ам было делать с этой решительной дамой, живущей в болоте? В  доме
нам остаться было необходимо, кругом была открытая местность,  и  спрятаться
было некуда. А девочка упорно гнала нас  вон.  Она  обнаруживала  храбрость,
которая положительно устыдила бы Монмауза.
     - Ты, кажется, торгуешь молоком, - сказал Рувим, -  мы  устали,  и  нам
хочется пить. Мы и пришли к тебе, чтобы попить молока.
     Девочка вся расцвела и, улыбаясь, воскликнула:
     - Да неужто? Но вы мне должны заплатить за это. Бабушке всегда  платят.
Ай-ай, вот отлично-то! Вот хорошо-то!
     Она вскарабкалась на стул, схватила крынку и налила две большие кружки,
стоявшие на столе.
     - Это будет стоить пенни! - заявила она вежливым тоном.
     Забавно было глядеть на эту маленькую хозяйку, как она прятала  в  свой
карман  данную  ей  монету.  На  ее  невинном  личике   сияли   гордость   и
удовольствие. Она гордилась тем, что делает дела в отсутствие своей бабушки.
Мы взяли кружки с молоком, открыли ставню и сели около окна. Нам нужно  было
наблюдать, когда пойдет мимо Деррик.
     - Ради Бога, пей как можно медленнее, - шепнул мне Рувим,  -  нам  надо
как можно медленнее пить молоко, а то она нас опять погонит.
     - Ну ладно, - ответил я, - теперь мы уплатили пошлину, и  она  позволит
нам посидеть здесь.
     Но девочка, слышавшая мои слова, заявила непреклонным тоном:
     - Нет-нет, как выпьете молоко, так сейчас же уходите.  Я  рассмеялся  и
воскликнул:
     - Ну скажи, пожалуйста, слыхано ли, чтобы два взрослых воина стеснялись
до такой  степени  крохотной  куколки?  Слушай,  малютка,  я  с  тобой  буду
торговаться. Получай шиллинг. Я покупаю у тебя  все  молоко,  которое  здесь
стоит. Мы будем сидеть здесь и пить молоко. Ладно, что ли?
     - Ну, что же! - ответила девочка. - И хорошо. А если вы  хотите,  чтобы
было еще больше молока, то я принесу. Наша корова Джинни гуляет  по  болоту.
Она сейчас придет, и я буду ее доить.
     - Нет-нет, Боже упаси, нам больше молока не нужно! - воскликнул  Рувим.
- Ведь это может кончиться тем, что нам придется покупать  корову.  А  скажи
мне, маленькая девочка, где твоя бабушка?
     - Бабушка ушла в город, - ответил ребенок, - к нам пришли гадкие люди в
красных камзолах и с ружьями. Они все воруют и дерутся. Вот бабушка и  ушла,
чтобы их прогнать. Бабушка все устроит.
     - А мы, моя птичка, как раз с этими людьми в красных камзолах и  воюем,
- сказал я, - мы пришли, чтобы защищать тебя и  бабушкин  дом.  При  нас  не
посмеют ничего украсть.
     - В таком случае оставайся и сиди,  -  важно  сказала  девочка  и  живо
вскарабкалась ко мне на колени, - какой ты большой мальчик!
     - А почему же я не мужчина? - спросил я.
     - Ну, у мужчин есть борода, а у тебя - нет. Вот у  моей  бабушки  и  то
больше волос на подбородке, чем у тебя. И кроме того,  ты  пьешь  молоко,  а
молоко пьют только мальчики. Мужчины пьют сидр.
     - Ну, если я мальчик, так я буду твоим женихом, - сказал я.
     Девочка тряхнула своими кудрями и воскликнула:
     - Да неужели? А я еще не  собираюсь  жениться.  Впрочем,  у  меня  есть
жених. Это Джайльз Мартин из Гомауча. Ах какое у тебя  хорошенькое  железное
платьице! А сабля у тебя большущая. И зачем эти люди носят такие сабли? Ведь
от сабель больно, а разве можно делать больно людям? Все люди братья.
     - Почему же все люди - братья, маленькая хозяйка? - спросил Рувим.
     - Потому, что бабушка сказала, что все люди -  дети  великого  Отца,  -
ответила девочка, - а если у них один отец, то зачем же драться,  не  правда
ли?
     Рувим, глядевший в окно, сказал:
     - Каково, Михей?  "Из  уст  младенцев  сосущих  сотворил  Себе  хвалу".
Помнишь?
