и что тогда с нами станется? К счастию, однако,  наши  односельчане
не простерли своего любопытства  до  расспросов,  а  ограничились  тем,  что
стояли у своих дверей и окон с широко разинутыми  ртами.  Саксон,  довольный
возбужденным его особою вниманием, шел, высоко подняв  голову  и  размахивая
тонкой палкой, которую я дал ему на дорогу.
     Наши возымели о  Саксоне  самое  лучшее  мнение.  Отец  хвалил  его  за
благочестие, и кроме того, Саксон уверил его, что много  пострадал  в  своей
жизни за протестантскую веру. Благосклонность же  матушки  Децимус  снискал,
рассказав ей о том, как носят платки женщины в Сербии  и  как  выращивают  и
ухаживают за ноготками в некоторых местностях Литвы. Что касается  меня,  то
признаюсь, что я продолжал питать к этому человеку глухое недоверие и  решил
наперед не доверяться ему без надобности. Теперь, впрочем, мне волей-неволей
приходилось с ним обращаться как  со  своим.  Он  был  прислан  к  отцу  его
друзьями.
     А я сам? Что мне делать? Исполнить ли мне желание отца и обнажить саблю
в защиту восставших или же отойти в сторону и подождать событий? Конечно, уж
если нужно кому-нибудь из наших ехать, то лучше если поеду я, а не отец,  но
вот вопрос: зачем я поеду?  Сильных  религиозных  чувств  у  меня  не  было.
Папство, Церковь, раскол - во всех этих религиях я видел много хорошего,  но
ни за одну из  них  я  не  находил  нужным  проливать  кровь.  Пускай  Иаков
клятвопреступник и злодей, но так или иначе он  -  законный  король  Англии.
Сплетням о тайном браке Карла с Люси Вальтере я не  верил,  и,  стало  быть,
претендент на престол, Монмауз, - незаконный племянник  царствующего  короля
и, как таковой, никаких прав на английскую корону не  имеет.  Допустим,  что
Иаков дурной монарх, но кто  дал  право  народу  свергать  своего  законного
монарха с престола? Кто судья его дурных поступков? Таких судей нет, и судья
у короля только один - Сам Бог.
     Но так или иначе, а Иаков нарушил сам данную им присягу, а раз это так,
то и его подданные могут считать себя свободными от присяги на верность.
     Да, трудный вопрос приходилось разрешить мне,  воспитанному  в  деревне
молодому человеку, тем не менее вопрос должен быть разрешен, и  чем  скорее,
тем лучше. Я надел шляпу и пошел по деревенской улице, думая над положением.
     Но у нас на селе нелегко остаться наедине с собой. Дело, видите ли, вот
в чем... Меня, дорогие  внучки,  у  нас  в  деревне  любили;  я  пользовался
благоволением и у старых, и у малых. Вследствие этого я теперь не мог десяти
шагов сделать спокойно. То кто-нибудь подойдет и поздоровается, то  окликнет
и спросит о чем-нибудь. Кроме того, за мной увязались маленькие братья, а  к
нам присоединились дети булочника Митфорда и две маленькие  девочки,  дочери
мельника. Насилу-насилу я уговорил шалунов отвязаться  от  меня  и  заняться
игрой, а через две  минуты  меня  уже  атаковала  вдова  Фуллартон  и  стала
жаловаться на судьбу. У нее, изволите ли видеть, точильный  камень  из  рамы
вывалился, и ни она сама, ни ее домашние вставить  его  не  могут.  Пришлось
поправлять камень, что я сделал скоро и  пошел  снова  гулять.  Но  миновать
гостиницу Джона Локарби мне было нельзя. Отец Рувима  выскочил  на  улицу  и
начал меня звать выпить чего-нибудь.
     - Я вас угощу лучшим медом, какой только можно достать  в  околотке,  -
заговорил он важно, усаживая меня за стол и откупоривая  бутылку,  -  и  мед
этот приготовлен мною лично. Благослови вас Бог, мистер Михей, вон какой  вы
выросли! Чтобы поддерживать этакую махину в порядке, надо большое количество
разных подкрепительных средств.
     - А напиток этот достоин тебя, Михей, - добавил Рувим,  который  в  это
время мыл бутылки.
     - Ну, что  скажете,  Михей,  неправда  ли  недурной  мед?  -  спрашивал
трактирщик. - Да, хотел еще вам  сказать  два  словечка.  Вчера  здесь  были
сквайр Мильтон и Джонни Фернелей из Бэнка. Они говорят, что в  Фэрхене  есть
силач, который не прочь померяться с вами. Я ставлю на вас.
