душевлены грандиозными  событиями  в  России. Он  стал посещать  доклады,
озаглавленные Вперед! или Терроризм: оправдано ли средство целью?  - а потом
и сам начал выступать в подобном роде.
   - Кто бы мог  подумать,  раньше ты и  муху  обидеть не мог,  - смеялась
Белла. - А теперь ты у нас ужасный-опасный-красный  русский  революционер да
Гамский.
   Не кто иной, как дедушка Камоинш первым узнал про дублеров  Ульянова. В
конце 1923  года он  сообщил Белле и  друзьям, что привилегированная  группа
советских актеров получила  исключительное  право  на исполнение  роли В. И.
Ленина,   причем   не   только   в   специально    подготовленных   выездных
представлениях, рассказывающих советским  людям о славной революции, но и  в
тысячах и тысячах общественных мероприятий, на которых вождь по занятости не
может присутствовать лично.  Артисты  заучивают наизусть, а затем произносят
речи  великого человека, и стоит  кому-нибудь из них появиться на  публике в
полном гриме и костюме, как люди начинают ликовать и неистовствовать, словно
они увидели настоящего живого Ленина.
   -  А  теперь,  -  взволнованно  закончил  рассказ Камоинш, -принимаются
заявления и от иностранных актеров. Мы можем иметь своих Лениных прямо здесь
и на законном основании, говорящих на малаялам, тулу, каннада или на чем еще
хотите.
   - Значит, они там в Эс-Эс-Эс-Эр занимаются  воспроизводством верховного
босса,   -   сказала   Белла,  кладя   его  руку  себе   на   живот.  -   Но
Смотри-Смотри-Смотри,  Родной, ты  уже начал тут свое собственное  маленькое
воспроизводство.
   Это ли не свидетельство  нелепой - да! осмеливаюсь употребить это слово
- смехотворной и нелепой ненормальности моей семьи, что  в то  время,  когда
страна и  поистине  вся планета были охвачены величайшими событиями, - когда
семейный бизнес  нуждался  в  самом пристальном  внимании,  поскольку смерть
Франсишку обострила кризис руководства  до предела, началось недовольство на
плантациях,  угрожающих размеров достигла  халатность на двух  эрнакуламских
складах и даже самые верные партнеры компании "Гама" начали прислушиваться к
пению сирен-конкурентов, - когда, в довершение всего, жена объявила ему, что
носит в чреве ребенка, первенца,  который  окажется их единственным ребенком
и, более того, единственным ребенком в семье,  в этом поколении, станет моей
матерью Ауророй, последней из да Гама, - что в  это время моего деда всецело
захватила идея подставных Лениных? С каким рвением он рыскал по всей округе,
выискивая  людей  с  актерскими  задатками  и   хорошей  памятью,  способных
заинтересоваться  его  проектом!  Как самозабвенно трудился,  добывая тексты
последних  работ  великого  вождя, находя  переводчиков,  нанимая гримеров и
костюмеров, проводя  бесчисленные репетиции со  своей  маленькой труппой  из
семи  человек,   которых  Белла  со  своей   обычной  хлесткостью  окрестила
Ленин-высоковатый, Ленин-коротковатый, Ленин-толстоватый,  Ленин-тонковатый,
Ленин-хромоватый,  Ленин-совсем-лысый  и  (последний, бедолага, имел большие
дефекты   по   стоматологической  части)  Беззубый   Ленин...   Камоинш  вел
лихорадочную  переписку с инстанциями в  Москве, убеждал, улещивал; подобным
же образом убеждались и улещивались кочинские чиновники, как  светло-, так и
темнокожие; наконец, в жаркий сезон 1924 года, его труды были вознаграждены.
Когда Белла была уже на сносях, в Кочин явился  настоящий, полноправный член
специальной  ленинской труппы,  Ленин  высшей категории, уполномоченный дать
оценку и дальнейшие указания членам новосозданного кочинского филиала.
   Он прибыл  пароходом из Бомбея  и, сходя на берег в костюме и гриме под
судорожные  вздохи и радостные  возгласы  людей  на пристани,  приветствовал
встречающих поклонами и взмахами руки. Камоинш заметил, что он сильно потеет
от жары;  по его шее и лбу сбегали ручейки черной краски  для волос, которую
ему постоянно приходилось вытирать.
   - Как к вам обращаться? -  вежливо краснея, спросил Камоинш при встрече
гостя, который путешествовал с переводчиком.
