урой  и чужими
секретами.
   -  Я хочу переодеться в  свою  одежду, - сказал я Ренегаде. -Я не  могу
предстать перед старым хрычом в таком виде.
   - Так переодевайтесь  на здоровье, - ответила она, не моргнув глазом. -
Ничего нового для себя я у вас не увижу.
   Я  не узнавал Ренегаду;  после того,  как мы вошли в "малую Альгамбру",
она начала разговаривать  со мной повелительно и по-хозяйски. Без  сомнения,
она   заметила  растущее   недовольство,   с  каким   -   после   нескольких
первоначальных возгласов  восторга - я рассматривал дом, который, как  бы то
ни было,  она  лелеяла долгие годы. Естественно, она ждала  от меня большего
восхищения. Тем не  менее  ее  замечание было грубым  и бестактным,  и  я не
смолчал.
   - Думайте,  что  говорите, -  сказал я ей и, не обращая внимания на  ее
сердитый взгляд, прошел в соседнюю  комнату, чтобы там спокойно переодеться.
Делая  это,  я  услышал  шум,  источник  которого  находился  на   некотором
отдалении.  Это  была  мерзейшая какофония  - смесь  женских  визгов,  звона
обратной  связи  в  звуковых усилителях,  завываний неясного  происхождения,
гудков  и  писков,  производимых компьютером,  и  бренчащего  металлического
аккомпанемента, вызывающего в воображении кухню в разгар землетрясения. Вот,
значит,  о  какой "авангардной  музыке"  они  мне  говорили.  Выходит, Васко
Миранда проснулся.
   Ренегада и Фелиситас недвусмысленно  заявляли мне, что не видели своего
отшельника-хозяина  уже  больше  года,  поэтому,  выйдя  из  комнаты, где  я
переодевался,  я с крайним изумлением узрел дородную  фигуру старика  Васко,
поджидающего меня в шахматном дворике, и стоящую с ним бок о бок экономку; и
не просто стоящую,  а игриво  щекочущую его  метелкой из перьев, от  чего он
хихикал  и блаженно повизгивал.  На нем и впрямь  был  мавританский наряд, о
котором говорили мне сестры, и в своих пышных  шароварах и расшитом камзоле,
надетом   поверх  пузырящейся   рубашки  без  воротника,  он  выглядел   как
подрагивающая  студенистая груда турецкого рахат-лукума. УСЫ его поникли (от
стоящих  торчком  вощеных  сталагмитов не осталось и следа),  а  голова была
столь же лысой и пятнистой, как поверхность Луны.
   - Хи-хи,  - фыркал  он,  отмахиваясь  от  Ренегадиной  метелки.  - Ола,
намаскар, салам - здравствуй, милый мой Мавр. Выглядишь ужасно: того и гляди
откинешь  копыта. Что, мои женщины  плохо тебя кормили? Этот маленький отдых
не  пошел тебе  на  пользу?  Сколько же лет  мы  не виделись?  Бог  ты мой -
четырнадцать! Да. Не слишком милосердно эти годы с тобой обошлись.
   -  Если  бы я знал,  Миранда, что вы так... доступны, -сказал я, гневно
глядя на  экономку, - я не стал бы затевать этот дурацкий маскарад. Напрасно
я поверил россказням о вашем отшельничестве.
   - Каким  россказням?  - возмутился он неискренне.  Потом,  смягчившись,
добавил: - Если кое-что и преувеличено, то лишь в некоторых мелких деталях.
   Взмахом  руки  он  велел Ренегаде  удалиться.  Без  единого  слова  она
положила метелку и отошла в угол двора.
   - Мы  тут в Бененхели  действительно  ценим  неприкосновенность частной
жизни, -  сказал  Васко, -  как  и ты,  между прочим, судя  по тому,  как ты
взволновался из-за  переодевания! Ренегада  от  души  повеселилась. Но о чем
бишь я? Ах, да. Как ты, возможно,  заметил, Бененхели определяется тем, чего
здесь нет,  - в отличие от большей части округи и, безусловно, в отличие  от
всего побережья, наш  городок  свободен от  таких уродств, как ночные  клубы
"коко-локо", автобусы с туристическими группами, ослики-такси, "камбиос" для
обмена  валюты и  продавцы соломенных  сомбреро. Наш  замечательный  сержант
Сальвадор  Медина  обороняется  от  подобных уродств,  организуя любому, кто
осмелится насаждать их, ночное избиение в одном из темных переулков городка.
