н красивой рапирой с
серебряной рукоятью. Говоря, он ковырял  в  зубах  зубочисткой,  вместо  "о"
произносил "а", вследствие чего его речь производила странное впечатление. В
то время как мы рассматривали этого нашего незнакомца, он спокойно уселся на
лучшее кресло, обитое тафтой, и начал расчесывать парик изящным гребешком из
слоновой кости. Гребешок он достал из небольшого атласного мешочка,  который
висел у него на поясе около рапиры.
     - Сохрани нас Боже от деревенских гостиниц, - заговорил он.  -  Повсюду
мужики, шум, гам. Нет ни чернил, ни жасминовой воды, ни  других  необходимых
вещей. Туалет приходится делать в общей комнате; как это вам покажется! Сидя
в провинциальной гостинице, вы думаете, что попали в страну Великого Могола.
Ха-ха-ха!
     - Когда вы доживете до моих лет, молодой сэр,  вы  перестанете  бранить
хорошие провинциальные гостиницы, - сухо заметил Саксон.
     - Весьма возможно, весьма возможно, сэр! -  ответил  франт,  беззаботно
смеясь. - Но во всяком случае теперь, в моих годах, я  чувствую  себя  очень
скверно в пустынях Вельдшира и в брутонской гостинице. Слишком уж это резкая
перемена в сравнении  с  Пэль-Мэлем.  Ах!  Ресторан  Понтана!  А  "Кокосовое
дерево", что это за прелесть! Эге! Да вон несут и херес. Откупорьте бутылку,
моя прелестная Геба, и пришлите нам слугу с чистыми  стаканами.  Я  надеюсь,
что эти джентльмены сделают мне честь и выпьют со мною. Позвольте вам, сэры,
предложить понюхать табачку Ай, ай! Вы,  кажется,  смотрите  внимательно  на
табакерку? Не правда ли, какая хорошенькая вещичка?  Мне  подарила  ее  одна
титулованная дама, имени которой я не назову. Если  бы  я  сказал,,  что  ее
титул начинается с буквы "Д", ее имя с буквы "С", то дворянин, бывающий  при
дворе, пожалуй, догадался бы, кто она такая.
     Хозяйка подала чистые стаканы и ушла.  Децимус  Саксон  выбрал  удобный
момент и последовал за нею.  Сэр  Гервасий  Джером  продолжал  пить  вино  и
болтать с нами о разных предметах. Говорил он  свободно,  весело,  точно  мы
были его старинные знакомые.
     - Черт возьми! Кажется, я спугнул вашего товарища? - произнес он.  -  А
может быть, он отправился охотиться за толстой вдовушкой?  По-видимому,  ему
не совсем понравилось, что я поцеловал ее  около  двери.  А  между  тем  это
простая вежливость, которую я оказываю решительно всем женщинам.  Ваш  друг,
впрочем, таков, что, глядя на него, больше думаешь о Марсе,  чем  о  Венере.
Впрочем, нельзя забывать и того, что поклонники  Марса  находятся  всегда  в
хороших отношениях и с названной богиней. А судя по наружности вашего друга,
он,.должно быть, самый настоящий старый воин.
     - Да, - ответил я. - Он много служил за границей.
     - Ага! Вам  везет.  Вы  едете  на  войну  в  обществе  такого  опытного
кавалера. Я предположил, что вы едете  на  войну,  потому  что  вы  одеты  и
вооружены таким образом, что мое предположение вполне естественно.
     - Мы действительно едем на запад, - ответил я сдержанно.  В  отсутствие
Саксона я боялся много разговаривать.
     - Зачем же вы туда едете? - продолжал спрашивать  молодой  дворянин.  -
Хотите ли вы, рискуя своей жизнью, защищать корону короля Якова, или  же  вы
соединяете свою судьбу с  этими  плутами  из  Девоншира  и  Сомерсета?  Черт
возьми! Как я ни уважаю вас, господа,  но  я  не  стал  бы  на  вашем  месте
защищать ни короля, ни этих шутов.
     - Смелый вы человек,  -  ответил  я.  -  Разве  можно  высказывать  так
откровенно  свои  мнения  в  деревенском   трактире?   Вот,   например,   вы
непочтительно отзываетесь о короле: стоит кому-нибудь сделать на  вас  донос
ближайшему мировому судье, и ваша свобода, а то  и  ваша  жизнь  окажутся  в
опасности.