   -  Без  церемоний, товарищ, -  ответил  переводчик.  - Никаких титулов!
Просто Владимир Ильич.
   Встречать вождя мирового пролетариата на  пристани собралась порядочная
толпа,  и   теперь   Камоинш,  открывая  подготовленный  заранее   маленький
спектакль, хлопнул в ладоши, и из зала ожидания вышли семь местных Лениных -
все, как положено, с бородками. Выстроившись перед советским  коллегой,  они
переминались с ноги на ногу  и радушно ему улыбались;  он в ответ разразился
длинной тирадой на русском языке.
   - Владимир Ильич  спрашивает, как  понимать это безобразие, -  объяснил
переводчик Камоиншу (толпа меж тем прибывала). - У них у всех темная кожа  и
вообще  совершенно  не  тот  вид.  Этот  высоковат,  этот  коротковат,  этот
толстоват, этот тонковат, этот хромоват, этот совсем лыс, а вон у того зубов
нет.
   -  Мне  было  сообщено,  -  промямлил Камоинш  упавшим голосом,  -  что
допускается приспособить облик вождя к местным условиям.
   Новый русскоязычный залп.
   -   Владимир  Ильич  считает,  что  это  не  приспособление,  а  пошлая
карикатура,  - сказал переводчик. - Оскорбительный выпад. Возмутительно!  По
меньшей мере у  двоих перекосились бороды -  на  глазах  у всей пролетарской
массы! Будет доложено наверх. Не продолжать ни под каким видом!
   У Камоинша вытянулось лицо; и тут, увидев, что он  вот-вот расплачется,
что все его планы рушатся, актеры -  его кадры -  взяли инициативу на  себя;
желая продемонстрировать, как хорошо у них отрепетированы роли, они встали в
позы   и  начали  декламировать.   На  малаялам,  каннада,   тулу,  конкани,
тамильском,  телугу  и  английском  они  восславили революцию  и потребовали
немедленного изгнания кровососов-империалистов, свержения колониалистов и их
наймитов,  обобществления   собственности,  что   должно   было  привести  к
перевыполнению планов по рису;  пальцем протянутой правой руки каждый из них
указывал в  светлое будущее, мощно сжимая опущенную  левую  в  кулак. Бороды
из-за  жары начали отклеиваться, по-вавилонски многоязычную речь уже слушала
огромная  толпа,  в  которой  зародился,   мало-помалу  разросся  и  наконец
неудержимо грянул издевательский хохот.
   Владимир  Ильич побагровел.  Революционная брань изверглась у  него изо
рта  и  цепочкой  кириллицы  повисла  в  воздухе  над  его  головой.  Затем,
повернувшись на сто восемьдесят градусов, он прошествовал назад по сходням и
скрылся под палубой.
   - Что он сказал? - спросил русского переводчика несчастный Камоинш.
   -  Страна ваша... - ответил  тот.  - Владимир  Ильич со  всей  прямотой
заявил, что он ее не переваривает.
   Сквозь  влажную пелену  своей беды  Камоинш увидел  маленькую  женщину,
которая проталкивалась к нему в гуще гогочущих масс; это  была горничная его
жены Мария.
   - Вы бы шли поскорей домой, господин, - пробился ее голос сквозь  стену
пролетарского смеха. - Ваша супруга вам подарила дочь!

x x x
   После  унижения  в  порту  Камоинш  отвернулся  от  коммунизма  и  стал
повторять, что, как  он убедился на горьком опыте, это  учение  не  отвечает
индийским условиям. Он сделался  "конгрессвала", сторонником Неру и, держась
на расстоянии, прошел вместе с движением его великий путь последовавших лет;
на  расстоянии в том смысле, что, хотя каждый день, жертвуя  всем прочим, он
посвящал делу независимости  много часов, хотя без конца говорил  и писал на
эту тему, при  всем том он не принимал больше активного участия в событиях и
не опубликовал ни строчки своих пламенных сочинений... Остановимся же на миг
и  задумаемся о моем деде с материнской стороны. Легче всего  отмахнуться от
него, обвинив в несерьезности,  назвав мотыльком, дилетантом. Заигрывающий с
марксизмом  миллионер, робкая душонка, ниспровергатель,  который мог  гореть
революционным огнем лишь  в компании немногих друзей или в тиши собственного
кабинета, за тайными писаниями, которых - видимо,  боясь  насмешек, подобных
тем, что доконали Франсишку, - он так  и не решился опубликовать;  индийский
патриот,  чьи  любимые поэты  были  сплошь англичане, атеист и  рационалист,
который мог внушить себе веру в призраков, человек, который мог от начала до
конца с глубоким чувством произнести наизусть марвелловскую** "Каплю росы":

   Вот так, Душа, ты проблеском Луча,
   Святою каплей вечного Ключа
   Из человеческого светишься цветка -
   Тебе отрады нет
   В телесности листа и лепестка,
   Ты свой лелеешь Свет,
   Являя скромным ясным ликом
   Большое Небо в Небе невеликом.