Сальвадор Медина, кстати, терпеть меня не может, как и всех вновь прибывших,
но,  подобно  тем  иммигрантам,  кто  сумел  хорошо  устроиться  -  то  есть
подавляющему  большинству  "паразитов",  -  я  приветствую   его   политику,
препятствующую  дальнейшему наплыву иностранцев. Мы-то  уже здесь,  и  очень
хорошо, если кто-то захлопнул дверь, в которую мы вошли.
   - Ну не прелестно  ли у меня в Бененхели? - продолжал он, неопределенно
взмахнув рукой в направлении океанского миража, светившего в окна. - Ни тебе
грязи, ни болезней, ни коррупции, ни фанатизма,  ни кастовой ограниченности,
ни карикатуристов, ни ящериц, ни  крокодилов,  ни  магнитофонной  музыки,  а
главное - никакой  тебе семьи  Зогойби! Прощай, Аурора,  прощай,  великая  и
ужасная! Прощай, мошенник, прощай, высокомерный Авраам!
   - Не совсем так, - возразил я. - Потому что я вижу, что вы попытались -
с ограниченным, надо сказать, успехом -окружить  себя подобием воображаемого
мира моей матери, прикрыть  им, как фиговым листком, вашу несостоятельность;
к тому же у  вас находятся  кое-какие  уцелевшие работы Зогойби,  и вопрос о
похищенных картинах ждет своего разрешения.
   - Они там, наверху, - пожал  плечами  Васко. - Ты должен  быть доволен,
что их для меня своровали. Настоящее ура для них! Тебе следовало бы ноги мне
целовать за это. Если  бы не моя команда профессионалов, они превратились бы
в горелые тосты.
   - Я требую, чтобы вы провели меня  туда немедленно, -сказал я твердо. -
А после этого,  возможно,  Сальвадор  Медина  окажет  мне  маленькую услугу.
Возможно, мы отправим за  ним вашу экономку Ренегаду или просто позвоним ему
по телефону.
   -  Что  ж, милости  прошу наверх - поглядим, что там есть, -  отозвался
Васко, на вид нимало не обеспокоенный. - Только  сделай одолжение, не спеши,
ведь  я  человек  тучный.  Что  касается остального,  я  не  думаю,  что  ты
действительно   жаждешь   общения   с   правосудием.   Что   лучше  в  твоих
обстоятельствах: инкогнито или когнито?  Разумеется, первое. Кроме того, моя
возлюбленная  Ренегада  никогда  меня  не  предаст.  И разве тебе  никто  не
говорил, что телефонный провод уже годы как перерезан?

x x x
   - Вы сказали "моя возлюбленная Ренегада"?
   - И моя возлюбленная Фелиситас. Они не причинят мне  вреда  даже за все
золото мира.
   - Это значит, что две сестрички сыграли со мной жестокую шутку.
   - Никакие они не. сестрички, бедный ты мой Мавр. Они любовницы.
   - Друг друга?
   -  Уже  пятнадцать лет.  И  четырнадцать лет - мои. Мне долгие годы бог
знает  какую  чушь   внушали-втолковывали   про  всякое   там   единство   в
многообразии. И теперь не кто иной, как я, Васко, с моими девочками сотворил
такое сообщество.
   - Мне нет никакого дела  до ваших постельных занятий. Пусть  скачут  на
вас, сколько хотят, как на старом пухлом матрасе! Мне-то что? Меня бесит то,
что меня надули.
   - Но ведь надо  было дождаться картин. Какое тут надувательство? И надо
было заманить тебя сюда так, чтобы никто не знал.
   - Для чего?
   -  Для чего? А для того, чтобы одним махом избавиться от всех  Зогойби,
до  каких  я  могу дотянуться,  -  от  четырех  картин  и  одного  человека,
последнего, как выясняется, в этом проклятом роду; иными словами - для того,
чтобы вышло одним кусом пять.
   - Пистолет? Васко, вы спятили? Мне грозить пистолетом?
   - Всего-навсего маленький пистолетик. Но  он у меня в  руках.  Огромное
ура для меня; а для тебя - увы.

x x x
   Меня ведь предупреждали.  Васко  Миранда - зловредный  дух, а они -  ею
сообщницы. Я своими глазами видел, как они превращались в летучих мышей.
   Но похоже, я с самого начала был у него в руках. Интересно, какая часть
жителей городка действует  с ним  заодно?  Сальвадор Медина, пожалуй, все же
нет.  Готфрид  Хельзинг?  Насчет  телефона  сказал  правду, но  в  остальном
напустил  туману.  А остальные?  Не плели  ли они  заговор против  меня,  не
разыгрывали ли  грандиозный спектакль, повинуясь властным требованиям Васко?
