, что не куришь.

x x x
   - Так  и знала, что  они постараются нас  разлучить.  С  самого  начала
знала.
   Ума  переехала  в  квартиру  с видом  на  море на  восемнадцатом  этаже
небоскреба на Кафф-парейд  рядом с "Президент-отелем" и  недалеко от галереи
Моди. Она  стояла на балкончике,  театрально разгневанная, на весьма оперном
фоне мятущихся кокосовых пальм  и обильных струй внезапно хлынувшего  дождя;
тут же,  конечно, затрепетала  ее  чувственная,  полная  нижняя губа, тут же
дождем полились слезы.
   - И твоя родная мать тебе  говорит - что с  твоим отцом! - извини меня,
это  просто  мерзко.  Фу!  И  еще  Джимми  Кэшонделивери!  Этот  придурочный
гитар-вала с порванной струной! Ты прекрасно знаешь, что с первой же встречи
на  ипподроме он вообразил, что я  - некая  аватара твоей сестры. С той поры
бегает за мной с высунутым языком, как собака. И я, оказывается, с ним сплю?
Так, с кем еще? Может, с Мирандой? С одноногим  чоукидаром? Думают, я вообще
стыд потеряла?
   - Но то, что ты рассказывала про свою семью. И про "дядюшку".
   - Что дает тебе право знать обо мне все? Ты настырно лез в мое прошлое,
и я не хотела рассказывать. Бас. Довольно.
   - Но  ты  сказала  неправду,  Ума. Твои родители живы, а  дядюшка  - не
дядюшка, а муж.
   -  Это была  метафора.  Да! Метафора моей  несчастной жизни, моей боли.
Если бы ты любил меня, ты бы понял. Если бы ты любил меня, то не зачислил бы
меня в  люди третьего  сорта. Если  бы ты любил меня,  ты перестал бы трясти
своей идиотской  лапой и положил бы ее сюда, ты закрыл бы свою милую пасть и
придвинул бы ее сюда, ты занялся бы тем, чем занимаются любовники.
   - Нет, Ума, это не метафора была, - сказал  я, отступая к выходу. - Это
была ложь. И страшнее всего то, что ты не отличаешь одно от другого.
   Пятясь, я вышел за дверь и захлопнул ее,  словно  прыгнул  с балкона на
эти  дикие  пальмы.   Да,  именно   так  переживалось:   как  падение.   Как
самоубийство. Как смерть.
   Но и это тоже была иллюзия. До настоящего еще оставалось два года.

x x x
   Я  держался долгие месяцы. Жил дома, ходил на работу, стал специалистом
по части маркетинга  и рекламы  талька "бэби софто", и  довольный отец  даже
назначил  меня  начальником  соответствующего отдела. Мелькали  дни  пустого
календаря.   В   "Элефанте"   произошли   перемены.   После   катастрофы   с
ретроспективной  выставкой Аурора  наконец  решилась вышвырнуть  Васко  вон.
Осуществила она это  в ледяной  манере. Аурора дала ему понять, что с годами
стала больше ценить  тишину и одиночество, и Васко, холодно  кивнув, сказал,
что  не  замедлит освободить мастерскую. Если это конец многолетнего романа,
думал я,  то  конец  в  высшей  степени  пристойный  и вежливый;  однако  от
арктической стужи меня  пробрала дрожь. Васко пришел  ко мне  попрощаться, и
вдвоем  мы наведались  в диснеевскую  детскую,  где давно никто не  жил и  с
которой все началось.
   - Вот и все, ребята***, - сказал он. - Пора Васко Миранде подаваться на
Запад. Воздушный замок буду возводить.
   Он едва не  тонул  в  наплывах своей же плоти и выглядел, как жаба, как
карикатурное  отражение  Рамана  Филдинга  в  комнате  смеха;  рот  его  был
болезненно искривлен. Он контролировал срой голос,  но я заметил блеск обиды
в его глазах.
   - Ты, наверно, догадался, что она была  моим  наваждением, -  промолвил
он, поглаживая восклицательные стены  (Бух! Бац! Плюх!). - Точно так же, как
была,  остается  и  будет твоим.  Может быть,  когда-нибудь ты  захочешь это
признать.  Тогда приезжай. Милости прошу,  пока иголка не добралась до моего
сердца.
   Я долго - годы - не вспоминал о блуждающем  острие в теле Васко,  о его
осколке льда  из владений Снежной Королевы; и теперь подумал, что нынешнему,
обрюзгшему Васко угрожает  скорей уж не иголка, а банальный  инфаркт. Вскоре
он уехал в Испанию и никогда больше не возвращался.
