  что я  сейчас пишу, -
простая  и  буквальная  истина.  Я,  Мораиш  Зогойби, прозванный  Мавром,  в
наказание  за  грехи  мои,  за  неисчислимые грехи  мои,  по вине  моей,  по
прискорбной вине моей живу с двойной скоростью.
   А   что  торговка  грибами?  Аурора,  принявшись   на  следующее   утро
расспрашивать  администратора гостиницы, услышала в ответ, что, насколько он
знает,  в  районе  пещер  Лонавла грибы никогда  не росли и не  продавались.
Старуху -птичий потрох, пошел в ад - больше так и не видели.
   (Я вижу, как встает заря; и благоразумно умолкаю.)

   *  Aurora borealis (tam.)  -  северное сияние. Aurora  bombayalis можно
буквально перевести как "бомбейская заря".
   ** Элефанта (Гхарапури) - остров в 8  километрах от Бомбея,  знаменитый
своими  древними  пещерными  храмами; elephant на  ряде  европейских  языков
означает "слон".
   *** Господин Ганеша, батюшка, приветствуем тебя {хиндустани).
   **** Мумбаи  - богиня-покровительница города  Бомбея, от  имени которой
произошло его название.
   *****  Шива Натараджа  (Шива, царь танца) -  один  из  верховных  богов
индуистской мифологии, отец Ганеши.
   ****** Баба - уважительное обращение.
   ******* "Соляной марш" к морскому побережью  был  организован  Махатмой
Ганди в 1930 году в знак протеста против монополии англичан на соль.
   ********  Наргис  (наст.  имя  Фатима  Рашид;  1929-1981)  -  индийская
кинозвезда.
   ********* На  изображениях Кришны  цвет  его  кожи обычно  темно-синий;
Радха - главная из множества его возлюбленных.
   **********  Здесь обыгрывается английский детский стишок,  начинающийся
словами:  "Ини, Мини, Майни, My,  поймай обезьянку за палец ноги".  "My"  по
звучанию близко к Moor [mue] (англ)- мавр.


10
   Повторю еще раз: с момента зачатия я, как гость из иного  измерения, из
иного пространственно-временного конуса, рос и развивался вдвое быстрее, чем
наша древняя Земля  и  все  живущие на ней растения  и  существа.  Четыре  с
половиной месяца от зачатия до рождения -  можно  ли  удивляться,  что из-за
этой  сверхскоростной эволюции  беременность  моей  матери  была  неимоверно
тяжкой? Рисуя себе в воображении, как стремительно  раздается ее матка, я не
могу  сравнить это ни с чем, кроме как с кинематографическим спецэффектом, -
словно  из-за  какой-то дважды  нажатой генетической кнопки  вся ее биохимия
сошла с катушек и принялась накачивать ее протестующее тело с такой яростью,
что  признаки моего  ускоренного созревания были видны невооруженному глазу.
Зачатый на одном холме и рожденный на другом,  я достиг размеров горы, когда
мне полагалось  быть еще  камешком...  итак,  я хочу сказать, что  хотя  вне
всяких  сомнений я был зачат именно в матеранской гостинице "Лорде сентрал",
столь же  неоспоримо то,  что, когда  малыш  Гаргантюа Зогойби  сделал  свой
первый  удивленный вдох в родильном отделении высшего класса  при  монастыре
сестер  Девы  Марии  Благодатной  на  Алтамонт-роуд  в  Бомбее, степень  его
физического  развития   была  столь  высока  -достаточно  сказать,  что  его
продвижению по родовым  путям немало препятствовала щедрая эрекция, - что ни
у кого в здравом уме язык не повернулся бы назвать его полуфабрикатом.
   Недозрелый  плод?  Скорее уж перезрелый.  Четыре с  половиной  месяца в
мокроте и  слизи  -  это было для меня чересчур долго.  С  самого  начала  -
верней,  еще до  всякого начала - я понимал, что мне  нельзя терять времени.
Торопясь  взамен  схлынувших  вод  обрести  наконец  желанный   воздух,   но
задержавшись близ устья Ауроры из-за довольно-таки милитаристского поведения
моего мужского отростка,  надумавшего в этот  торжественный момент встать по
стойке  "смирно",  я решил дать людям  знать  о настоятельности моих  нужд и
испустил мощный бычий  рев.  Аурора, до которой  мои  первые звуки донеслись
изнутри ее собственного тела  и которая чувствовала неимоверный размер того,
что   собиралось  народиться  на  свет,   испытывала  одновременно  страх  и
благоговение; но дара речи, разумеется, не лишилась.
   - После Ини-Мини-Майни, - задыхаясь, сказала  она перепуганной насмерть
католической акушерке,  которая  выглядела  так,  словно  услышала  глас  из
преисподней, - мне кажется, сестрица, у нас появится My.
   От  My до Мавра, от первого крика до прощального вздоха - вот вехи моей
повести.
   Сколь  многие  из нас  чувствуют  сегодня конец чего-то, слишком быстро
миновавшего, - отрезка  жизни, исторической эпохи, идеи цивилизации, зигзага
во вращательном  движении бесстрастной  Вселенной. "Тысячелетья,  как единый
миг, - поют в соборе святого Фомы, обращаясь к Богу, которого, без сомнения,
нет, -  перед Твоими протекли  очами"; так  что  мне, о  всеблагой читатель,
остается только сказать, что я  тоже миновал слишком быстро. Существование с
удвоенной скоростью позволяет прожить лишь полжизни.  "И  отошли,  как  ночи
темный лик пред жаркими рассветными лучами".