     Девочка стала у меня на коленях  и  стала  дергать  стальную  каску.  Я
сказал:
     - А знаешь, малютка, ты редкий болотный цветок. Право, Рувим,  как  это
странно! Здесь, в этих местах, собирались тысячи христиан! И собирались они,
чтобы уничтожить друг друга. И  вот  между  этими  двумя  лагерями  безумцев
появился голубоглазый херувим, и лепечет этот херувим святую  истину  любви.
Если бы мы могли почувствовать эту истину,  то  разошлись  бы  по  домам  со
смягченным сердцем и здоровые.
     - Да, - ответил  Рувим,  -  нужно  прожить  только  один  день  с  этим
ребенком, чтобы получить навсегда отвращение к военной службе. По ее  словам
выходит, что солдат близкая родня мяснику.
     - Но ведь и мясники, и солдаты нужны - без них не обойдешься, - ответил
я, пожимая плечами, - кто возложил руку на  плуг,  не  должен  оглядываться.
Однако, Рувим, кажется, я вижу человека, которого мы поджидали. Гляди-ка,  в
тени вон тех деревьев мелькает человеческая фигура.
     - Да-да, это он! Конечно, он! - воскликнул Рувим, выглядывая в окно.
     Я взял девочку с колен и посадил ее в углу, сказав при этом:
     - Ну, малютка, сиди здесь. Будь умницей и не шуми. Ладно, что ли?
     Девочка важно надула  розовые  губки  и  кивнула.  Рувим,  продолжавший
стоять у окна и глядевший на дорогу, воскликнул:
     - Гляди-ка, гляди-ка! И идет-то он, словно крадется, точно  лисица  или
какое другое хищное животное.
     И действительно, эта худощавая  черная  фигура  производила  неприятное
впечатление. Деррик шел быстрой, крадущейся походкой и напоминал жестокое  и
лукавое  животное.  Он  пробирался  под  малорослыми  деревьями  и   ветлами
скользящей, крадущейся походкой.  Из  Бриджуотера  его  увидеть  было  очень
трудно. От города он был уже далеко и  мог  бы,  кажется,  выйти  из  своего
прикрытия, но он не делал этого из предосторожности. Когда он  поравнялся  с
домом, мы оба выскочили на дорогу и загородили ему путь.
     Однажды в Эмсворте я  слышал,  как  пуританский  священник  описывал  в
проповеди внешность сатаны. Жаль, что этот почтенный человек не был вместе с
нами! Если бы он взглянул на Деррика, ему не пришлось бы, сочиняя  внешность
сатаны,  прибегать  к  своей  фантазии.  Темное  лицо  изменника   покрылось
болезненной бледностью. Дышал  он  тяжело  и  нервно,  а  глаза  его  метали
ядовитый огонь. Он оглядывался по сторонам, очевидно, соображая,  нельзя  ли
убежать. Одно мгновение он схватился было за рукоять  сабли,  но  тотчас  же
оставил намерение пробить себе путь.  Затем  он  оглянулся  назад,  но  ведь
возвращаться назад значило идти к тем людям, которых он  предал!  И  вот  он
стоял перед нами угрюмый, неподвижный,  с  опущенной  головой  и  беспокойно
бегающими глазами. В этот момент он олицетворял собою измену.
     - Мы вас ждали здесь, мэстер Деррик, - сказал я.  -  Теперь  вы  должны
идти обратно с нами в город. Он ответил прерывающимся, хриплым голосом:
     - На каком основании вы меня арестуете? Где ваши  полномочия?  Кто  вам
позволил совершать насилия над  людьми,  гуляющими  по  большим  королевским
дорогам?
     - Я действую по приказанию своего полковника, - ответил я кратко. -  Вы
обвиняетесь в том, что были сегодня утром в лагере Фивершама.
     - Это ложь! - бешено воскликнул он. - Я  просто  гуляю  и  дышу  свежим
воздухом.
     - Нет, неправда, - произнес Рувим,  -  я  видел,  как  вы  возвращались
оттуда.
     - Всем известно, - с горечью воскликнул Деррик,- почему мне  расставили
эту западню. Вы нарочно сделали на меня донос.  Я  вам  мешал  ухаживать  за
дочерью мэра. Но кто вы такой, как вы смеете поднимать на нее ваш  взор?  Вы
бродяга, человек без определенных занятий, пришедший неизвестно откуда.  Как
вы осмеливаетесь срывать цветок, который вырос среди нас? Что общего  имеете
вы с нею или с нами, отвечайте?