   Аурора  распрощалась  также  со своим агентом. Она уведомила Кеку,  что
считает его лично ответственным за "рекламно-представительский провал" своей
выставки.  УХОД Кеку был шумным: он  в течение  месяца ежедневно появлялся у
наших ворот и  тщетно упрашивал  Ламбаджана впустить его; он посылал цветы и
подарки,  которые ему  возвращали  обратно; он писал слезные письма, которые
выбрасывали непрочитанными.  Аурора  сказала  ему, что  больше  не  намерена
выставлять  свои  работы  и  поэтому необходимость в  галерее  отпадает.  Но
безутешный  Кеку  был  уверен,   что  она  предпочла  ему  его   смертельных
противников из галереи Чемоулд. Он пытался поговорить с  ней по телефону (но
Аурора  не  брала  трубку,  когда  он  звонил),  слал  телеграммы  (их она с
отвращением  жгла),  даже  пробовал  действовать  через  Лома  Минто  (сыщик
оказался подслеповатым стариком в синих очках и с  лошадиными челюстями, как
у французского  комика Фернанделя; Аурора  велела ему не передавать посланий
Кеку). Я невольно вспоминал обвинения УМЫ.  Если моя  мать сейчас избавилась
от двоих любовников,  то как насчет Мандука? Дала ли она ему  тоже отставку,
или он теперь полновластный хозяин ее сердца?
   Ума,  Ума. Я  так по ней тосковал. Я  переживал настоящую наркотическую
ломку, ночью ощущал, как ее фантомное тело шевелится под моей увечной рукой.
Однажды,  когда  я  засыпал  (уныние  не  мешало моему  крепкому  сну),  мне
пригрезилась сцена из старого  фильма с Фернанделем, в которой, не зная, как
будет по-английски  "женщина", он  рисует  руками  в воздухе изгибы  женской
фигуры.
   Во сне я превратился в его собеседника.
   - А, понятно, - кивнул я. - Бутылка кока-колы.
   Мимо, покачивая  бедрами, прошла Ума.  Фернандель, проводив ее глазами,
ткнул большим пальцем в направлении ее удаляющихся ягодиц.
   - Моя бутылка кока-колы, - сказал он с законной гордостью.

x x x
   Повседневная жизнь. Аурора изо дня в  день работала, но меня  больше не
допускала в  мастерскую. Авраам  бывал занят  допоздна,  и  когда  я однажды
спросил  его, почему  я так надолго задержался  в  мире детских задниц, - я,
которому отпущено так мало времени! - он ответил:
   -  Слишком  уж  многое в  твоей жизни шло  быстрей,  чем  нужно. Теперь
полезно будет чуть затормозиться.
   Проявляя  молчаливую солидарность, он  перестал  играть в гольф  с УМОЙ
Сарасвати. Может быть, ему теперь тоже недоставало ее разнонаправленных чар.
   Тишина в раю; тишина и боль. Госпожа Ганди вернулась к власти и сделала
сына Санджая своей правой  рукой, чем доказала, что в  делах государственных
моральные принципы не играют  никакой роли  -  только родственные отношения.
Мне  вспомнились  "индийские  вариации"   Васко   Миранды  на   тему  теории
относительности  Эйнштейна:   Все  относительно  -  то  есть  все  благодаря
родственным  отношениям.  Искривляется  не  только  луч   света,  но  и  все
остальное. Ради  добрых  отношений можно искривите точку,  искривите истину,
искривите  критерии  назначения  на должность, искривите закон, "^"равняется
"эм", умноженному на "ка квадрат",  где "дэ" - династия,  "эм" - общая масса
родственников,  а "ка",  конечно, коррупция, которая  является  единственной
мировой  постоянной,  -  ведь  в  Индии   даже  скорость  света  меняется  в
зависимости от накладных расходов и скачков напряжения  в сети. Отъезд Васко
сделал тишину  еще  более  глубокой.  Старый  дом  с его  закоулками казался
оголенной  сценой,  по  которой  шаркающими призраками  бродили  истощенные,
отыгравшие свое актеры. Или,  может быть, они играли теперь на других сценах
и только в этом доме царила тьма.
   Я не  преминул заметить  -  более  того, какое-то  время  это  занимало
большую часть моих мыслей, пока я бодрствовал, - что случившееся в некотором
смысле  стало  поражением плюралистской  философии,  в которой  мы  все были
воспитаны. Ибо не кто иной,  как плюралиста Ума  с  ее множеством "я",  с ее
бесконечной  изобретательностью,  с ее  отношением к  действительности как к
чему-то  чрезвычайно  податливому  и  пластичному  -  не кто  иной,  как она
оказалась тухлым яйцом; и откатила ее прочь именно Аурора, которая всю жизнь
была  сторонницей  многообразия в противовес единству, а  теперь  с  помощью
Минто обнаружила некие фундаментальные истины и воспылала праведным гневом.