   Эпифания, чрезвычайно суровая и лишенная всякой снисходительности мать,
раз и  навсегда записала его  в разряд дурачков,  но  я  под  влиянием более
нежного  отношения к  нему Беллы и Ауроры дам иную  оценку. Для меня в самой
двойственности  дедушки Камоинша заключена красота его души;  эта готовность
допустить  сосуществование  в  самом  себе  противоречивых  побуждений  есть
признак полноценной,  изысканной человечности. Если  бы  вы, скажем, указали
ему на  несоответствие  между его эгалитаристскими идеями и реальностями его
олимпийского  общественного   положения,  в  ответ  он  бы  только  виновато
улыбнулся и обезоруживающе  пожал  плечами. "Все должны жить хорошо,  правда
ведь? - часто повторял он. - Остров Кабрал  для каждого, вот мой девиз". И в
его  страстной  любви к английской  литературе,  в  его  дружбе  со  многими
английскими семьями Кочина наряду  со столь же страстной  убежденностью, что
британскому правлению и  княжеской власти  должен  быть  положен конец,  мне
видится   эта  доброта,  отделяющая  грех  от  грешника,  это   историческое
великодушие, которое поистине составляет  одно из  чудес Индии. Когда солнце
империи  закатилось,  мы не  кинулись убивать наших  бывших хозяев,  нет, мы
обратили  оружие друг  на  друга...  но  столь горькая  мысль никогда  бы не
зародилась  в  голове  Камоинша,  который отшатывался  от  всякого  зла,  от
"бесчеловечности", как он  выражался, за что даже любящая Белла упрекала его
в  наивности;  и,  к  счастью или  к  несчастью для  себя,  он не  дожил  до
пенджабской резни времен раздела страны.  (Увы,  он не дожил и до того,  как
после объявления независимости и  объединения Кочина, Траванкура и Коллама в
новый  штат  Керала там  было  избрано первое  марксистское правительство на
субконтиненте, - вот была бы ему награда за все несбывшиеся надежды!)
   Впрочем,  и   он  хлебнул  немало  смуты:  семья  полным  ходом  шла  к
катастрофическому  конфликту,  к  так  называемой  "войне   свойственников",
которая  смела бы  с лица земли  любой не  столь  крупный дом и  последствия
которой для семейного благосостояния чувствовались на протяжении десяти лет.
   Женщины  теперь выдвигаются в  центр  моей маленькой  сцены.  Эпифания,
Кармен, Белла и маленькая Аурора - они,  а не мужчины,  были  конфликтующими
сторонами;  главной  же  возмутительницей  спокойствия  стала,  конечно  же,
прабабушка Эпифания.
   Она объявила войну в  тот же день,  как  услышала завещание  Франсишку;
Кармен тогда была вызвана в ее спальню на военный совет.
   - Мои сыновья - никчемные шалопаи, - заявила она, обмахиваясь веером. -
Отныне мы, дамы, будем играть первую скрипку.
   Себя  она произвела  в главнокомандующие,  а Кармен, свою  племянницу и
одновременно невестку, сделала доверенным лицом и порученцем.
   - Это ваш долг не только перед  нашим домом, но и перед  Менезишами. Не
забывайте, что если бы я над вами не сжалилась, вы  сидели бы плесневели тут
до второго пришествия.
   Первым поручением Эпифании было  то,  о чем  издревле  пекутся монархи:
Кармен должна  зачать ребенка  мужского  пола, наследного принца,  от  имени
которого будут править королевством любящие мать и бабка. Кармен, сознавая в
горьком своем  сокрушении, что  уже  этот  приказ  останется  неисполненным,
потупив  глаза, пролепетала: "Конечно, тетушка Эпифания, ваша воля для  меня
закон", - и выбежала из комнаты.