     - Теперь мне не приходиться рассуждать с вами об этом. Если угодно,  то
мы поговорим в более удобное время и в более удобном месте об этом предмете,
- спокойно сказал Рувим, - а теперь извольте отдать вашу  саблю  и  идите  с
нами в лагерь. Я вам обещаю сделать все, зависящее от меня, чтобы спасти вам
жизнь. Если же выиграем сражение сегодня, то ваше шпионство не принесет  нам
вреда. Оно, впрочем, не принесет нам вреда и  в  противном  случае:  оба  мы
будем на том свете.-
     - Благодарю вас за ваше доброе покровительство, - ответил Деррик тем же
холодным, злобным тоном.
     Он отстегнул саблю и, медленно приблизившись к моему товарищу, подал ее
ему левой рукой, говоря:
     - Передайте это от меня в подарок мисс Руфь. А затем, внезапно выхватив
нож, он всадил его моему приятелю в бок, проговорив:
     - Передайте ей, кстати, и это!
     Сделано это было в одно мгновение. Я не успел прийти на помощь  Рувиму,
так как догадался о злобном намерении шпиона только после того, как приятель
со стоном рухнул на землю. Нож со звоном упал на дорогу к моим ногам. Злодей
испустил дикий ликующий вопль и отскочил назад, избегая моего кастета. Затем
он повернулся и во весь дух бросился  бежать  по  дороге  к  неприятельскому
лагерю. Он был куда проворнее меня, да и одет был более легко, но зато шаг у
меня был крупнее, и я его стал  догонять.  Скоро  Деррик  убедился,  что  не
отделается от меня. Дважды он ускорял быстроту,  как  заяц,  спасающийся  от
собаки, и дважды мой палаш свистал над самым его ухом. О  сострадании  я  не
помышлял. Для меня этот человек был ядовитой змеей, укусившей на моих глазах
моего друга. Я не помышлял о сострадании, а он знал, что я его не пощажу.
     Наконец, видя, что я его совсем догоняю, слыша мое  дыхание,  он  вдруг
поворотил в сторону и прямо бросился в  предательскую  грязь,  в  болото.  Я
последовал за  ним.  Сперва  грязь  доходила  нам  до  щиколоток,  затем  мы
погрузились в нее по колени и, наконец, по пояс. И тут-то  я  догнал  его  и
занес палаш, чтобы поразить негодяя.
     Но, милые дети, этому человеку не суждено было  погибнуть  человеческой
смертью. Он погиб, как и жил, подобно пресмыкающейся гадине. В то время  как
я стоял над ним с поднятым палашом, он вдруг на моих глазах в одно мгновение
провалился в болото, и темная тина сомкнулась над его головой. При  этом  не
появилось ни зыби, ни тины: исчезновение  это  произошло  внезапно  и  тихо,
точно какое-то болотное чудовище схватило его и утащило в глубину!
     И в то время, когда я стоял, глядя на пучину, на месте, где  провалился
Деррик, появился и лопнул большой пузырь. А затем все пришло снова в прежний
вид. Передо мною простиралась зеленая пучина, похожая на  царство  смерти  и
разрушения. Не могу вам  сказать,  почему  это  произошло.  Нечаянно  ли  он
провалился в болото, или в отчаянии сам хотел утопиться  -  так  и  осталось
неизвестным. Знаю только, что кости этого изменника  и  доднесь  покоятся  в
великом Седжемурском болоте.
     Кое-как выбравшись на дорогу, я поспешил к месту, где  лежал  Рувим.  Я
наклонился над раненым. Нож прошел через кожу, которая  соединяла  кольчугу,
кровь лилась не только из раны, но сочилась из крепко сжатых губ.
     Я дрожащими пальцами развязал  ремни,  снял  латы  и  дрожащими  руками
прижал платок к ране, чтобы остановить кровотечение. Рувим  внезапно  открыл
глаза и спросил:
     - Надеюсь, ты не убил его, Михей?
     - Нет, Рувим, сам Бог поразил его, - ответил я.
     - Бедный малый, я понимаю, почему он озлобился, - пробормотал раненый и
затем впал в бессознательное состояние.
     Я стоял перед ним на коленях. Лицо его было бледно как  мел,  дышал  он
тяжело, а я думал о той любви, которую он всегда оказывал мне и которую  так
мало я заслужил, о его простом, добродушном характере. Я, дети мои, не очень
чувствительный человек, но признаюсь вам, что тогда мои слезы смешивались  с
кровью Рувима.
     Случилось так, что Децимус Саксон улучил время подняться на колокольню.
Он взял зрительную трубу и увидел, что у  нас  происходит  что-то  неладное.