     Наш новый знакомый постучал пальцами об стол и воскликнул:

     - Свобода и жизнь для меня стоят не более апельсиновой  корки!  Сожгите
меня, если бы я не хотел перекинуться  несколькими  словами  с  каким-нибудь
неуклюжим деревенским  судьей.  Судья  этот,  наверное,  окажется  отчаянным
дуралеем, которому всюду грезятся паписткие  заговоры.  В  конце  концов  он
посадил бы меня в тюрьму, и я очутился бы в положении героя  поэмы,  недавно
сочиненной Джоном Драйдером. Прежде, в дни якобитов. мне не раз  приходилось
отсиживать за стычки с полицией. Но тут будет гораздо более серьезная драма.
Меня будут обвинять в государственной измене: на  сцену  появятся  эшафот  и
топор. Разве это не прелесть?
     - А в качестве пролога к этой драме вас подвергли бы пытке раскаленными
щипцами, - сказал Рувим. - Вот уж никогда не видал человека такого, как  вы,
который хотел бы быть казненным!
     - Разнообразие необходимо, - произнес сэр Гервасий, наливая в  стаканы.
- Сперва, господа, выпьем за девушек, которые близки нашим сердцам. А  затем
выпьем за сердца, близкие к женщинам.  Война,  вино  и  женщины  -  вот  что
главное. Без этого жизнь была бы невыносимой. Однако вы не ответили  мне  на
мой вопрос.
     - Скажу вам откровенно, сэр, - ответил я, - вы с нами вполне  искренни,
но я не могу ответить вам прямо на ваш вопрос без разрешения того господина,
который только что вышел из комнаты. Наша краткая беседа очень  приятна,  но
теперь опасное время. Поспешная откровенность может привести к раскаянию.
     - Эге, да это сам Даниил возродился! - воскликнул наш новый знакомый. -
Из таких юных уст я слышу такие древние слова. Я пари держу, что вы на  пять
лет моложе меня, окаянного повесы,  и  однако,  вы  говорите  как  все  семь
мудрецов Греции. Знаете что, возьмите меня к себе в лакеи!
     - В лакеи? - воскликнул я.
     - Ну да, лакеем, слугой. Я в своей жизни имел столько слуг, что  теперь
пришла и моя очередь сделаться слугою. А лучшего, чем вы, барина  мне  и  не
нужно. Но, ей-Богу, поступая на место, я должен описать вам свой характер  и
рассказать все, что я умею  делать.  Плуты,  которых  я  нанимал,  поступали
всегда таким образом.  По  правде  сказать,  я,  впрочем,  редко  слушал  их
рассказы.  Что  касается  честности,  кажется,  я  довольно  честен.  Теперь
трезвость: полагаю, что Анания, Азария и Мисаил меня бы не признали. Надежен
ли я? Кажется - да. Постоянен ли? Гм!.. гм!.. Да, я постоянен,  как  флюгер.
Благими намерениями я вообще, молодой  человек,  преисполнен,  но  намерений
этих не исполняю. Такие мои недостатки. Во-первых,  у  меня  крепкие  нервы,
если не считать иногда тошноты по утрам. Я очень весел. Тут  я  каждому  дам
вперед. Я умею танцевать сарабанду, менуэт и  коранто.  Я  умею  драться  на
рапирах, ездить верхом и петь французские песенки. Великий Боже!  Кто  когда
слыхал о таком образованном лакее! В пикет я играю,  как  никто  в  Лондоне.
Так, по крайней мере, сказал сэр Джордж Эридж, когда я выиграл у него тысячу
фунтов в Грум-Партере. Но чувствую сам, что все эти достоинства бесполезные.
Чем  же  мне  похвалиться?  Ах,  черт  возьми,  я  совсем  было  позабыл!  Я
великолепно умею варить пунш  и  жарить  курицу  на  вертеле.  Конечно,  это
немного, но зато я умею это делать хорошо.

     - Право, добрый сэр, - ответил я с улыбкой, - все эти ваши совершенства
никуда не годятся для того места, которое вы ищите. Но вы, конечно,  шутите.
Неужели вы серьезно можете снизойти до этого положения?
     - Совсем не шучу, совсем не шучу! - воскликнул он серьезно. - "Мы  люди
и нисходим в ничто", - как сказал Виль Шекспир. Одним словом, если вы хотите
хвастаться  тем,  что  у  вас  в  услужении  состоит  сэр  Гервасий  Джером,
знаменитый   рыцарь   и   единственный   владелец   Бимам-Фордского   парка,
приносившего четыре тысячи фунтов годового дохода, то  имейте  в  виду,  что
этот  сэр  Гервасий  продается.  Купить  его  может  тот,  кто  ему   больше
понравится. Скажите только слово,  мы  потребуем  другую  бутылку  хересу  и
заключим сделку.