     - Потише, потише! - засмеялся я. - Вы  хотите,  чтобы  я  был  призовым
бульдогом, который кидается на всех. Ну, что толку в том, кто  из  нас  кого
одолеет - он ли меня или я его?
     - Как что толку?  А  честь  Хэванта,  разве  это  не  толк?  -  ответил
трактирщик, а затем, налив мне меду, прибавил:  -  Впрочем,  вы  правы,  для
такого молодого человека, как вы, жизнь  в  деревне,  со  всеми  ее  мелкими
успехами и радостями, должна казаться жалкой и ничтожной. Вы  так  же  не  у
места здесь, как виноградное вино на обеде  для  поденщиков.  Человек  вашей
закваски должен подвизаться не на улицах Хэванта, ваше имя должно греметь во
всей Англии. Чего вы, в самом деле, добьетесь здесь,  колотя  шкуры  и  дубя
кожу?
     Рувим засмеялся и сказал:
     - Отчего это, Михей, не догадаются сделать тебя путешествующим рыцарем?
Тогда твоя судьба переменится. Тогда твою кожу станут колотить и  твоя  кожа
окажется выдубленной.
     - У  тебя,  Рувим,  всегда  тело  было  короткое,  а  язык  длинный,  -
воскликнул трактирщик, а затем, обращаясь ко мне, продолжал: - Но говоря  по
правде, Михей, я вовсе не шучу, говоря, что вы губите  свою  молодость  живя
здесь, в деревне. Жизнь у вас теперь самая настоящая, кровь играет в  жилах.
Вы пожалеете об этом времени, когда состаритесь,  когда  вам  придется  пить
противные, безвкусные подонки дряхлости.
     - Теперь уже заговорил пивовар, - произнес Рувим,  -  но,  если  хочешь
знать, Михей,  отец  прав,  несмотря  на  то  что  он  выражает  свои  мысли
пиво-медоваренным слогом.
     - Я подумаю о ваших словах, - сказал я и, простившись с отцом и  сыном,
снова вышел на улицу.
     Когда я проходил мимо дома Захария Пальмера, старик сидел  у  порога  и
прилаживал какую-то дощечку. Он поглядел на меня и поздоровался.
     - У меня есть для вас книга, мой мальчик, - сказал он.
     - Но я еще не окончил "Комуса", -  ответил  я,  читавший  в  это  время
данную мне Пальмером поэму Мильтона. - А что, дядя, это  какая-нибудь  новая
книга?
     - Книга эта написана  ученым  Локком  и  говорит  о  государстве  и  об
искусстве управления государством. Книга небольшая, но мудрости  в  ней  так
много, что если положить ее на чашу весов, то  она  может  перетянуть  целую
библиотеку. Теперь я сам читаю эту книгу, но завтра  или  послезавтра  я  ее
окончу и отдам вам. Хороший человек мистер  Локк!  Вот  и  теперь  он  живет
скитальцем и изгнанником в Голландии. Он предпочел изгнание,  а  не  захотел
преклонить колен перед тем, что осуждала его совесть.
     - Правда ли, что среди изгнанников много хороших людей? - спросил я.
     - О, все это цвет нашей страны, - ответил старик, - плохо  государству,
которое прогоняет благороднейших и честнейших граждан. Можно опасаться,  что
наступают дни, когда каждому придется выбирать между верой и свободой. Я уже
стар, мой мальчик Михей, но думаю, что  мне  еще  до  смерти  придется  быть
свидетелем диковинных событий в этом некогда протестантском государстве.
     - Но если бы изгнанники взяли верх, - возразил я, - они бы  возвели  на
престол Монмауза, а он не имеет никакого права на корону.
     - Ну, это не так, - произнес Захария, кладя наземь  рубанок,  -  именем
Монмауза изгнанники воспользовались только  для  того,  чтобы  придать  силу
своему предприятию.
     Им  нужен  популярный  вождь  -  вот  в  чем  дело.  Если  Иаков  будет
низвергнут,  сейчас  же  будет  созван  парламент,  который  и  изберет  ему
преемника. Все это так понимают. Если бы дело обстояло иначе, Монмауза бы не
поддерживали многие из тех, которые его поддерживают.
     - Слушайте, дядюшка, - сказал я, - я хочу быть с вами откровенным, а вы
ответьте мне искренне, что вы думаете. Скажите, должен ли я  стать  в  рядах
войск Монмауза, если он поднимет знамя восстания?
     Плотник погладил свою белую голову и некоторое время подумал.