   История  моей  любви  превратилась  таким  образом  в  горькую  притчу,
иронический смысл которой сполна и со смаком оценил бы Раман Филдинг  - ведь
в ней полюсы добра и зла поменялись местами.
   В это мертвое время в начале  восьмидесятых меня поддержал Эзекиль, наш
лишенный возраста повар. Словно чувствуя  потребность обитателей дома хоть в
какой-то радости,  он начал  осуществлять новую гастрономическую  программу,
где соединял консерватизм  с  новизной и щедрой рукой сдабривал их надеждой.
Перед  отправлением в  страну "бэби софто" и после  возвращения  домой я все
чаще и чаще  заглядывал на кухню, где он, обросший седоватой  щетиной, сидел
на корточках, беззубо ухмыляясь и оптимистически подкидывая в воздух паратхи
- хрустящие лепешки.
   - Веселей! - хихикал он мудро.  - Присядь на минутку, баба-сахиб, и  мы
тут  с  тобой  состряпаем  счастливое  будущее.  Перетрем  и смешаем специи,
почистим  чесночок,   отсчитаем  кардамонные  зернышки,  истолчем  имбирчик,
нагреем топленого маслица для будущего и кинем туда все пряности, чтоб запах
дали. Веселей! Успехов в делах для сахиба, вдохновения в работе для мадам, а
для вас - красавицу-невесту!  Сготовим прошлое вместе с настоящим, и как раз
выйдет завтра.
   Так  я  научился  готовить  "мясную саблю"  (рубленое мясо  барашка  со
специями в картофельном тесте) и курицу "кантри кэптен"; мне открылись тайны
тушеных  креветок,  "тиклгамми",  "дхопе" и  "динь-динь".  Я  стал  мастером
"балчау" и  научился  стряпать "каджу". Я  освоил  приготовление "кочинского
деликатеса"  - сочного и пикантного  джема из розовых бананов. И, странствуя
по  тетрадкам  повара,  все  глубже  и глубже  погружаясь  в  эту  приватную
вселенную   папайи,  корицы  и  тмина,  я  действительно  почувствовал,  что
укрепляюсь  духом, -  не  в последнюю очередь  потому,  что  Эзекилю удалось
приобщить меня после долгого перерыва к прошлому моей семьи. Из  его кухни я
переносился  в  давно  ушедший  Кочин,  где  патриарх  Франсишку  мечтал   о
Тама-лучах" и откуда Соломон Кастиль сбежал в дальние моря, чтобы возникнуть
потом на голубых плитках синагоги. Меж строк его одетых в изумрудные обложки
тетрадей  я видел Беллу, сражающуюся с бухгалтерией семейного  бизнеса,  и в
магических ароматах  его кулинарии я чуял  запах эрнакуламского  склада, где
юная девушка познала любовь.  И  пророчество Эзекиля начало сбываться. Когда
вчерашний  день  у тебя в животе, будущее  представляется в  гораздо  лучшем
свете.
   -  Добрая еда, -  склабился Эзекиль, причмокивая языком.  - Питательная
еда. Пора  нарастить  какое-никакое брюшко. Мужчина без  животика  не  имеет
вкуса к жизни.

x x x
   23 июня 1980 года Санджай  Ганди, попытавшись сделать мертвую петлю над
Нью-Дели, нырнул к своей гибели. Последовал период  нестабильности, во время
которого меня тоже понесло навстречу беде. Через несколько дней после смерти
Санджая я узнал, что Джамшед Кэшонделивери погиб  в автомобильной катастрофе
по дороге  к  озеру  Поваи.  Его  пассажиркой,  которая каким-то чудом  была
выброшена из машины  и отделалась небольшими царапинами и ушибами, оказалась
блестящая молодая скульпторша Ума Сарасвати - ей, как  утверждали,  погибший
собирался сделать  предложение  у озера,  славящегося  своей красотой. Через
сорок восемь часов, согласно газетам, мисс Сарасвати выписалась из больницы,
и  друзья отвезли ее  домой.  Вполне понятно, что она  продолжала испытывать
сильное горе и психологический шок.