   (После рождения Ауроры врачи сказали, что по медицинским причинам Белла
не сможет зачать снова. Вечером  этого дня Эпифания, вызвав Кармен и Айриша,
сделала им внушение:
   - Поглядите-ка на эту Беллу  -  уже разродилась! Но девочка и никого  в
будущем - это вам от Бога подарок. Так живее! Раз-два, и сделали мальчика, а
не то все барахло ей достанется. И хоромы эти.)

x x x
   В  день, когда Ауроре да Гаме исполнилось десять  лет, к острову Кабрал
подошла баржа, а  в ней сидел человек с севера, из Соединенных Провинций,  с
большой кучей деревяшек,  из которых  он собрал  подобие огромной мельницы с
сиденьем  на каждом из четырех  концов  деревянного перекрестья. Из футляра,
обитого  внутри  зеленым  бархатом,  он вынул  аккордеон и  заиграл  веселое
ярмарочное попурри.  Когда Аурора и  ее  подружки,  вдоволь  накружившись  в
поднебесье,  слезли с  чарак-чу, как называл это сооружение аккордеонист, он
накинул  алый плащ и  принялся выманивать  живых рыбок у девочек  изо ртов и
выдергивать настоящих змей  у них  из-под юбок,  к немалому ужасу  Эпифании,
брюзгливому  недовольству бездетных Кармен  с  Айришем и  детскому  восторгу
Беллы  и Камоинша. После этих чудес  Аурора поняла,  что в  жизни  ей нужней
всего персональный  маг,  умеющий исполнить любое  ее желание, способный  на
веки вечные перенести бабку  за тридевять  земель, напустить  злых  кобр  на
дядюшку  Айриша  и тетушку  Кармен и  наколдовать ее родителям довольство  и
счастье;  ибо  это была пора  разделенного дома с проведенными мелом по полу
разграничительными линиями и  баррикадами из мешков  со  специями во дворах,
словно для защиты от наводнения или снайперского огня.
   Все  началось,  когда  Эпифания,  воспользовавшись  тем,   что  сыновья
обращали  мало  внимания на домашние дела,  пригласила  в Кочин  свою родню.
Момент для удара был выбран ею безошибочно: Айриш, потрясенный смертью отца,
предавался разврату, Камоинш выискивал своих Лениных, Белла носила ребенка -
так что протестовать, по существу, было  некому. Громче  всех, надо сказать,
возражала Кармен, которую никогда не жаловали родственники со стороны матери
и в которой  при  появлении  столь  многочисленных Менезишей взыграла  кровь
Лобу.  Когда  она,  запинаясь, со  многими  околичностями  поведала о  своих
чувствах Эпифании, та ответила рассчитанно-грубо:
   - Милочка, все ваше будущее - вон оно где, у вас промеж ног, и забота у
вас  должна быть  одна - заинтересовать  мужа, а во взрослые дела попрошу не
лезть.
   Торопясь, как мухи на мед, первые Менезиши-мужчины прибыли из Мангалуру
морским  путем;  их  женщины  и  дети  отстали  ненамного.  Другие  Менезиши
воспользовались  автобусами,  самые  же  последние,  по  слухам,  добирались
поездом,  но задержались  в пути из-за  капризов железнодорожного сообщения.
Пока  Белла  оправлялась от родов,  а Камоинш  -  от ленинского фиаско, люди
Эпифании  проникли  всюду:  они  оплели  торговую  компанию  "Гама",  словно
перечные лианы  кокосовую  пальму, принялись всячески  досаждать управляющим
плантациями,   совать  нос   в  бухгалтерию,  вмешиваться  в   перевозки   и
складирование  - словом, настоящее вторжение; но завоевателей редко любят, и
не успела Эпифания утвердить свою власть,  как  начала делать ошибки. Первый
ее  промах  был связан с  избытком макиавеллизма:  хотя ее любимым сыном был
Айриш, она не  могла  отрицать, что единственная пока наследница родилась  у
Камоинша,  и поэтому, рассудила Эпифания, нельзя полностью исключать  его из
расчетов.  Она  стала  неуклюже  заигрывать  с  Беллой, которая не  ответила
взаимностью,  все больше  злясь из-за  настырности  бесчисленных  Менезишей;
между  тем  эти чересчур  очевидные  маневры серьезно осложнили отношения  с
Кармен.  Тут  Эпифания  допустила  еще  большую  ошибку:  ссылаясь  на  свою
прогрессирующую   аллергию   к   специям,   служившим   основой    семейного
благосостояния, - да, и к перцу, главным образом, к нему! - она заявила, что
в недалеком будущем торговая компания "Гама" переключится на  духи, "поэтому
скоро вместо всего этого добра,  от которого  моя носоглотка с ума сходит, у
нас в доме будут хорошие запахи". Кармен взбунтовалась.