     - Но если у вас действительно есть такое прекрасное имение, - сказал я,
- то зачем вы хотите идти на такую низкую должность?
     - Виноваты в этом жиды, - жиды, о мой хитрый, но медленный в  понимании
господин! Все десять колен израилевых обрушились на меня. Жиды меня травили,
преследовали, вязали по рукам и  по  ногам,  грабили  и,  наконец,  ограбили
начисто. Подобно Агагу, царю амалекитян, я попал в руки  избранного  народа.
Все мое отличие от Агага заключается в том, что евреи разрубили на куски  не
меня самого, а мое имение.
     - Так, значит, вы потеряли все? - спросил Рувим,  слушавший  рассказ  с
широко открытыми глазами.
     - Ну нет, не все, ни под каким видом не все! - воскликнул сэр  Гервасий
с веселым смехом. - У меня остался еще один золотой Иаков. Да еще  одна  или
две гинеи в кармане. На пару бутылок хватит. Кроме того, у меня есть  рапира
с серебряной  рукоятью,  кольца,  золотая  табакерка  и  часы,  купленные  у
Томпиона, под вывескою Трех Корон. Часы эти, держу пари, стоят не менее  ста
фунтов. Затем вы на моей особе видите остатки прежнего величия. Но  все  это
стало уже очень тускло и бренно, как добродетель  служанки.  А  вот  в  этом
мешочке я берегу все то, при помощи чего я поддерживаю красоту  и  изящество
своей бренной особы. Недаром  же  я  считался  одним  из  первых  щеголей  в
Сен-Джемском парке. Вот глядите: это французские ножницы,  это  щеточка  для
бровей, а вот - коробочка с зубочистками,  банка  с  белилами,  мешочек  для
пудры, гребешок, пуховка и пара башмаков с красными подошвами. Чего человеку
желать еще больше! Да еще, кроме того, я имею веселое сердце, сухую глотку и
готовую на все руку. Вот и все мои запасы.
     Мы с Рувимом смеялись, слушая, как сэр  Гервасий  перечислял  предметы,
спасенные им от крушения. Он, видя наше веселье,  развеселился  сам  и  стал
громко, раскатисто хохотать.
     -  Клянусь  мессой!  -  воскликнул  он.  -  Мое  богатство  никогда  не
доставляло мне такого удовольствия, как мое разорение. Наливайте-ка стаканы!
     - О нет! Мы больше не будем пить, - сказал я. -  Нам  придется  сегодня
вечером отправляться в дорогу.
     Я боялся пить более, потому что нам двум, привыкшим  к  скромной  жизни
деревенским ребятам, нечего было и думать угнаться за этим опытным кутилой.
     - Да неужели? - удивленно воскликнул он.  -  А  я-то  именно  и  считал
предстоящее вам путешествие тем, что французы называют raison de plus.  Хоть
бы ваш длинноногий приятель вернулся, что ли. Я даже не прочь от того, чтобы
он разрубил мне мое дыхательное горло в наказание за то, что я  ухаживал  за
его вдовой. Я готон пари держать. что он  не  из  тех,  которые  убегают  от
выпивки Черт возьми эту вельдширскую пыль! Никак не могу освободить  от  нее
гной парик!
     - А пока мой товарищ вернется, сэр Герваснй, - сказал я. -  пожалуйста,
расскажите, если только  это  нам  нетяжело,  как  это  стряслось  над  нами
несчастие, которое вы переносите с таким философским спокойствием?
     - Старая история! - ответил он, обмахивая табак  с  обшитого  кружевами
батистового  носового  платка.   -   Старая-старая   история!   Мой   добрый
гостеприимный отец. баронет, жил  постоянно  в  деревне  и  нашел,  по  всей
вероятности, что кошелек у него слишком  туг.  И  вот  он  отправил  меня  в
столицу, чтобы сделать из меня человека, как он  говорил.  Ко  двору  я  был
представлен совсем молодым мальчиком, и так как у меня был  дерзкий  язык  и
развязные манеры, то на меня обратила внимание королева, и я был  произведен
в пажи. На этой должности я оставался, пока не вырос, а затем уехал к отцу в
деревню Но черт возьми! Скоро я почувствовал, .что снова должен возвращаться
в Лондон. Я слишком привык к веселой придворной жизни,  и  отцовский  дом  в
Бетальфорде казался мне скучным,  как  монастырь.  Я  вернулся  в  Лондон  и
сошелся там с веселыми ребятами. В нашей компании были такие люди. как Томми
Лаусон, лорд Галифакс, сэр  Джансер  Лемарк,  маленький  Джордж  Чичестер  и
старый Сидней Годольфин из министерства финансов. Да, Годольфин, несмотря на
свои степенные  манеры  и  умение  составлять  замысловатые  бюджеты,  любил
покутить с молодежью. Он присутствовал так же охотно на петушинных боях, как
и в комитете изыскания новых средств. Ах, веселая это была жизнь, покуда она
тянулась! И будь у меня еще другое состояние, я бы и его спустил  вот  точно
таким же манером. Это, знаете, такое же чувство, точно слетаешь на санках  с
ледяной горы. Сперва человек спускается довольно медленно и воображает,  что
может взобраться снова наверх или  остановиться.  А  затем  вы  мчитесь  все
быстрее и быстрее и слетаете на дно,  где  и  терпите  крушение  около  скал
разорения Четыре тысячи годового дохода было...