   Весть о случившемся с УМОЙ вновь выпустила на волю все чувства, которые
я так долго старался упрятать поглубже. Два дня я боролся с собой,  но когда
узнал, что она снова у  себя  дома на Кафф-парейд, я сказал Ламбаджану,  что
иду прогуляться  в Висячие сады, и, свернув за угол, тут  же взял такси. Ума
открыла  мне - она  была в черных колготках и свободной, завязанной  спереди
японской  рубашке-кимоно.  У нее был  испуганный,  загнанный  вид. Казалось,
внутренние  гравитационные силы в ней ослабли и  она  превратилась в  рыхлое
скопление частиц, вот-вот готовых разлететься во все стороны.
   - Ты сильно расшиблась? - спросил я.
   - Закрой дверь, - сказала она. Когда  я опять повернулся к ней, она уже
развязала тесемки рубашки, и та упала к ее ногам. - Смотри сам.
   После этого все преграды между нами  рухнули. Мощь  того, что соединяло
нас, только выросла после разлуки.
   - Ох, мой, - бормотала она, когда я гладил ее моей  искореженной правой
рукой. - Да, да, так. Ох,  мой-мой. - И позже: - Я знала, что ты не перестал
любить меня. Я не перестала. Я сказала себе: горе  нашим врагам. Кто встанет
у нас на пути, будет сметен.
   Ее муж, призналась она, за это время умер.
   -  Если  я такая скверная, то  почему  он  завещал  мне  все?  Когда он
заболел,  он  стал всех со всеми  путать и думал, что  я служанка. Поэтому я
организовала уход за ним, а сама уехала. Если это плохо - значит, я плохая.
   Я с  легкостью  дал ей  индульгенцию. Нет, что ты, милая, что ты, жизнь
моя, ты лучше всех на свете.
   На теле у нее не было ни единой царапины.
   - Вот гады газетчики, - сказала она. - Я даже в его сволочной машине не
была. Ехала в своей, мне потом надо было еще в другое место. Значит, у  него
этот дурацкий  "мерседес", -  как  очаровательно она исковеркала это  слово:
месдииз! - а у  меня мой новый "судзуки". И на этой паршивой дороге чокнутый
плейбой устраивает  гонки. На этой самой дороге, где и грузовики, и автобусы
с  кайфующими  водителями,  и ослиные, и верблюжьи повозки, и  бог знает что
еще. - Она заплакала; я  стал утирать  ей слезы. - Ну что я могла сделать? Я
просто ехала как благоразумная женщина  и кричала ему -  не надо, убавь газ,
осторожно!  Но  у  Джимми  всегда  в  голове винтиков  не  хватало. Что тебе
сказать? Он полетел сломя голову,  потом  стал обгонять по встречной полосе,
там поворот,  за  ним  корова,  ему  нужно объехать,  слева  моя машина,  он
съезжает с дороги вправо, впереди тополь****. Халас. Конец.
   Я попробовал было вызвать в себе жалость к Джимми, но не смог.
   - Газеты пишут, вы собирались пожениться. Она  метнула  в меня яростный
взгляд.
   - Ты никогда ни на  вот столько меня не понимал.  Джимми  - чепуха. Для
меня ты один имеешь значение.
   Мы встречались так часто, как только могли.  Я скрывал наши свидания от
домашних, и, как видно, Аурора перестала  пользоваться услугами Дома Минто -
она ничего не заподозрила. Прошел год; больше года. Счастливейшие пятнадцать
месяцев  в  моей  жизни.  "Горе  нашим  врагам!"  Боевой клич Умы стал нашим
"здравствуй" и "до свидания".
   Потом умерла Майна.
   От чего?  Конечно  же, от удушья.  Она  пришла  на  химический завод  в
северной  части  города,  чтобы   проверить   сведения  о  дурном  обращении
администрации с многочисленными работницами  - главным образом женщинами  из
трущобных районов Дхарави и Парель, - и вдруг в непосредственной близости от
нее произошел небольшой  взрыв. Выражаясь бесчувственным языком официального
отчета,  была   нарушена  герметичность  емкости,  содержавшей  опасное  для
здоровья вещество. Практическим следствием этой разгерметизации был выброс в
атмосферу существенного  количества  газа,  называемого  "метил  изоцианат".
Майна  от  взрыва  потеряла  сознание,  получив  смертельную  дозу  газа.  В
официальном  отчете никак  не объяснялась  задержка  с  вызовом  медицинской
помощи, хотя там  перечислены сорок  семь пунктов,  по которым завод нарушил
непреложные  правила  безопасности.   Местным  медикам  также  досталось  за
медлительность в оказании помощи Майне и  ее соратницам. Хотя в машине Майне
сделали инъекцию  тиосульфата натрия, она скончалась, не доехав до больницы.