   - Менезиши всегда были мелкой сошкой, - горько жаловалась она Айришу. -
Неужели ты позволишь твоей матери свести большой бизнес к пахучим склянкам?
   Но  Айриш  да Гама, обессиленный излишествами, пребывал в такой апатии,
какую Кармен не могла развеять никакими упреками.
   - Если ты не можешь занять свое законное место в этом доме,  - крикнула
она, - тогда позволь хотя бы,  чтобы  нам помогали люди  из семьи Лобу, а не
эти Менезиши, которые заползли,  как белые муравьи, во  все щели и жрут наши
деньги!
   Мой двоюродный  дедушка Айриш с готовностью  согласился. Белла, которая
была возмущена не меньше Кармен,  ничего толком не смогла добиться (да у нее
и не  было  родни); Камоинш по натуре не  был бойцом и поэтому рассудил, что
раз у него голова не  приспособлена к бизнесу, нечего  ему вставлять  матери
палки в колеса. Но тут появились Лобу.

x x x
   Что началось  с  духов,  кончилось  поистине  вселенской вонью... нечто
порой  выплескивается  из  нас  наружу,  нечто,  живущее  в нас  и  до  поры
затаенное, потребляющее  наш воздух и  нашу пищу, глядящее из  глубины наших
глаз, и когда оно вступает в  игру, никто не остается в стороне;  одержимые,
мы  бешено  кидаемся  друг  на друга,  нечто  тьмой  заливает  нам  глаза  и
вкладывает в руки настоящее оружие -мое нечто на твое нечто, соседское нечто
на соседское нечто, нечто-брат  на нечто-брата, нечто-дитя на нечто-дитя. По
сигналу от Кармен ее родичи Лобу двинулись на угодья семьи да Гама  в Пряных
горах, и тут-то все и началось.
   Ведущая в Пряные горы ухабистая и  каменистая грунтовая дорога  сначала
идет  мимо  рисовых полей,  банановых  деревьев  и  ковром выложенных  вдоль
обочины для просушки зеленых и красных стручков перца; затем вдоль плантаций
кешью и ареки (Коллам можно было бы переименовать в Кешьютаун, как Коттаям -
в Каучуквилль); затем выше, выше,  к царствам кардамона  и тмина, к тенистым
рощам  молодых кофейных деревьев  в  цвету, к  чайным террасам,  похожим  на
гигантские  зеленые  черепичные  крыши;  и  наконец  мы  попадаем  в империю
малабарского  перца. Ранним утром заливаются соловьи,  рабочие слоны идут не
спеша,  мимоходом  подкрепляясь  зеленью, и в небе  кружит  орел.  Проезжают
велосипедисты, четверо в ряд, положив  руки друг другу на плечи,  не уступая
дорогу грохочущим  грузовикам. Смотрите: один положил сзади ногу приятелю на
седло. Чем  не идиллия? Но считанные  дни прошли  после  появления  Лобу,  и
поползли слухи, что в горах неладно: Лобу и Менезиши схватились в борьбе  за
власть, начались споры и потасовки.
   Что касается дома на  острове Кабрал, там уже яблоку негде было упасть;
Лобу  блокировали  лестницы,  Менезиши  оккупировали уборные.  Лобу  яростно
сопротивлялись, когда Менезиши пытались подниматься по "их"  лестницам, зато
Менезиши установили такую жесткую монополию в местах общего пользования, что
людям Кармен приходилось удовлетворять естественные  надобности на  открытом
воздухе, на  глазах у обитателей близлежащего острова Вайпин с его рыбацкими
деревушками и  руинами  португальской  крепости ("О-у, аа-аа",  -  распевали
гребущие  мимо острова Кабрал  рыбаки,  и  женщины из  семейства  Лобу густо
краснели и, толкаясь, бежали в прибрежные кусты), а также  рабочих недальней
фабрики  по  выделке  половиков  из  кокосового волокна на  острове Гунду  и
упадочных князьков, совершающих морские прогулки на катерах. Немало пинков и
тычков  было  роздано  в очередях,  выстраивавшихся перед  каждой  трапезой,
немало  бранных слов  прозвучало  во  дворах  под безучастным  взором резных
деревянных грифонов.
   Начали  вспыхивать яростные драки. Чтобы справиться с  людским потоком,
открыли  два  построенных  Корбюзье  павильона,  но  свойстве