Саксон немедленно взял с собою хирурга, отряд солдат  и  поспешил  на  место
происшествия. Когда помощь прибыла, я  продолжал  стоять  на  коленях  возле
Рувима и делать все, что делают несведущие в медицине  люди  для  облегчения
страданий ближнего. Рувима немедленно отнесли в хижину,  и  доктор,  сильный
мужчина с серьезном лицом, стал осматривать рану. Наконец он произнес:
     - Рана едва ли опасна.
     Я возликовал и чуть не бросился доктору на шею. А он продолжал:
     - Случай, впрочем, не пустячный. Лезвие скользнуло по ребру  и  немного
задело легкое. Надо его везти в город.
     - Слышите, что он говорит? - ласково спросил Саксон.  -  А  доктор  это
такой человек, что с его мнением надо считаться. Мой любимый поэт про врачей
говорил:

     Военный врач, наш друг и брат.
     Полезней тысячи солдат.

     Слышите, Кларк! Будьте повеселее;  ведь  вы  были  как  полотно,  можно
подумать, что кровь течет не из Рувима, а из вас. А где же Деррик?
     - Утонул в болоте, - ответил я.
     - И прекрасно. У нас, стало быть, веревка  в  шесть  узлов  остается  в
экономии. Но, однако, нам отсюда надо уехать, а  то  того  и  гляди  на  нас
нападут королевские драгуны.
     Что это за маленькая девочка сидит в углу? Она бледна и напугана.
     - Это сторож дома; ее здесь оставила бабушка.
     - Ну, девочка, ты должна идти с нами: тут тебя могут обидеть.
     У девочки заструились слезы по щекам, и она ответила:
     - Нет, я буду ждать бабушку.
     - Я тебя отвезу к бабушке, малютка. Мы  не  можем  тебя  оставить  одну
здесь.
     Я протянул к ней руки. Ребенок бросился ко мне  и,  прижавшись  к  моей
груди, начал громко рыдать.
     - Возьми меня, возьми! - разрываясь от рыданий, говорила девочка.  -  Я
здесь боюсь!
     Я успокоил бедного ребенка как только мог и понес  его  в  город.  Наши
солдаты натянули на косы свои куртки и устроили таким  образом  носилки,  на
которые и был положен бедный Рувим.  Врач  дал  ему  какого-то  укрепляющего
лекарства, и он, придя в сознание, узнал Саксона и улыбнулся ему.
     Медленно мы вернулись в Бриджуотер. Рувима поместили на нашей временной
квартире, а маленькую болотную девочку я устроил у  хороших  людей,  которые
обещались приютить ее на время, а затем вернуть к родственникам.


     Глава XXXII
     СЕДЖЕМУРСКИЙ РАЗГРОМ

     Как не велики были наши личные заботы и огорчения, нам некогда было над
ними раздумывать. Наступала минута, когда должна решиться не только наша, но
и судьба всей протестантской Англии: никто из нас не относился  к  положению
дел легкомысленно.  Мы  понимали,  что  только  чудо  может  спасти  нас  от
поражения, но большинство утверждало, что время чудес прошло. Были, впрочем,
люди, которые думали иначе. Особенно сильно выдавались по своей горячей вере
пуритане. В эту памятную ночь настроение пуритан  было  сильно  приподнятое.
Они, по всей вероятности, нисколько не удивились бы, если бы над ними  вдруг
разверзлось небо и оттуда снизошли бы на землю херувимы и серафимы.
     Во всем городе стоял  несмолкаемый  гул  от  голосов  проповедников,  у
каждого эскадрона, у каждой роты был свой проповедник, а то и целых  два.  И
эти  проповедники   говорили   не   умолкая,   разжигая   воинственный   пыл
протестантов. Проповедники виднелись всюду: на бочках и телегах, в  окнах  и
даже на крышах  домов.  Улицы  оглашались  свирепыми  исступленными  воплями
фанатиков. Раздавались восклицания и  молитвы.  Люди  были  упоены  религией
словно вином. Лица были красны, голоса громки, телодвижения дики. Сэр Стефен
и Саксон, улыбаясь, переглядывались, глядя на нафанатизированное войско. Как
старые и опытные солдаты, они знали, что ничто так не возбуждает человека  к
подвигам, как религия: человек становится  храбрым,  как  лев,  и  презирает
смерть.
     Вечером я улучил минутку и заглянул  к  своему  раненому  приятелю.  Он
лежал в постели, обложенный подушками,  дышал  с  трудом,  но  был  весел  и
радостен. Наш пленник, майор Огильви, успевший уже близко  с  нами  сойтись,
сидел около постели Рувима и читал ему какую-то старинную книгу.