Он умерла в страшной агонии, выкатив глаза, захлебываясь неудержимой рвотой,
судорожно  хватая воздух, пока  яд пожирал ее легкие. Две женщины из  ДКНВС,
бывшие  там  вместе с  ней, тоже погибли; еще  три  выжили,  но их  здоровье
понесло  серьезный  ущерб.  Никаких  компенсаций уплачено  не  было.  В ходе
расследования пришли к выводу, что инцидент произошел вследствие умышленного
нападения на Майну и ее группу "неизвестных лиц",  и поэтому завод не  несет
ответственности. Всего за несколько месяцев до гибели Майне удалось  наконец
отправить Кеке Колаткара в тюрьму за  махинации с недвижимостью, но  никаких
доказательств того,  что арестованный политикан имеет  отношение к убийству,
найти не удалось. Авраам, как я уже сказал, отделался штрафом... послушайте,
ведь Майна была его дочь. Его дочь. Понятно?
   Понятно.
   - Горе нашим... - Ума  осеклась, увидев мое лицо, когда я  пришел к ней
после похорон Филомины Зогойби.
   -  Хватит,  - прорыдал  я.  - Хватит уже  горя. Пожалуйста. Моя  голова
лежала у нее на коленях. Она гладила мои седые волосы.
   - Ты прав, -  сказала она. -  Пора  упрощать. Твои  мама с папой должны
принять нас, они должны склониться перед  нашей любовью. Тогда мы поженимся,
и ура. Нам с тобой лафа навсегда, и еще одна творческая личность в семье.
   - Она не согласится... - начал я, но Ума приложила к моим губам палец.
   - Должна согласиться.
   Когда Ума была в таком настроении, противиться ей было невозможно. Наша
любовь - императив, уговаривала меня она; наша любовь требует себе места под
солнцем и имеет на то право.
   - Когда я это объясню твоим родителям, они поймут. Им  что, не нравятся
мои убеждения? Ничего.  Ради нашей любви я приду к ним - сегодня же приду! -
и покажу им, что они ошибаются.
   Я протестовал,  но вяло. Слишком мало времени прошло. Их сердца  сейчас
полны Майной, возражал я,  для нас там нет места. Она отмела все мои доводы.
Во всяком сердце есть место для свидетельств любви; подлинная любовь смывает
все постыдное - к тому же  теперь, когда мистера Сарасвати больше нет, какие
пятна  остаются  на  нашей  любви  помимо  того,  что  Ума  -  вдова,  а  не
девственница? Родителям  нечего нам противопоставить. Как  могут они  мешать
счастью их единственного сына? Сына, который с рождения несет такую ношу?
   - Сегодня же, - повторила она сурово. - А ты просто  жди здесь. Я пойду
и уговорю их.
   Она вскочила  с  постели и начала одеваться. Перед  уходом прикрепила к
поясу "уокмен" и надела наушники.
   - Насвистывай за работой,  -  улыбнулась она, вставляя кассету. Я был в
ужасе.
   - Удачи, - сказал я громко.
   - Ничего не  слышу,  -  ответила она  и ушла.  Оставшись один,  я  вяло
удивился,  зачем  ей  "уокмен",  когда в  машине  есть  прекрасная  звуковая
система. Наверно, поломка, подумал я. В этой чертовой  стране ничто долго не
работает.
   Она вернулась после полуночи, полная любви.
   - Я действительно  думаю, что все будет в порядке, - прошептала она.  Я
лежал в постели  и не спал; напряжение  превратило мое тело в  перекрученную
сталь.
   - Ты уверена? - спросил я, домогаясь новых подтверждений.
   - Они не исчадия ада, -  мягко  ответила она, ложась подле меня. -  Все
выслушали и, я уверена, поняли суть.
   В  эту минуту  я  почувствовал небывалый  прилив жизненных сил,  и  мне
почудилось, будто моя исковерканная, бесформенная правая рука разглаживается
и превращается  в  нормальную кисть -  в ладонь,  фаланги пальцев,  костяшки
суставов.  Охваченный  радостью, я,  кажется,  даже  пустился в  пляс.  Черт
возьми, я  правда  пустился в  пляс  - и еще  орал, пил, исступленно  любил.
Воистину   она  оказалась  моей  чародейкой  и  совершила   невозможное.  Мы
скользнули  в   сон,  сплетенные  воедино.  В  полузабытьи   я  расслабленно
промямлил:
   - А где твой "уокмен"?
   - Ублюдочный аппарат, - прошептала она. - Вечно мял мне ленту. Выкинула
его в урну по дороге.

x x x
   Когда я наутро явился домой, Авраам и