     - Щекотливый это вопрос, - ответил он наконец, - но, кажется,  на  него
можно дать только один ответ такому человеку, как вы. Ведь вы -  сын  вашего
отца. Конец царствования Иакова должен быть положен как можно скорее; только
в том случае и  можно  рассчитывать  на  сохранение  старой  веры.  Если  же
теперешнее  положение  дел  продлится,  то  зло   укоренится.   Тогда   даже
низвержение тирана не истребит злого семени папизма, засевшего на английскую
почву. Я утверждаю поэтому следующее: если сделают попытку свергнуть тирана,
то все сторонники свободы совести должны к ним присоединиться. Вы, мой  сын,
гордость нашего села, и  самое  лучшее,  что  вы  можете  сделать,  так  это
посвятить свою силу и мужество делу освобождения страны от невыносимого ига.
Я вам даю опасный и злой совет. Исполнив этот совет, вы, может быть,  должны
будете кончить исповедью у священника и кровавой смертью, но, жив  мой  Бог,
тот же самый совет я дал бы и родному сыну!
     Такие слова сказал мне старый плотник. Голос его  дрожал  от  волнения.
Наконец  он  умолк  и  снова  стал  работать  над  сво.ей  дощечкой,  и   я,
поблагодарив его за совет, двинулся  далее,  размышляя  над  сказанными  мне
словами. Долго мне думать не пришлось,  однако,  ибо  мои  размышления  были
прерваны хриплым окриком Соломона Спрента.
     - Гой! Эгой! - заревел он во весь дух, несмотря на то что  я  находился
от него всего в нескольких шагах. - Неужто вы минуете  мой  дом  с  поднятым
якорем? Бросайте якорь, убирайте паруса, говорю я вам, убирайте паруса!
     - Здравствуйте, капитан, я вас  не  заметил,  -  ответил  я,  -  я  шел
задумавшись.
     - Видел-видел, - ответил старый моряк, пролезая  через  щель  в  заборе
своего садика на улицу, - вы шли по течению с закрытыми бойницами, не  глядя
на встречные суда. Клянусь головой негра, парень, что не надо в наши времена
брезговать приятелями. Друзей на улице не поднимешь.
     Встречая  друга,  неукоснительно  выбрасывай  приветственный  флаг.   Я
осердился, право; будь у меня скобка, я бы  дал  выстрел  по  вашей  носовой
части.
     Ветеран  был,  по-видимому,  раздражен,  и-  я  нашел  нужным  еще  раз
извиниться.
     - Не сердитесь, капитан, я задумался и не видал вас.
     - Мне и самому приходится сегодня крепко думать,  -  ответил  он  более
мягким голосом. - Что вы, например, скажете о моей оснастке?
     И он начал медленно поворачиваться передо мной, жмурясь от солнца;  тут
я  впервые  заметил,  что  Соломон  Спрент  одет  сегодня  с  необыкновенной
тщательностью. На нем был одет голубой камзол из тонкого сукна, по  которому
шло восемь рядов пуговиц. Панталоны были сделаны из той же  материи,  причем
"на коленях красовались большие банты из лент. Жилет-был  из  светло-голубой
материи и отделан маленькими серебряными якорями и обшит  широким  кружевом.
Сапоги были так широки, что казалось, будто Соломон  поставил  свои  ноги  в
ведра. На желтой портупее, надетой через правое плечо, висел кортик.
     - Судно заново покрашено, - сказал  мне  старый  моряк,  подмигивая.  -
Каррамба! Кораблик-то хоть и стар, а воды до сих пор не пропускает.  Что  вы
скажете, если я брошу свой канат на небольшую шхуну и возьму  эту  шхуну  на
буксир?
     - Шкуру!? - воскликнул я, не расслышав.
     - Шкуру? За кого вы меня принимаете? Уличных шкур никогда недолюбливал.
Она - хорошая девка, эдакое  славное,  водонепроницаемое  суденышко,  и  вот
теперь я полагаю отвести это суденышко в гавань.
     - Давно я не слыхал таких приятных вестей, - воскликнул я, - я даже  не
знал, что вы уже помолвлены. Когда же день свадьбы?
     - Тише-тише, дружок, идите медленно и держитесь своей линии.  Вы  вышли
из фарватера и попали в мелкую воду. Я вам не говорил, что я уже помолвлен.
     - Что же вы хотели сказать в таком случае? - спросил я.
     - А то, что я поднял якорь, распустил паруса и готовлюсь направиться  к
ней полным ходом сделать предложение. Видите ли...