Какие денежные суммы здесь перешли из рук в руки? Не состоят ли все эти люди
в каком-нибудь оккультном масонском обществе  вроде "Opus Dei"? И как далеко
в прошлое идут  нити заговора? Таксист  Бивар, сотрудник службы  иммиграции,
странный экипаж самолета по  пути из Бомбея...  "Одним кусом пять", - сказал
Васко. Именно так и сказал. Не тянутся ли  сюда некие щупальца от взорванной
виллы в Бандре,  не месть ли это мне со стороны жертв? Я  почувствовал,  как
мой разум  дрейфует,  словно  сорванный  с  якоря корабль, и  прекратил  мои
беспочвенные и  бесполезные умствования.  Мир все равно  непознаваем,  он  -
тайна за  семью печатями.  Мне следовало сосредоточиться на загадке текущего
момента.

x x x
   - Итак,  Одинокий  Объездчик  и  его верный Тонто заперты воинственными
индейцами  в горной долине, - сказал Васко Миранда, с одышкой  поднимаясь по
лестнице позади меня. - Одинокий  Объездчик говорит: "Игра  кончена, Тон-то.
Мы окружены". А Тонто отвечает: "Что значит - мы, белый человек?"
   Высоко над нами находился источник скрежещущей  какофонической  музыки,
которую  я все  время слышал.  Это  были  нечеловеческие,  выматывающие душу
звуки, садистские, безжизненные,  отчужденные. В начале нашего восхождения я
пожаловался на них Васко, но он только отмахнулся.
   - В некоторых районах  Дальнего Востока, -  сообщил он  мне, - подобная
музыка считается чрезвычайно эротической.
   Чем выше мы  поднимались, тем громче приходилось  ему говорить, чтобы я
его слышал. В моей голове начала пульсировать боль.
   - Одинокий Объездчик и Тонто располагаются лагерем на ночь, - прокричал
Васко. - "Разведи  огонь, Тонто", -  говорит Одинокий Объездчик. -  "Сейчас,
кимо сабай". - "Принеси из  ручья воды,  Тонто". - "Сейчас, кимо  сабай".  -
"Свари  кофе, Тонто".  И так  далее. Вдруг Тонто издает  возглас отвращения.
"Что случилось?" - спрашивает Одинокий Объездчик. "Ф-ф-фу, - отвечает Тонто,
рассматривая  подошвы своих мокасин. - Я,  кажется, вляпался в большую  кучу
кимо сабай".
   Краем сознания  я  припомнил,  что таксист Бивар,  любитель  вестернов,
носивший имя средневекового, закованного в броню ковбоя Родриго де Бивара по
прозвищу Сид, второго по значению после Дон-Кихота испанского странствующего
рыцаря,  предостерег  меня  относительно Бененхели, копируя интонации  не то
Джона Уэйна в любом его фильме, не то Илая Уоллака в "Великолепной семерке":
"Смотри в оба, друг. Там индейский край".
   Но  сказал  ли  он  это  в  действительности?  Может  быть, это  ложное
воспоминание  или  полузабытый сон?  Я  больше ни  в чем  не был  уверен. За
исключением, пожалуй, того, что взаправду дошел до края, что край этот не то
индейский, не то индийский и что вокруг становится все больше кимо сабай.
   В  некотором  смысле я всю жизнь провел в индейском краю, учась  читать
его  знаки  и  красться  по  его  тропам,  радуясь  его необъятности  и  его
неистощимой  красоте, сражаясь  за  территорию,  воссылая в  вышину  дымовые
сигналы, колотя в  его барабаны, продвигая вперед  границы, прокладывая путь
сквозь опасности, надеясь найти  друзей, страшась его жестокости,  тоскуя по
его любви. Даже индеец не мог в индейском краю спать  спокойно, если  он был
индейцем не того сорта, не так украшал  голову, не на том языке  изъяснялся,
не те  танцы  танцевал, не тем богам молился, не в той  компании  разъезжал.
Меня всегда  удивляло, как бережно воины, нападавшие на человека  в маске  с
серебряными   пулями,  обращались  с  его  перьеголовым  дружком.   В  нашем
индейско-индийском  краю  не   было   места  человеку,   который  не   хотел
принадлежать племени и мечтал о выходе за  его границы; о том, чтобы содрать
с себя кожу и обнажить свое внутреннее лицо (ибо таков,  если хотите, секрет
обретения  личности  для  любого   человека);  о  том,  чтобы  встать  перед
раскрашенными по-боевому храбрецами и открыть им голое,  очищенное  единство
плоти.