     - И неужели же вы прожили  четыре  тысячи  фунтов  годового  дохода?  -
спросил я.
     - Черт возьми, молодой человек! Вы говорите об  этой  ничтожной  сумме,
как о каком-то несметном богатстве. Да но всей нашей компании  я  был  самый
бедный! Не только Ормонд или Букингам с их двадцатьютысячными  доходами,  но
даже шумливый Дик Тальбот мог меня заткнуть за пояс. Но, как я ни был беден,
я должен был иметь собственную карету, запряженную четверкой, дом в  городе,
лакея в ливрее и конюшню, набитую битком лошадьми. Я шел за модой, я  должен
был иметь собственного поэта и бросать ему гинеи пригорошнями за  то,  чтобы
он посвящал мне свои стихотворения.  Бедный  парень,  наверное,  он  один  и
жалеет о моем разорении. Наверное, его сердце стало так же тяжело, как и его
стихи, когда он узнал о моем отъезде. Я возблагодарю Бога, если ему  удалось
заработать несколько гиней, написав на меня  сатиру.  Эта  сатира  нашла  бы
хороший  сбыт  среди  приятелей.  Боже  мой!  Ведь   мои   утренние   приемы
прекратились и куда денется  весь  этот  народ,  который  я  принимал?  Меня
посещал и  французский  сводник,  и  английский  скандалист,  и  нуждающийся
литератор, и непризнанный изобретатель. Я никого  из  них  не  отпускал  без
подачки. Вот теперь я от них благополучно отделался. Горшок с медом  разбит,
и мухи разлетелись.
     - Ну, а ваши благородные друзья? - спросил я. - Неужели никто из них не
пришел вам на помощь в несчастье?
     - Ну, как сказать! Во всяком случае, я  не  имею  права  жаловаться,  -
произнес сэр Гервасий. - Все это в большинстве случаев отличные ребята. Если
бы я захотел, чтобы они надписывали бланки на моих векселях,  то  каждый  из
них проделывал бы эту операцию до тех пор, пока мог держать в руках перо. Но
черт меня возьми! Не люблю я злоупотреблять товарищами. Они могли бы,  кроме
того, найти мне какую-нибудь должность, но в этом  случае  мне  пришлось  бы
играть вторую скрипку. А я уж привык быть на  первом  месте  и  дирижировать
оркестром. В чужой среде я готов занять какое угодно место,  хотя  бы  самое
низменное. Но столица - другое дело. Я хочу, чтобы в столице память обо  мне
сохранилась неприкосновенной.
     - Вот вы говорили, что хотите поступить в слуги,  -  сказал  я.  -  Это
совершенно немыслимо. Мой друг ведь только шутил. Мы -  простые  деревенские
люди и в  слугах  нуждаемся  так  же  мало,  как  в  поэтах,  о  которых  вы
рассказывали. С другой стороны, если вы хотите примкнуть к  нашей  компании,
мы возьмем вас с собою. Вы будете делать дело  куда  более  подходящее,  чем
завивание парика или приглаживание бровей.
     - Ну-ну, мой друг! - воскликнул молодой дворянин. - Не говорите с таким
преступным легкомыслием о тайнах туалета. Я, напротив, нахожу, что вам  было
бы очень полезно ознакомиться с моим гребешком из слоновой кости. Знаменитая
прохладительная вода Морери, так прекрасно очищающая кожу, тоже принесла  бы
вам большую пользу. Я сам всегда употребляю эту воду.
     - Я очень вам обязан, сэр, - ответил Рувим, -  но  нам  не  нужно  воды
Морери. Мы привыкли  довольствоваться  обыкновенной  водой,  посылаемой  нам
Провидением.
     - А что касается париков, -  добавил  я,  -  то  парик  дан  мне  самой
госпожой природой, и менять его я не намерен.