     Он снял шапку и, почесав голову, покрытую редкими волосами, прибавил:
     - Девок я видал на своем веку довольно - ив Леванте,  и  на  Антильских
островах. Я говорю о девках, которые с моряками  знакомства  заводят.  Народ
это, так сказать, раскрашенный и норовит больше насчет кармана. Они спускают
свой флаг только после того, как в них бросишь ручную гранату. Но эта  девка
- судно особой постройки. Мне придется лавировать с особой осторожностью,  а
то тебя, того и гляди, пустят ко дну прежде, чем ты  успеешь  завязать  бой.
Что вы скажете на это, а? Должен ли я ее смело атаковать с борта  и  открыть
огонь из малых орудий, или  же  лучше  держаться  на  дальнем  расстоянии  и
приготовиться к долгому и упорному бою?  Ведь  у  вас,  сухопутных  крючков,
языки  склизкие,  точно  салом  намазаны,  вы  умеете  с  девками  тары-бары
разводить, а я моряк, говорить по-вашему не умею. Вот если она захочет выйти
за меня замуж, то я буду с ней делить и бури и непогоды до тех пор, пока сам
ко дну не пойду.
     - Я едва ли могу посоветовать вам что-нибудь в этом деле, - ответил  я.
- У меня еще меньше опыта, чем у вас. Думается мне,  что  вам  следовало  бы
поговорить с нею откровенно, как и подобает честному моряку.
     - Так-так. А она может согласиться или  не  согласиться  -  как  хочет.
Знаете, кто это такая? Это Феба  Даусон,  сестра  кузнеца.  А  теперь  дадим
задний ход и выпьем малую толику настоящего нантского вина перед  уходом.  Я
получил недавно бочонок от приятелей; королю не уплачено за этот бочонок  ни
гроша.
     - Нет, уж с вином-то надо погодить, - ответил я.
     - Разве? Ну, что ж, может быть, вы и правы. Подымайте-ка якоря и  идите
под всеми парусами, вам пора.
     - Но зачем я-то пойду? Я тут ни при чем.
     - Как! Вы ни при чем, ни при...  Соломон  Спрент  не  мог  от  волнения
продолжать и только смотрел на меня глазами, в которых светился упрек.
     - Я был о вас лучшего мнения, Михей. Никак я не думал, что вы  оставите
на произвол судьбы старый, продырявленный  корабль.  Я  думал,  что  вы  мне
окажете помощь и будете обстреливать врага из всех орудий.
     - Но что же вы от меня хотите?
     - Я хочу, чтобы вы мне оказали помощь в  случае  надобности.  Я  возьму
шхуну на абордаж, а вы ее обстреливайте с килевой части.  Если  мне  удастся
захватить  палубу  бак-борта,  вы  должны  занять  штирбот.  Если  я  получу
несколько пробоин, вы должны возобновить огонь и дать мне  время  произвести
починки. Неужели же вы меня оставите, милый человек?
     Морские употребления и метафоры старого моряка не всегда были для  меня
понятны, но что я понимал вполне, так это  то,  что  Соломон  Спрент  желал,
чтобы я во  что  бы  то  ни  стало  сопровождал  его  к  невесте.  От  этого
удовольствия я желал уклониться. Долго  я  толковал  со  старым  моряком,  и
наконец мне удалось ему доказать, что  мое  присутствие  принесет  ему  вред
вместо пользы  и  что  невеста,  ввиду  моего  присутствия,  непременно  ему
откажет.
     - Ладно-ладно, - проворчал он наконец. - Вы, может  быть,  правы.  Я  в
подобного рода экспедициях участвую в первый раз.  Если  обычай  таков,  что
корабли должны сражаться в одиночку,  то  я  сражусь  один.  А  вы  все-таки
плывите со мной в качестве проводника и стойте себе в открытом море, пока  я
буду сражаться. Если я пущусь в бегство, то можете меня пустить ко дну.
     Мне не хотелось идти с Соломоном, так  как  я  продолжал  размышлять  о
планах отца и о той роли, какую я должен играть, но отвязаться от старика не
было никакой возможности. Я решил бросить на время дела и отправиться с ним.
     - Только имейте в виду, Соломон, - сказал я, - через порог  дома  я  не
переступлю.
     -  Ладно-ладно,  товарищ,  поступайте  как  хотите.  А   все-таки   вам
приходится сейчас идти против ветра. Она настороже, потому что  я  ее  вчера
вечером обстреливал и объявил, что учиню  нападение  сегодня  ровно  в  семь
склянок утренней вахты.