     - Я получил рану в самое  неудобное  время,  -  нетерпеливо  воскликнул
Рувим, - изволь радоваться, я получил маленький  укол,  а  из-за  этого  мои
солдаты пойдут в бой без своего капитана. Напрасно, значит, я  маршировал  с
ними и возился. В предобеденной  молитве  я  участвовал,  как  и  другие,  а
пообедать не придется.
     - Твоя рота присоединена к моей, - ответил я, - но, по  правде  говоря,
несчастье, случившееся с капитаном, причинило  солдатам  большое  огорчение.
Доктор у тебя был вечером?
     - Только что ушел, - ответил майор Огильви, - он говорит, что у  нашего
друга все обстоит благополучно. Но разговаривать он ему не позволил.
     Я погрозил пальцем Рувиму и сказал:
     - Ну ты, значит, и держи язык за  зубами.  Если  ты  скажешь  еще  хоть
слово, то я уйду. Ну, майор, сегодня ночью мы пойдем будить ваших товарищей.
Как вы думаете? Будет у нас успех?
     - В ваш успех я не верил с самого начала, -  откровенно  ответил  майор
Огильви. - Монмауз мне напоминает вдребезги проигравшегося игрока. Он ставит
на карту свою последнюю монету. Выиграть  он  много  не  может,  но  что  он
проиграет все - это более чем вероятно.
     - Ну, вы уже очень сурово судите, - сказал я, - если мы одержим победу,
то вся страна примкнет к восстанию и возьмется за оружие.
     Майор отрицательно качнул головой.
     - Англия еще не созрела для этого, - сказал он, - правда, население  не
питает особенной симпатии к папизму и к королю-паписту,  но  ведь  всем  нам
известно, что это - преходящее зло ввиду того, что наследник престола, принц
Оранский, - протестант. Зачем же рисковать, сеять смуту и  проливать  кровь?
Время и терпение -- вот, что нас спасет... И кроме того,  человек,  которого
вы  поддерживаете,  уже  доказал,  что  не  заслуживает  доверия.  В   своей
декларации он объявил, что предоставляет выбор короля парламенту,  а  затем,
всего через неделю, объявил себя королем на базарной площади Таунтона. Можно
ли верить человеку, у которого нет  правды,  который  забывает  делаемые  им
обещания?
     - То, что вы говорите, майор, есть измена, сущая измена,  -  сказал  я,
смеясь. - Хорошо  бы  было,  если  бы  вождей  можно  было  заказывать,  как
заказывают камзол. Тогда  бы  мы  заказали  себе  короля  из  более  прочной
материи. Но мы ведь сражаемся не за него, а за  старые  права  и  привилегии
англичан. Кстати, видели ли вы сэра Гервасия?
     Майор Огильви и даже больной Рувим расхохотались.
     - Он в  комнате  наверху,  -  сказал  Огильви.  -  Придворные  франтики
готовятся с таким старанием к балу, как он готовится к бою. Если королевские
войска возьмут его в плен, они подумают, что  захватили,  по  крайней  мере,
герцога. Он и к нам приходил советоваться, как  мушки  по  лицу  расставить.
Толковал еще насчет чулок и еще насчет чего-то. Я не  разобрал,  признаться.
Да вы лучше сами его навестите.
     - В таком случае, до  свидания,  Рувим,  -  произнес  я,  пожимая  руку
приятеля.
     - Прощай, Михей, да сохранит тебя Бог, - ответил Рувим.
     - Мне хотелось бы поговорить с вами наедине, - шепнул я  майору.  Майор
последовал за мной в коридор.
     - Мне кажется, майор, - сказал я, - что вы не можете  сказать,  что  мы
вас  стесняли.  Мы  старались,  насколько  возможно,  облегчить   вам   ваше
положение. Поэтому я и обращаюсь к вам  с  такой  просьбой.  Если  мы  будем
сегодня  ночью   разбиты,   возьмите   моего   раненого   друга   под   свое
покровительство. Если Фивершам возьмет верх,  здесь  будет  страшная  резня.
Здоровые должны сами о себе заботиться, ну а  ведь  раненый  беспомощен.  Он
нуждается в дружеской помощи.
     Майор Огильви пожал мне руку, говоря:
     - Клянусь вам Богом, что ему не будет причинено никакого вреда.
     - Вы сняли с моего сердца большую тяжесть, - ответил я, - я  знаю,  что
при вас он в полной безопасности. Теперь я иду в бой с совершенно  спокойным
духом.
     Огильви дружески улыбнулся  и  пошел  к  больному.  Я  же  поднялся  по
лестнице, направляясь к сэру Гервасию.
     Баронет стоял перед  столом,  который  был  весь  заставлен  баночками,
щеточками