x x x
   Ренегада не стала подниматься с нами на башню. Скорее  всего, маленькая
предательница  побежала в  объятия  своей украшенной  бородавкой  любовницы,
чтобы  вместе  порадоваться моему  пленению.  Через  узкие  окна-бойницы  на
винтовую лестницу сочился призрачный свет. Стены  башни были по меньшей мере
метровой толщины, из-за чего в ней было прохладно,  даже зябко. Пот на спине
высох, и меня пробрала легкая дрожь. Васко, пыхтя и отдуваясь, карабкался за
мной следом - бочкообразное привидение с пистолетом. В этом "замке  Миранды"
двум не знающим покоя духам - последнему из Зогойби и его сумасшедшему врагу
- предстояло  исполнить финальные па  своего потустороннего  танца. Все были
мертвы, все  было  потеряно,  и  в  полумгле могла  разыгрываться  лишь  эта
фантомная повесть. Не серебряными ли  пулями заряжен пистолет Васко Миранды?
Говорят, сверхъестественное существо  можно  убить  только серебряной пулей.
Как раз мой случай, если я превратился в призрака.
   Мы миновали помещение, которое, вероятно,  было  мастерской Васко, и  я
краем  глаза заметил неоконченную картину, где был изображен снятый с креста
и лежащий  на  коленях  у  плачущей  женщины  труп, у  которого  из пробитых
гвоздями  рук сыпались  кусочки серебра - без сомнения, ровно тридцать.  Эта
"анти-пьета" явно входила в цикл об "Иуде Христе", про который мне говорили.
Лаже беглого взгляда на холст мне хватило, чтобы ощутить приступ  тошноты от
этой сумрачной  пародии на  Эль  Греко,  и я  мысленно пожелал,  чтобы Васко
больше не возвращался к задуманному циклу.
   На следующем этаже он  провел  меня  в комнату,  где я  увидел - отчего
сердце  у  меня  заколотилось  - неоконченное полотно  совсем  иного уровня:
последнюю  работу  Ауроры  Зогойби,  страдальческий всплеск  ее  материнской
любви, способной  возвыситься до  прощения действительных и мнимых бесчинств
любимого  сына,  - "Прощальный  вздох  мавра".  Еще  в  этой  комнате стояла
громоздкая  аппаратура -рентгеновская, заключил я;  вдоль одной  из стен шла
обширная  стеклянная  панель  с  лампами  для  подсветки,   к  которой  были
прикреплены рентгеновские снимки. Васко явно  обследовал украденную  картину
квадрат за  квадратом, словно, заглянув под ее поверхность, он надеялся хотя
бы сейчас раскрыть и присвоить  секрет гения  Ауроры. Словно  он, как  герой
сказки, искал волшебную лампу.
   Васко  закрыл дверь, и терзающая уши музыка разом  умолкла. Очевидно, в
комнате   была  высококачественная   звукоизоляция.   Однако   свет  в   ней
(окна-бойницы закрывала черная ткань, так что оставалось лишь слепящее белое
сияние от подсвеченной панели) был почти таким же давящим, как музыка.
   - Чем это вы здесь занимаетесь? - спросил я Васко, сознательно стараясь
говорить как можно грубее. - Живописи учитесь?
   - Я вижу,  ты унаследовал острый язычок семейства Зогойби,  - отозвался
он. - Но лучше бы ты не  насмехался над человеком с  заряженным  пистолетом;
мало того, над человеком, который оказал тебе услугу, разгадав тайну  смерти
твоей матери.
   -  Я и сам знаю разгадку,  - сказал я. - Она не имеет  ничего общего  с
этой картиной.
   -  Вы,  Зогойби,  высокомерны до крайности, - продолжал  Васко Миранда,
полностью проигнорировав мое замечание. - Как бы вы ни третировали человека,
вы все равно уверены, что он готов ради вас на все. Твоя мать думала обо мне
именно так.  Ведь  она мне писала, знаешь  ты  об этом? Незадолго до смерти.
После четырнадцати лет молчания - крик о помощи.
   - Вы лжете, - заявил я ему. - Какую помощь вы могли ей оказать?
   - Она была  напугана, - сказал он, вновь пропустив мои слова мимо ушей.
- Писала, кто-то хочет ее убить. Кто-то злобный, ревнивый  и безжалостный, у
кого не дрогнет рука. Она каждую минуту ждала смерти.
   Я  старался  сохранять  презрительную  мину,  но  на  меня  не  мог  не
произвести  впечатления образ моей матери во власти такого ужаса -  и такого
одиночества,  -  что  она  обратилась  к  этой  отыгранной  карте,  к  этому
давным-давно  отвергнутому шуту. Я не мог не  увидеть  мысленным  взором  ее
искаженное страхом лицо. Она ходила, ломая руки, взад и вперед по мастерской
и вздрагивала от любого звука, как от предвестника гибели.