     Мы двинулись по улице. Я думал, что Фебе совсем не нужно знать  морские
термины, чтобы догадаться, чего от нее хочет старый Соломон.  Но  вдруг  мой
спутник остановился и, засунув руки в карманы, воскликнул:
     - Ах, чтобы меня нелегкая взяла! А пистолет-то  я  с  собой  и  позабыл
взять!
     - Боже мой! -  воскликнул  я  в  изумлении.  -  Зачем  вам  понадобился
пистолет?
     - Как зачем? А сигналы-то я чем делать буду? Как же это я позабыл  его,
однако? Если на флагманском судне  нет  артиллерии,  то  судно-проводник  не
может знать, что происходит на месте боя. Вот если бы у меня  был  пистолет,
то это другое дело. Как только девка согласилась бы на мое предложение, я бы
дал выстрел из орудия и вы догадались бы, в чем дело.
     - Мы можем обойтись и без сигналов, - ответил я. - Если вы останетесь в
доме надолго, я буду знать, что все благополучно. А если она отвергнет  ваше
предложение, то вы, конечно, не замедлите выйти ко мне.
     - Пожалуй. Впрочем - нет. Я лучше буду махать белым флагом из  бойницы.
Белый флаг будет обозначать, что шхуна спустила свои знамена. Клянусь  всеми
богами, что никогда у меня не билось так сильно сердце, как сегодня. Помню я
первую битву, в которой я участвовал.  Я  тогда  служил  на  старом  корабле
"Лев". И "Льву" пришлось биться с испанском кораблем "Спиритус-Санктус".  На
этом корабле пушки шли в два яруса. Тогда в первый раз  в  жизни  я  услышал
свист ядер, но сердце у меня было спокойнее, чем  теперь.  Что  вы  скажете,
если мы воспользуемся попутным ветром  и  повернем  назад  попробовать  этот
бочонок нантского вина.
     - Ну-ну, будьте мужественны, - ободрил  его  я.  В  это  время  мы  уже
подошли совсем близко к обсаженному тисами коттеджу, за которыми  помещалась
деревенская кузница.
     -  Постыдитесь,  Соломон.  Английские   моряки   никогда   не   боялись
неприятелей, носили ли эти неприятели юбки или нет.
     - Будь я проклят, если английские моряки боятся неприятелей,  -  сказал
Соломон, подбоченясь. - Мы не боимся никого - ни испанца, ни  голландца,  ни
самого черта. До свиданья, товарищ, я прямо иду на абордаж.
     И говоря эти слова, он вошел в  коттедж,  а  я  остановился  у  садовой
калитки, улыбаясь и досадуя в то же время на то, что  мне  мешают  предаться
моим мыслям.
     Как оказалось, моряк одержал без особенного труда полную победу и скоро
- выражаясь его собственным языком - взял в  плен  шхуну.  Стоя  в  саду,  я
слышал  сначала  звуки  его  хриплого  голоса,  а  затем  раздался  громкий,
пронзительный смех, перешедший в тихое  взвизгивание,  означавший,  по  всей
вероятности, что Соломон вступил с врагом в рукопашную. Затем водворилось на
некоторое время молчание, и, наконец, в окне показался белый платок. Платком
размахивала сама Феба. Это была хорошая, добрая девушка, и  я  был  сердечно
рад, что старый моряк нашел себе такую надежную спутницу жизни.
     Итак, один из моих друзей прочно устраивался на всю жизнь. Другой  друг
сказал мне, что я напрасно гублю свои лучшие годы, живя в  деревне.  Третий,
наиболее уважаемый мною из всех, прямо посоветовал  мне  принять  участие  в
восстании, если только к этому представится удобный случай. Что  я  выиграю,
если  откажусь  от  этого?  Я  буду  опозорен,  если  мой  престарелый  отец
отправится на войну вместо меня. Да и зачем  мне  отказываться?  Мне  всегда
хотелось посмотреть на Божий мир и людей, а  теперь  представлялся  к  этому
такой удобный случай. Мои желания совпадали с желаниями отца, а желания отца
совпадали с желаниями друзей.
     Вернувшись домой, я обратился к отцу и сказал:
     - Батюшка, я готов ехать туда, куда вы прикажете.
     - Да будет прославлен Господь! - торжественно  воскликнул  отец.  -  Да
охранит он твою юную жизнь и да утвердит он  твое  юное  сердце  в  верности
святому делу.
     Таким-то образом,  дорогие  мои  внуки,  я  принял  чрезвычайно  важное
решение и вследствие этого очутился в  самой  середине  распри,  раздиравшей
страну.


     Глава VII
     ВСАДНИК, ПРИБЫ