     Щеголь поднял свои белые руки к потолку и воскликнул:
     - Готы! Варвары! Настоящие варвары! Но я слышу в коридоре тяжелые  шаги
и звяканье оружия. Если не ошибаюсь, то  это  ваш  друг,  рыцарь  с  гневным
характером.
     И действительно, это был Саксон. Он вошел в комнату и объявил нам,  что
лошади готовы и что пора ехать. Отведя в сторону Саксона,  я  рассказал  ему
шепотом, что произошло между нами и незнакомцем. А затем я привел ему те  же
соображения, в силу которых я счел возможным пригласить сэра Гервасия  ехать
с нами. Выслушав меня, старый солдат нахмурился.
     - Что нам делать с таким щеголем?  -  проворчал  он.  -  Военная  жизнь
трудна. Придется терпеть очень многое. Он для этого не годится.
     - Но вы же сами сказали, что Монмауз нуждается во всадниках, -  ответил
я, - а это, по-видимому, опытный рыцарь.  По  всей  видимости,  это  человек
отчаянный и готовый на все. Почему бы нам его не завербовать?
     - Сомневаюсь я, вот что! - сказал Саксон. - Видали вы  этакие  красивые
подушечки? На вид очень хороши,  а  набиты  отрубями  и  всякой  дрянью.  Не
оказался бы и этот молодец такой же подушечкой. А впрочем, что  же,  возьмем
его, пожалуй. Уже  одно  его  имя  сделает  его  желанным  гостем  в  лагере
Монмауза. Я слышал, что претендент очень недоволен равнодушием  к  восстанию
дворянства.
     Я, продолжая говорить шепотом, сказал:
     - Мы в брутонской гостинице нашли нового товарища, а я боялся  другого,
а именно, что один из нас застрянет в Брутоне.
     - Ну нет,  -  улыбнулся  Саксон,  -  я  подумал  хорошенько  и  изменил
намерение, об этом, впрочем, поговорим после...  -  И,  обращаясь  к  новому
товарищу, он громко произнес: - Итак, сэр Гервасий Джером, вы едете с  нами.
Мне это очень приятно, но вы должны дать слово, что ранее суток вы не будете
спрашивать о том, куда мы едем. Согласны на это условие?
     - От всего сердца, - воскликнул сэр Гервасий.
     - В таком случае надо выпить стаканчик для закрепления союза, -  сказал
Саксон, поднимая стакан.
     - Я пью за здоровье всех  вас,  -  ответил  щеголь,  -  да  здравствует
честный бой, и да победят достойные победы!
     - Donnerblitz, молодой человек, - сказал Саксон,  -  я  вижу,  что  под
вашими красивыми перышками  скрывается  мужественная  душа,  и  начинаю  вас
любить. Дайте мне вашу руку.
     Громадная темная лапа наемного солдата схватила деликатную руку  нашего
друга, и товарищеский союз был заключен.
     Затем мы уплатили по счету и сердечно распростились  с  вдовой  Гобсон.
Мне показалось, что она при этом глядела на Саксона не то с упреком,  не  то
ожидая чего-то. Затем мы сели на лошадей и двинулись в путь.  Толпа  горожан
глядела на нас и кричала "ура", провожая в путь-дорогу.


     Глава XIV
     ХРОМОЙ ПАСТОР И ЕГО ПАСТВА

     Ехать нам  пришлось  через  Касль-Кэри  и  Самертон.  Это  -  маленькие
городки, расположенные в чрезвычайно живописной  местности.  На  дороге  нам
попадались красивые рощи, богатые пастбища и луга, орошенные реками. Долины,
посреди которых проходит дорога, великолепны и обильны  растительностью.  От
пагубного действия ветров они защищены  длинными  отлогими  горами,  которые
также возделаны с необычайным тщанием.  Изредка  мы  проезжали  мимо  старых
замков; вокруг их башен росли  тисы,  а  то  вдруг  из-за  деревьев  на  нас
выглядывали черепичные крыши помещичьих домов. Это  были  летние  резиденции
аристократических семейств. В тех случаях, когда нам  приходилось  проезжать
близко от этих домов, мы замечали тогда в их домах щели или трещины - свежее
воспоминание  о  недавно  пережитых  страной  гражданских   войнах.   Хорошо
известно, что по этой дороге прошел со своими войсками Фэрфакс, и следы  его
путешествия были заметны повсюду. Если бы мой отец ехал с нами, он, конечно,
сумел бы оправдать все эти неистовства пуритан.
     Дорога была положительно  залита  толпами  крестьян.  Шли  они  в  двух
направлениях. Одни двигались, как и  мы,  с  востока  на  запад,  другие  же
направлялись с запада на