   - Я знаю,  что  случилось с  моей  матерью,  -  сказал  я  тихо.  Васко
взорвался.
   - Послушать вас, Зогойби, так вы знаете все на свете! Но  вы  ничего не
знаете!  Ничегошеньки!  Это  я,  я  -  Васко,  которого  вы  все  презирали,
аэропортно-гостиничный мазила, недостойный даже поцеловать край одежд  твоей
великой матери, халтурщик от искусства, чертов фигляр - на этот раз именно я
знаю истину.
   Он вырисовывался темным  силуэтом на фоне  световой панели,  окруженный
рентгеновскими снимками.
   -  Если  меня  убьют, писала она, я хочу, чтобы  имя  преступника стало
известно.  Поэтому  она  скрыла под своей последней  картиной  его  портрет.
Просвети холст рентгеном, писала она мне, и увидишь лицо убийцы.
   Он держал письмо в руке. Итак, наконец, в это миражное  время,  в  этом
обманном месте - простой  факт. Я  взял у  него письмо, и мать заговорила со
мной из могилы.
   -  Теперь  взгляни-ка.  -  Васко  махнул рукой с  пистолетом  в сторону
рентгеновских  изображений. Молча, в смятении  я  повиновался.  Сомнений  не
могло быть: картина была  палимпсестом,  из фрагментов-негативов складывался
портрет человека в  полный рост, скрытый под слоем краски. Но  Раман Филдинг
был по  комплекции похож на  Васко, а портрет-призрак,  напротив,  изображал
высокого и худощавого мужчину.
   - Это не Мандук, - вырвалось у меня против моей воли.
   - В самую точку! Абсолютное ура, - отозвался Васко. -Лягушка - существо
безобидное.  Но  этот!  Не  признал  еще?  Доверься  своим  предчувствиям  и
послечувствиям!  Здесь  он  присутствует тайно, но  ты видал его явно! Разуй
глаза -перед тобой главный Бяка собственной персоной. Блофельд, Могамбо, дон
Вито Корлеоне: узнаешь типчика?
   - Это мой отец,  - сказал  я, и это действительно был он. Я грузно осел
на холодный каменный пол.

x x x
   Хладнокровно.  Это слово  никому так хорошо  не подходило, как  Аврааму
Зогойби. Начав достаточно скромно (заставив строптивого капитана отправиться
в плавание), он поднялся до  эдемских высот, откуда, как  льдистое божество,
сеял ужас среди копошащихся внизу простых смертных,  включая - и в  этом  он
отличался  от  большинства богов  -своих  собственных  родных  и близких.  -
Обрывки мыслей сами  собой возникали в моем сознании,  требуя подтверждения,
или рассмотрения,  или не знаю чего еще. - Подобно  Супермену, я получил дар
рентгеновского зрения;  в отличие от него, благодаря этому  зрению, я узнал,
что  мой  отец -самый большой злодей из когда-либо живших. - А кстати,  если
Ренегада  и Фелиситас  -  не  единокровные  сестры,  какие у  них  настоящие
фамилии? Лоренсу, дель Тобосо, де Малиндранья, Каркульямбро?  - Но мой отец,
я   же  думал  о  моем   отце  Аврааме,  который  дал  начало  расследованию
таинственной смерти Ауроры; который не мог о ней забыть и видел ее призрак в
своем поднебесном саду, - искало ли  здесь выхода его чувство вины,  или это
была часть его громадного, хладнокровного плана? Об Аврааме,  который сказал
мне,  что  Сэмми  Хазаре дал под  клятвой  письменные показания  Дому Минто,
показания, которых никто никогда  не видел, но на основании которых  я забил
человека до смерти.  -  А Готфрид Хельзинг?  Возможно  ли,  что он не  знает
правды о  самозванных  "сестрах  Ларисе", -  или  же его  безразличие  столь
велико, что он просто-напросто не счел нужным проинформировать меня?  Неужто
среди "паразитов" Бененхели  так  ослабло чувство человеческой общности, что
никто  уже не  ощущает ни капли  ответственности за  судьбу ближнего?  - Да,
забил, именно забил.  Колотил по  лицу, пока оно  не превратилось в кровавое
месиво. А Чхагган - его нашли в канаве; подозрение пало на Сэмми Хазаре, но,
может быть,  тут  поработала другая, незримая рука.  - А как,  черт  возьми,
звали актеров, которые играли человека в маске и его индейца? Эй-би-си-ди...
джей,  да,  конечно, Джей,  но  не  Серебряная  Пуля,  а  Серебряная  Пятк